Как утверждалась вертикаль Большого террора

Что такое Большой террор? В результате открытия секретных архивов, когда на смену былому дефициту источников пришла проблема их изобилия, ключевое измерение террора стало связываться с выполнением операции по приказу НКВД за № 00447. В нем были определены «целевые группы» репрессий. Среди традиционных групп «враждебной» системы (бывшие кулаки, антисоветчики, церковники, шпионы и др.) появляется и новая категория — уголовные преступники (бандиты, грабители, воры). С одной стороны, криминалом признаны социальная стихийность и неповиновение, а с другой — произошла политизация обычных преступлений, которые стали приравниваться к оппозиции советскому порядку. Еще одно измерение 1937–1938 годов — ликвидация «контрреволюционных национальных контингентов» (по приказам НКВД №№ 00439, 00485, 00593).

Практически доказано, что террор не был безадресным и слепым. Большинство исследователей согласно с тем, что процесс массовых репрессий был начат и руководим исключительно сверху. Но в самом процессе насилия просматривается «синергия» между заданиями по репрессиям, спускаемыми в регионы сверху, и энтузиазмом вновь назначенных местных руководителей, включением в репрессии простых людей.

Минимальный консенсус достигнут сегодня и в отношении оценки результатов Большого террора. В течение 1937–1938 годов по политическим обвинениям было арестовано более 1,7 млн человек. Вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных — свыше 2 млн человек. Более 700 тыс. арестованных были казнены.

Лимиты на убийство 

Те, кто планировал акцию государственного террора, опирались на опыт, накопленный ОГПУ в ходе первой масштабной террористической кампании 1930–1933 годов. Приказ НКВД № 00447 обнаруживает большое сходство с приказом ОГПУ № 44/21 по проведению «ликвидации кулачества как класса». Это касается и категорий жертв, и внесудебных репрессивных инстанций, и технологии осуществления операции.

Однако в отличие от периода коллективизации начала 30-х годов, проведение преследований более явно возлагалось на государственные органы, особенно на НКВД и аппарат милиции. По существу, произошло спланированное государством и бюрократически отрегулированное убийство. В него была вовлечена «элита», не имевшая свободы действий и выбора и, следовательно, превратившаяся в соучастника.

В свою очередь, «элиты» использовали предоставлявшиеся им возможности для решения своих проблем на местах путем устранения непокорных и излишних с их точки зрения людей, либо взваливания на них этих проблем. Тем самым круг виновников существенно расширялся, поскольку сотрудничество партийных и хозяйственных руководителей с милицией и НКВД не обязательно осуществлялось принудительным образом, а основывалось на взаимном интересе.

Кардинальное значение для размаха операции приобрело положение, в соответствии с которым намеченные в приказе НКВД № 00447 цифры являлись лишь ориентиром. Допускалось повышение этих цифр. Благодаря этому положению был найден механизм, побуждавший региональных руководителей НКВД к соревнованию за самые высокие показатели и одновременно дававший центральному руководству в Москве инструмент дозирования репрессий. Примерно в 30% телеграмм, поступивших в ЦК, региональные партийные руководители просили руководство дать разрешение на преследование, наряду с кулаками и уголовниками, других групп населения, отмеченных печатью враждебности, опасности или вредности.

Один из руководящих работников аппарата НКВД разъяснял позднее: «Я точно знаю, что эти лимиты становились предметом своеобразного соревнования между многими начальниками НКВД. Вокруг этих лимитов в наркомате была создана такая атмосфера — тот из начальников, кто скорее реализовывал данный ему лимит в столько-то тысяч человек, получал от наркома новый, дополнительный лимит и рассматривался как лучший работник, который лучше и быстрее выполнял и перевыполнял директивы Н.И. Ежова по разгрому контрреволюции».

Масштабы террора дозировались и кадровыми перестановками. Каждый вновь назначенный начальник управления НКВД и каждый новый партийный секретарь, ставший преемником прежнего, объявленного «врагом народа», вступал в свою должность с острой критикой курса предшественника. После такого доноса можно было ходатайствовать в Москве о новом лимите репрессий.

