Почему только присяжные боятся осудить невиновного?

Закон гласит: сомнения должны толковаться в пользу подсудимого.

Закон гласит: то, что подсудимые находятся под стражей, не является доказательством их виновности.

Это все так. Но в России оправдательный приговор так и остается невероятной редкостью. Даже крайностью.

Судебная система в России имеет карательный характер. Кто-то сомневается в этом? Ключевое слово здесь — не «карательный». Ключевое слово — «система». Судья говорит: по-житейски, по-человечески я присяжных понимаю, где-то они и правы, где-то, может, я и не прав, но если бы их не было, я бы вынес обвинительный приговор. Судья не злой. Судья часть системы. (Кстати, две аксиомы, что в самом начале, взяты из напутственного слова этого судьи этим присяжным заседателям.)

А присяжные поступают по-человечески. А как еще нужно поступать человекам?

Присяжные выносят оправдательный приговор.

12 человек ломают мощную, хорошо отточенную и, к сожалению, нечеловеческую систему.

Эта история случилась в Архангельской области и могла бы так и остаться самой обыкновенной историей (потому что большинство насильственных преступлений в России совершается пьяными людьми, чем уж тут можно удивить?), если бы не удивительный вердикт, который вынесли присяжные заседатели, — понимая, что трехмесячный Ярослав убит, тем не менее признали, что убийства не было.

Обыкновенная история

Ярослав проплакал три месяца. По ночам. Это все, что он сделал в жизни. Три месяца Ярослав будил Сергея и Аллу. В ночь с 20 на 21 января 2007 года, его последнюю ночь, он тоже плакал. И его кто-то задушил — мы пока не знаем кто.

Ярослава, Яську, очень хотели и очень ждали. У Аллы был сын Егор от предыдущего брака, но они с Сергеем хотели общего ребенка. Три года Алла не могла забеременеть. Поэтому, когда забеременела, бросила пить. Даже закодировалась. Беременность протекала трудно. Четыре раза Алла попадала в больницу. Ярослав появился на свет 6 октября 2006 года в результате кесарева сечения. И заплакал.

За рождение сына Алла выпила немного вина, но до января 2007-го еще держалась. С Нового года супруги вместе ушли в запой. Приехала Елена, сестра Аллы, забрала детей к себе. Вскоре Сергей и Алла явились к ней трезвые — пришлось детей вернуть.

20 января, услышав по телефону пьяный голос сестры, Елена опять приезжала, но пьяные родители не отдали ей трехмесячного Ярослава. Девятилетний Егор провел ту ночь у Елены.

21 января в 5.30 утра Сергей проснулся и обнаружил, что сын не дышит.

23-го Сергей дает показания: «Никакого преступления я не совершал». 24-го на допросе говорит: «Не убивал». 27-го — явка с повинной: «Я неосторожно задушил своего ребенка». С 31 января виновным себя не признает.

Вот такая обыкновенная история. Зачем я вам ее рассказываю? А ради Надежды Семеновны.

Надежда Семеновна и Бог

Когда Надежда Семеновна получила приглашение послужить обществу в качестве присяжной, одному ее внуку было 14, а другому 6. Вырастив двоих сыновей, теперь она растит внуков. Обеих невесток Надежды Семеновны лишили родительских прав все потому же — пили.

Двое присяжных выбыли из процесса по той же причине. Одного в первый же день застукали в перерыве с банкой пива — человек похмелялся. С ним тут же распрощались. Второй не пришел сам — ушел в запой. Все, никаких запасных, их осталось ровно 12. Но нас интересует только одна из них.

Работала поваром, лифтером, относит себя к рабочему классу. Сейчас ей 58 лет, и она — старшая по подъезду. Некоторые люди, говорит, безразличные, а я нет: в подъезде с любыми проблемами ко мне идут — с кошками, собаками, подвалами, домофонами, хулиганами… А может, потому я и живу, и болезнь иной раз побеждаю? — так она думает.

Суд шел в июле 2007 года. С самого начала Надежда Семеновна подумала, что это он. Потом у нее возникли сомнения. Она хотела доказательств, но не находила их. Только его собственное признание, от которого он потом отказался. «Признание — царица доказательств», — сказал Вышинский, но Надежда Семеновна об этом не помнила.

Темный лес, думала она, оба были пьяные. Наверное, оба не помнят. Наверное, спорили, кто это сделал. Не каждый же возьмет на себя вину. Она на него небось наорала: это ты. Он и сознался. А теперь говорит: нет. И она же прямо не говорит, что это он.

