Для духовенства связь с государством важнее связи с народом?

Я бы не хотел, чтобы моё выступление воспринималось как выступление главного редактора журнала «Москва», а воспринималось бы как выступление частного лица, историка и публициста Сергеева. Журнал – это слишком большой организм, и я не хочу, чтобы он отвечал за каждое мое слово.

Я не являюсь ни историком современной Церкви, ни религиоведом, и то, что я хочу сказать – скорее, плод эмпирических наблюдений, которые, возможно, не учитывают всей полноты картины.

Сам пафос полноценного участия Церкви в социальной жизни России я совершенно приветствую. Но во многих прозвучавших ранее выступлениях эта проблема рассматривалось с точки зрения того, как это должно быть в идеале, а, не исходя из наличного порядка вещей.

При разговоре о социальной роли Русской Православной Церкви, неизбежно возникает тема социального христианства – насколько, вообще, оно присуще Русскому Православию.

Я думаю, что оно, безусловно, было в истории нашей Церкви. Например, такое яркое явление, как «боголюбство» или «боголюбчество», которое потом стали называть старообрядчеством. То, что говорили Иван Неронов или Аввакум, это вполне можно назвать социальным христианством.

Но это явление было подавлено и маргинализировано романовским самодержавием, и в течение трёх веков - XVIII, XIX и XX-го - говорить о социальном христианстве в Русской Церкви не приходится.

Поэтому то, что произошло в начале 90-х годов - выбор новой, свободной Церковью союза с «демократическим государством», во многом было последствием этих трёх веков отсутствия социальной активности Церкви в Российской империи и в Советском Союзе. Был выбран привычный вариант социального поведения.

Здесь поднимался вопрос о том, как будет вести себя Церковь во время кризиса, когда появится большое количество обнищавших, обездоленный и недовольных людей. Конечно, можно много на эту тему фантазировать, но по моим наблюдением, во всяком случае, московское духовенство никак не похоже на «Церковь бедных», и сомнительно, что оно будет в этом духе эволюционировать

Важнейший вопрос: есть ли, собственно говоря, кадры для социальной активности Церкви?

И существует ли этот самый социальный проект, о котором здесь много говорилось?

И, если существует, то в чём он состоит?

Вот, скажем, Дмитрий Володихин говорит о грядущей рехристианизации России и даже всего мира.

Что такое рехристианизация? Это что, духовное окормление всё большего количества людей в храмах, что, в общем, и происходит более или менее успешно?

Или это, всё-таки, внесение евангельских заповедей в социальные практики, евангелизация социальной жизни страны?

Если второе, то реально ли это в условиях того общества, которое мы имеем, главные устои которого бдительно охраняет современное государство?

Я думаю, что нет, конечно.

И церковная экономика, в этом смысле, вполне вписывается в общее социально-экономического состояние страны и общий стиль её жизни.

Здесь было правильно сказано Александром Рудаковым, что формирование православной русской идентичности, которым руководит Церковь может сработать в дальнейшем очень сильно.

Хотелось бы верить. Хотя, мне кажется, что параллель с исламом, всё-таки, не очень корректна: и совершенно другая эпоха, и совершенно другая религия.

На большее количество времени, чем лет на 15, уважающий себя аналитик не может предсказывать. А вот за этот срок, мне кажется, социальная роль Церкви принципиально не изменится.

По моему опыту общения с прихожанами московских храмов возникает ощущение, что типичный московский приход – это, действительно, всё-таки, «депо» (по определению Константина Крылова) или «заповедник» (как выразился Александр Шубин), а, отнюдь не центр новой христианской социальности.

И основная масса прихожан – люди, как правило, асоциальные и вовсе не стремящиеся к какой-то социальной активности.

Более того, социальная активность, среди них оценивается скорее как минус, чем как плюс.

Здесь много говорилось по поводу экономической самостоятельности Церкви, нового иосифлянства. Прекрасно, пусть Церковь богатеет, если только это как-то будет совмещаться с выражением Ею некоего общенационального интереса.

И здесь возникает вопрос, о котором, почему-то никто не сказал, о роли Церкви в консолидации и структуризации русской нации.

Можно часто услышать, что эта роль чрезвычайно велика. И в смысле формирования Церковью современной русско-православной идентичности это, действительно, так.

Но об участии Церкви в каких-то общественных практиках, связанных с выстраиванием русской нации, мне кажется, говорить пока невозможно.

Действительно, была реальная возможность, как мне кажется, структурировать русскую нацию вокруг системы православных братств, вокруг приходов. Но, ещё раз повторяю, эти структуры не являются структурами социализациями, а местами духовного ухода от социальных проблем общенационального масштаба.

Более того среди клириков Русской Православной Церкви, даже среди, условно говоря, «патриотов» далеко не однозначное отношение и к «русскому вопросу», и к вопросу о русской нации.

Не знаю, как кому, а меня, например, высказывание дьякона Андрея Кураева: «Ну, заселят Россию китайцы – будем китайцев окормлять» - очень настораживает.

Можно припомнить и тонкие намёки насчёт того, что греческий национализм, якобы развалил Византию (что, кстати, исторически никак не подтверждается).

В Интернете легко найти весьма объёмные опусы батюшек-публицистов прямо направленные против русского национализма, который, якобы, сплошь антихристианский.

Для многих представителей нашего духовенства связь с государством гораздо важнее связи с русским народом.

Я не говорю, что это господствующая тенденция, но это тенденция влиятельная.

Так что соглашусь с основным тезисом Александром Морозовым, выразив его словами из одной чеховской пьесы: «Всё будет по-старому».

Сергей Сергеев