Ускорению террора сверху сопутствовала и активность снизу. Органы НКВД на местах не испытывали недостатка в разного рода сексотах. Доносительство приобрело эпидемический характер, известны и его мотивы — зависть, стремление получить комнату соседа или подсидеть коллегу, добиться покровительства властей или просто отвести от себя подозрение.

Террор как технология 

Что заставило Сталина отменить приказ № 00447 и прекратить массовые расстрелы? Этот вопрос остается открытым. По утверждению Молотова, террор был эффективным: «Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны». Однако множество фактов 1939–1945 годов и послевоенного времени доказали, что расчистка пути к коммунизму лагерями и казнями не позволила создать «правильное» общество. Конечно, тема спекуляций на капиталистическом окружении СССР, военной угрозе и внутренних врагах — азбука большевизма. Но она не подходит в качестве ключа для объяснения всей сложности произошедшего.

Со второй половины 30-х годов в идеологии и социальной политике на место «перековки преступников через труд» приходит суровость уголовного законодательства. Символичными для этого процесса стали запрет изданной в 1934-м книги о строительстве Беломорско-Балтийского канала имени Сталина и закрытие в 1937-м в ГУЛАГе газеты «Перековка». Осужденные в рамках операции НКВД относились к группам населения, которые либо совсем нельзя интегрировать в советское общество, либо для этого нужны чрезмерные усилия. Смена курса с неизбежностью вела к превращению террора в инструмент социальной технологии.

Однако созданная в 30-е годы система могла работать лишь в лихорадочном режиме для решения очень узкого круга приоритетных задач. Как только возникал вопрос о долговременном продвижении вперед, большевистские руководители неизбежно упирались в неизлечимые слабости своего проекта «чрезвычайного социализма». Этот проект был одной из основных причин возникновения экономических кризисов, тяжелого материального положения людей, истребления квалифицированных и профессиональных кадров.

Производство лихорадило. В одном из писем на имя Сталина некто М. Пахомов, анализируя последствия, к которым привела «великая чистка», писал: «Атмосфера недоверия и излишняя подозрительность... суживают размах работы, тормозят инициативу и энергию работников и чрезвычайно вредно сказываются на всей работе».

Против тезиса об эффективности террора свидетельствуют и саморазоблачения верхушки власти. Подводя 17 ноября 1938 года итоги кампании репрессий, Сталин и Молотов признали, что полная победа над врагами не достигнута. Кто воспрепятствовал? Оказывается, НКВД и прокуратура, совершенные ими «ошибки». Так выглядел механизм приписывания вины, вновь и вновь использовавшийся в сталинском дискурсе 30-х годов.

Если рассматривать решение 17 ноября 1938 года не просто как осуждение ошибок, искажений, превышения компетенции и эксцессов, а как запрет, казалось бы, обычной, считавшейся законной практики НКВД и милиции, то можно получить и реальное представление о полномочиях, которыми были наделены эти органы в течение почти полутора лет, начиная с августа 1937 года. В ходе процессов против чекистов, состоявшихся в 1939-м, обвиняемые признавались в различного рода преступлениях, в том числе в обогащении за счет осужденных. Вот пример: члены расстрельных команд «покупали на конфискованные деньги спиртные напитки, употреблявшиеся как во время, так и после исполнения расстрелов».

Некоторые историки считают, что большая часть сотрудников НКВД и милиции может быть освобождена от ответственности за совершенные преступления. Но на эту позицию, трактующую органы НКВД исключительно как получателя и исполнителя приказов, можно возразить тем, что НКВД, равно как и милиция, являлась привилегированной и неотъемлемой частью системы. Их сотрудники были носителями сталинской идеологии. Все их звенья сполна использовали предоставленную приказом № 00447 возможность почти без обременительного контроля и трудоемкого следствия избавиться от людей, каким-либо образом попавших в их поле зрения.