— Вы верите в то, что это сделал ваш муж? — спросили у Аллы в суде.

— Он хоть и изверг, но я не думаю, что он убийца, — ответила Алла.

По нему было видно, что он расстроен, что для него это трагедия. А для нее? В первый день Надежде Семеновне показалось, что она тоже переживает, вроде бы даже слезу пустила. Но потом какая-то непонятная ухмылочка не сходила с ее лица — будто говорили не о ее ребенке.

Конечно, Надежда Семеновна помнила, что им говорили перед судом: не надо обращать внимания на одежду, на облик. Но как тут было не обращать! У человека случилось горе, думала Надежда Семеновна, а она приходит в такой маечке, ногти во-о-от такие. И это выражение лица…

Алле Надежда Семеновна не верила.

Судмедэкспертиза показала, что ребенок до гибели был не кормлен 6 часов. Аллу спросили: вы утверждали, что кормили его ночью, как же так? Она ответила: я засунула ему бутылочку в рот, но не знаю, ел он или нет. Какая чушь! Какой обман! — всколыхнулось в груди у Надежды Семеновны, вырастившей двоих сыновей и выращивающей двоих внуков.

Егору, пасынку Сергея, Надежда Семеновна тоже не поверила. Вспомнила своих внуков, вспомнила все эти суды, через которые прошла, когда ее невесток лишали родительских прав. Ну не может ребенок так говорить, думала Надежда Семеновна, прочитал как стихотворение — от «а» до «я»: папа меня бил, пинал в живот не менее 3—5 раз… Если такой большой дядя пнет восьмилетнего ребенка в живот — что от него останется? Родственники говорили: нет, не видели его с синяками, нет, не жаловался. Да и синяки — разве доказательство? Смешно, но на суд Егор явился с фингалом под глазом. А папаша полгода уже сидит.

Почему следствие пошло по этому пути? — рассуждала Надежда Семеновна. Потому что жена дала показания: он пил, дрался, выражался, когда ребенок плакал, угрожал: «Заткни ему рот!», стращал, пугал: «Всех убью!», наконец склонился над кроваткой… А он таких показаний про нее не дал. Господи, подумала Надежда Семеновна, я ведь тоже говорю на внуков: «Как же вы мне надоели, поубивала бы вас всех!»

Надежда Семеновна видела: они оба пили, оба кодировались, оба дрались. Он оборвал занавески, пнул коляску. Она облила его кипятком из чайника, расцарапала в кровь лицо. Характеристики-то у них одинаковые. Стала бы сестра забирать трехмесячного малыша, если бы мать была нормальной. Почему обвиняют только отца?

— Почему он оборвал занавески? — спросили Аллу.

— Из-за ревности, ответила, — Алла.

— Из-за чего у родителей был скандал? — спросили Егора.

— Папа стал ругаться на маму, что она гуляет с другими, — ответил Егор.

— 16 января вы пытались воткнуть в жену вилку? — спросили Сергея.

— Я ел макароны, она в это время сказала, чтобы я подавился. Я из-за стола вышел с вилкой, стал махать руками, — ответил Сергей.

…Волокнистый комочек, найденный во рту младенца, не совпадал с волокнами наволочки, на которой он лежал. Судмедэксперт сказал, что ребенок мог находиться в любом месте в момент убийства. Почему тогда не искали это место? Почему мать была в халате, а потом переоделась в свитер? Где халат? Где вторая наволочка? — спрашивала Надежда Семеновна. Нету и все, отвечали ей.

Якобы он перевернул кроватку с ребенком за два дня до трагедии. Аллу спросили: как вел себя ребенок? Она ответила: ничего не понял, не плакал. Разве это возможно?

Надежда Семеновна искала доказательства его вины. Не нашла.

Гособвинитель вспомнил: еще Федор Михайлович Достоевский сказал золотые слова: «Все счастье мира не стоит одной слезы ребенка».

Признать его виновным? — мучилась Надежда Семеновна. А если это не он? Признать его невиновным? Тогда дело повернется против нее. Но время упущено, улик нет. А если это не она?

Надежда Семеновна не испытывала сочувствия ни к нему, ни к ней. У нее такие люди сочувствия не вызывают. Можно же жить нормально, считает она, у меня ведь тоже жизнь несладкая: здоровье неважнецкое, сколько раз в больницах лежала, двоих сыновей сама вырастила, никто не помогал, муж в рейсах был, теперь внуки… Муж выпить любит. Вот и тяну. Мужа, внуков… Я ж не запила с такого горя.

Нет, жалости не было. Страх посадить невиновного человека — вот что было.

И Надежда Семеновна решила: Сергей невиновен. А чтоб против Аллы не возбудили дело, решила: убийства Ярослава не было.

Точно так же, как и Надежда Семеновна, рассудили еще 10 присяжных. Хотя все они считали, что убийство было. Только один присяжный сказал: виновен.

Ей показалось, что судья расстроился, когда услышал вердикт коллегии присяжных заседателей. Судья ей очень понравился. Пришла домой — чуть не ревела. Думала: зачем мы такое решение приняли, судью жалко. Судья прав по закону. А мы, если по закону, мы ошибку сделали. Но по-человечески… Нет, посадить невиновного — это хуже.

…Сергея освободили в зале суда. У Аллы был шок. Глаза ее расширялись и расширялись. У нее вырвалось: «Теперь он меня убьет». Чего она так испугалась? — подумала Надежда Семеновна, значит, говорила неправду в суде.

…Вообще-то, если честно, Надежда Семеновна в Бога не верит. Конечно, вспоминает Его иногда — но это так, слова… Ну какой может быть Бог? — спрашивает она, улыбаясь. Если б был, ну попросила у Него чего-нибудь хорошего — Он бы сделал. А если Он не реагирует ни на что, то разве Он есть?

Надежда Семеновна задумывалась, что будет дальше с Сергеем и Аллой. Скорее всего, они будут жить вместе. Конечно, будут пить. И каждый раз, выпивая, будут выяснять, кто убил. Иногда в тюрьме лучше жить, чем на свободе. Наказание для них — это их жизнь, решила она.

И Надежда Семеновна, которой неожиданно выпала в жизни возможность судить другого человека, думая, что не верит в Него, отошла в сторонку, уступила дорогу Богу.

Она предсказала: они будут пить и есть друг друга.

Один судья и еще 12

Тут захотелось «остановиться, оглянуться».

Прошло почти полтора года, и судья, председательствовавший на том суде, говорит, что это был первый случай в его практике, когда он был не совсем согласен с присяжными:

— Они признали, что не было насильственного лишения жизни, понимая, что было. С житейской точки зрения я их понимаю. Где-то они здраво поступили.

После я подумал: может, я не прав в чем-то. В обычном порядке я бы его, вероятнее всего, признал виновным в совершении убийства. Но присяжные приняли такое решение, и я их решение уважаю,  — вот что сказал мне судья.

А я подумала: как доброжелательно ни относиться к системе, но надо понимать — система приговоры не выносит, она их штампует. Как на заводе штампуют изделия. Тем более история-то обыкновенная! Выпили, очнулись…

А тут вдруг пришли 12 человек со стороны, окинули завод свежим взглядом, и 11 из них не захотели быть орудием судопроизводства. Пусть орудие и маленькое — всего лишь винтик. Все равно опасно. Вкручиваешься винтиком в систему, а тебя с того конца — цап гайкой, захватывают, и все — намертво.

Механизм дал человеческий сбой.

Пить и есть друг друга

Алла и новый младенец

Итак, прошло почти полтора года…

— Значит, про нашу Алку теперь напишут в московской газете?! — в женщине покачнулась вера в справедливость. — А вон у нас семья многодетная — 10 детей. Она вас не интересует? — в женщине боролись обида и надежда.

В деревне легко найти человека. Я не знала, где живут Алла и Сергей. Приехала наобум. Передо мной стояла буквально первая встречная женщина.

— Алка у нас женщина видная, — она, кажется, смирилась с моим интересом. — Гламурная. Прическа, маникюр, шпильки.

— По деревне? По грязи? На шпильках?

— Да. В мини-юбке, на шпильках. Ухаживает за собой. Когда не пьет. Когда пьет — другой человек. Ужас! Первый муж у нее нормальный мужик был. Из Мурманска. Но он с ней развелся. Я, говорит, не могу, она все время пьет и гуляет.

— И до сих пор пьет?

— Сейчас закодировалась. Это после того, как детей-то у нее отобрали.

— Каких детей? Егора?

— Егор, да, трудный ребенок. Его сейчас Алкина сестра воспитывает — Елена, она нормальная, учительница математики, не пьет. А младенца Алкиной матери отдали, тоже бывшая учительница, не пьет…

— Господи, какого младенца?