Призрак террора 

Пятнадцать с половиной месяцев (с августа 1937-го по ноябрь 1938-го) понадобилось Сталину и его окружению, чтобы прийти к запрету арестов и депортаций «врагов народа», ликвидировать тройки — внесудебные чрезвычайные органы, составлявшие центральное звено репрессивного института Большого террора. Теперь аресты формально могли проводиться только по решению суда или с санкции прокурора. Уголовные дела передавались обычным судам и Особому совещанию НКВД. Обширный перечень мер защищал арестованного от произвола следователей.

Однако ни тогда, ни после смерти Сталина тройки как инструмент государственного насилия не были подвергнуты основательной критике. Единственное нарекание, прозвучавшее в адрес внесудебных органов, сводилось к их якобы некомпетентному использованию милицией и НКВД. А то, что подобные органы являются незаконными и сами порождают беззаконие, никогда не обсуждалось. Преданным забвению оказалось и самое грубое нарушение законности — вынесение тройками смертных приговоров за проступки, которые даже тогдашним Уголовным кодексом РСФСР карались, в самом крайнем случае, наказанием в виде лишения свободы на короткий срок.

Тем не менее прозвучавшая в предвоенные годы резкая критика НКВД и прокуратуры вызвала большие надежды на реабилитацию сотен тысяч неправедно осужденных граждан. Однако в официальных циркулярах и директивах понятие «реабилитация» отсутствовало. Высшей заповедью оставалось стремление избежать всякого политического или социального риска. С каждым освобождавшимся необходимо было провести индивидуальную беседу и к тому же за освобожденным следовало наблюдать.

Другая головная боль для НКВД и прокуратуры заключалась в процедуре аннулирования приговоров внесудебных органов. Они, по утверждению Л. Берии и А. Вышинского, с 1927 года касались 2,1 млн человек, имевших судимость. Предлагалось аннулировать судимость в течение трех лет после освобождения, при условии хорошего поведения. Однако под эти меры подпадали только приговоры, вынесенные не в соответствии с политической статьей 58. Снятие этих судимостей допускалось только по решению Особого совещания. В каком объеме оно действовало — неизвестно. Соображения же Берии и Вышинского подтвердило политбюро ЦК 5 апреля 1939 года: дифференцированный подход был заменен огульным. Так фактически была завершена ничтожная бериевская «оттепель». К примеру, в Алтайском крае в 1939–1940 годах было отменено только около 0,35% всех приговоров, вынесенных тройками. В Карельской АССР из 5724, осужденных тройками, на свободу были выпущены 2,3%.

В 1956-м, а затем с новой силой в 1961 году в рамках общественного осуждения сталинского террора поднялась волна гражданских реабилитаций, но этот процесс прервался изза того, что в руководстве было немало людей, разделявших ответственность за террор: кто боялся прошлого, кто подразумевал сохранение этого инструмента в резерве ради сохранения власти. В 80-е годы Михаил Горбачев подхватил нить там, где она была оборвана в 60-е годы, — произошел поворот в политике реабилитации. Однако реабилитация осталась актом политико-административного произвола, определявшимся политической целесообразностью, а не правовой корректностью. Изданный Горбачевым 13 августа 1990 года указ «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20–50-х гг.» был сформулирован в общей форме. Планы общей отмены приговоров, вынесенных внесудебными органами, не были осуществлены. Объяснялось это тем, что таким образом дело могло дойти до реабилитации «изменников Родины и карателей периода Великой Отечественной войны, нацистских преступников, участников бандформирований и их пособников, работников, занимавшихся фальсификацией уголовных дел, а также лиц, совершивших умышленные убийства и другие уголовные преступления». Тем самым продолжились традиции реабилитации после 50-х годов — с многочисленными исключениями.

70-летие прекращения Большого террора и все, что мы узнали о нем, является основанием для реабилитации всех без исключения граждан, осужденных внесудебными чрезвычайными органами, объявления этих органов и их приговоров незаконными. Совершив это, российская власть признает незаконность использования массового террора как формы управления государством.

Геннадий Бордюгов, Марк Юнге