— Как? Ну пока Сергей в тюрьме-то сидел, она жила тут с одним — конченным хроником. И родила. По всему, от него. Пока беременная ходила, еще в запой ушла. Мы думали: господи, кого она родит? Родила дочку. Ей сказали — до первой пьянки. Летом запила — ну вот ее и лишили родительских прав. И правильно. Вся деревня летом видела: целый день сидела с младенцем на пляже. Младенец орет — под палящим солнцем-то, а ей хоть бы хны — датая. Теперь ребенок у матери — в деревне Слудка. Днем она ездит туда, а на ночь в Ильинск возвращается. К Сергею.

— Так она с Сергеем живет?

— Вроде как. После суда они то жили вместе, то не жили. В запой уходили вместе. Она его ножом по пьяни порезала. С Сергеем они пили всегда. Он ее боготворил. Она ему изменяла направо-налево — все знали. Он ее застукивал, но она как-то выкручивалась — он ее всегда прощал.

Женщина хотела говорить еще, но мне показалось, достаточно.

Аллу я действительно нашла в доме ее матери в деревне Слудка. Она как раз надевала сапоги (правильно, на шпильках), собиралась везти дочку в больницу — на прививку. Полине уже семь месяцев.

— Это в России только так бывает: невиновные за решеткой, виновные на свободе, — вздохнула Алла.

— Он же адвоката подкупил, — встряла мать Аллы.

— Да, адвокат бесцеремонная женщина была — прокурора обделала с ног до головы, — согласилась Алла.

— Что было в ту ночь, не помните?

— Нет.

— Праздник был, Крещение, — подсказала бабушка.

— Думаете, он виноват?

— Он. Но я с себя вины не снимаю. Я тоже виновата.

— Как бы мне его найти?

— Не знаю. Я с ним не общаюсь.

— И где живет, не знаете?

— Не знаю.

— А телефон его у вас есть?

— Нет, я его стерла из памяти. И я его люблю, и он меня до сих пор — что скрывать. Мы бы, может, и жили вместе, но у него сестры поганючие. Не хотят, чтоб мы были вместе, не дают, считают, что я его хотела посадить. Как он придет ко мне — соседи сразу стучат. Батюшка говорит: не обращайте внимания на людей.

— В церковь ходите?

— Да, езжу в Павловск. К нашему в Ильинске не стала ходить, молодой он еще.

У Аллы зазвонил телефон. Она заулыбалась.

— Он? — спросила ее мать.

— Датый уже, — кивнула Алла.

— Значит, вы знаете его телефон? — спросила я.

— Да, но он сейчас на работе, в лесу, лес валит.

Мы вышли на улицу. Из Слудки через речку видна деревня Воронцово, где они жили раньше — с Ярославом.

— А где вы сейчас живете?

— Я ей квартиру купила в Ильинске, в деревяшке, — отозвалась бабушка.

Алла с Полиной уехала в больницу, а я отправилась в деревню Воронцово.

…На исходе старинного села Ильинско-Подомское, на высоком берегу, над изгибом реки стоит большое белое здание — обезглавленное тело церкви. Сразу после дорога с горки спускается вниз. На дорогу смотрят два больших плаката. На первом — расширенные глаза младенца и надпись: «Мама, я выбираю жизнь!!!». На втором — плачущий мальчишка лет десяти: «Мамочка, не пей». Их установил местный батюшка (который молодой еще). Вскоре дорога приводит в деревню Воронцово, где оборвалась жизнь трехмесячного Ярослава.

Вот магазин, в котором Алла и Сергей в тот роковой день купили 5 бутылок портвейна «Три семерки» и еще много пива. Кстати, по ходу следствия выяснилось, что лицензии на право продажи спиртных напитков у владельца магазина нет. В связи с этим провели проверку. Нарушений не выявлено. Портвейн, как прежде, стоит на прилавке.

И еще. В деревне неблагополучной семье спрятаться от глаз почти невозможно. Тем не менее во время следствия выяснилось, что семья Сергея и Аллы до гибели Ярослава не состояла на учете в комиссии по делам несовершеннолетних. Зато теперь, после гибели, состоит.

К дому, где задушили Ярослава, приходится пробираться через непроходимую грязь. Квартира Сергея и Аллы стоит пустая. Дверь соседней квартиры открывает молодая женщина.

— Ой, я узнала — не удивилась. Когда-то это должно было случиться. Так бухать! А вот то, что его отпустили, — все соседи удивились.

Абсолютно все, с кем я говорила в деревнях Воронцово, Слудка, Сидоровская, в райцентре Ильинско-Подомское, — все удивлялись, почему Сергея выпустили. Некоторые при этом ссылались: вот, мол, были трудные времена в начале 90-х, у нас женщину осудили за краденый мешок комбикорма — нечем кормить детей было, а за убийство ребенка не осудили. А другие, наоборот, оговаривались: тут хоть суд был, а вот в Ильинске тоже родители пьяные меж собой положили ребеночка, и задохся — так ничего, никакого суда вообще не было.

Но раз был суд, то Сергей должен сидеть. Так считает народ. И этим ничем не отличается от системы. Что же происходит с человеком, когда он попадает в присяжные?

— Много у вас в деревне пьют? — спросила я соседку.

— Ой, у нас все пьют. Все спились уже, — улыбнулась она. — Вы извините, у меня трое детей, надо бежать.

— Какие вы молодцы, у вас у всех так много детей, — сказала я глупую фразу.

— Да, что-то все рожают, — исчезая, ответила женщина.

…Елену я нашла в школе. Как только она узнала, зачем я пришла, заплакала. Это были единственные слезы по маленькому Ярославу, которые я видела.

— Полгода он мне снился — к детям же быстро привязываешься.

У Елены трое сыновей. Сейчас четверо — десятилетний Егор живет с ней.

— Он все понимает. Мальчик — ерш. Знаете, я думаю, как хорошо, что Егора не было там в ту ночь, что он у нас остался. Они бы на него все повесили.

— Как на него? Разве Алла его не любит?

— А кого она любит?! — в отчаянии воскликнула Елена, совсем не похожая на свою сестру Аллу.

…В следующую нашу встречу Алла уже не скрывала, что Сергей ни в каком лесу лес не рубит, а лежит себе в ее квартире в состоянии запоя (или «коматоза», как она выразилась).

Мы отправились с ней на кладбище — к Ярославу. Она уже переоделась. Не в юбке — в брюках, но на шпильках.

На кладбище Алла поздоровалась с Ярославом, присела над могилой, смахнула листики с искуственных цветов, потом встала и сказала мне:

— Со смерти Ярослава у нас начались все несчастья. Он пьет — меня тошнит. Но я его не могу прогнать. Если любишь — любить надо всякого.

После кладбища зашли на рынок. Алла мельком посмотрела, какие продаются сапожки. Возле малиновых с золотыми узорами остановилась:

— Какая красота!

Прощаясь, пообещала позвонить, когда Сергей протрезвеет.

Но Сергей никак не трезвел.

Все-таки я поймала момент. Момент длился минут 15 — между тем, как он проснулся, и пока не захмелел снова, опохмеляясь недорогим винным напитком местного производства под названием «Арктический».

Разговор был непростой.

— Изменилась ли ваша жизнь после суда? — спросила я его.

— Очень изменилась. После суда я с ней развелся. Здесь я редкий гость. Это вы меня случайно здесь застали. Вообще я с ней жить не могу и не хочу. Она — змея. Ужасная женщина. Просто привязался я к этой девочке.

— К Полине?

— Да. Но я не знаю, моя она дочь или не моя. Я бы очень хотел, чтобы Полина была моей доченькой.

— Почему ужасная женщина?

— Потому что она мне изменяла. Всегда. И пока я в тюрьме сидел — тоже.

— Откуда знаете?

— Люди видели. И сам я потом видел. Просто я люблю эту змею и все ей прощаю.

Сергей задрал рукав на левой руке и показал большой шрам.

— Это она меня порезала.

— Она пьяная была?

— Да. Мы вместе пили. Если б не трагедия с Ярославом, мы бы до сих пор жили вместе.

— Ты помнишь, что было той ночью?

— Вечер помню, утро помню. Вечером я уложил сына спать. Утром обнаружил сына мертвым. Ночь не помню. Не потому, что был пьяным, а потому что спал. Я своего сына не убивал.

— Некоторые после таких событий бросают пить.

— А некоторые спиваются. Что мне помилование! А как вернуть сына?! Мне тяжело очень. Хочу маленького ребенка — такого же, как Ярослав.

Сергей залпом выпил из горла полбутылки «Арктического» и сказал:

— Она меня папой уже называет.

Так как семимесячная Полина еще не умеет разговаривать, я поняла, что мне пора уходить.

Тем, кто ждал чуда в дальнейшей жизни Сергея и Аллы и не увидел его, советую вернуться к главке о Надежде Семеновне. Чудо там.