Уважаемый государь, будьте милосердны!

Нам со всех сторон объясняют, что потрясения – не повод для смягчения режимов. Напоминают про Великую Депрессию, которая столкнула предвоенный мир в объятия тоталитаризма. Тут есть резон – и ложь. Резон, поскольку чем сильнее массовое озлобление, тем выше гриппозная температура власти; от страха перед неуправляемой улицей слишком просто спрятаться за колючей проволокой. Ложь, поскольку из Великой Депрессии в фашизм, нацизм и Большой террор впали как раз те страны, которых она не затронула.

К 1929-му Германия уже была в трясине собственного кризиса. Италия была настолько бедной, что легкие толчки, докатившиеся до нее из фондовой Америки, ничего не изменили. Советский же Союз никак не заподозришь в рыночной природе. А Свободу сохранили те, кого серьезно стукнуло Депрессией. Да, в Америке и Англии стало много больше государства. Но государство, которое усиливается, чтобы поддержать экономику и сохранить общественные институты, а потом отступить, не есть угроза демократии. Собственно, для этого оно и существует. Чтобы в тяжелые моменты принимать удар, расширяться в зоне риска, как расширяется подушка безопасности. И отступать, сдуваться, как только риск преодолен.

Беда и катастрофа ждут нас в ситуации противоположной. Когда государство расширяется на фоне нарастающего благополучия – и трусливо отползает, как только начинаются проблемы. Как стало оно расширяться и силиться в 2003 – 2007 годах. Подчеркиваю: не просто восстанавливаться и укрепляться (это было необходимо и неизбежно), а безразмерно расширяться. Захватывать все новые, новые, новые сферы контроля. Именно в этот период, ровно пять лет назад, 25 октября 2003 года, была совершена одна из главных политических ошибок прежнего правления. Я имею в виду арест Ходорковского и его окружения, разгром «ЮКОСа» и начало нового передела собственности под покровом и под дулом государства. Не потому что Ходорковский был такой хороший, а потому что закон не отмычка, суд не заточка, а личный интерес не может быть мотивом для принятия державных решений. Государство, берущее заложников, уподобляет себя партизанскому отряду моджахедов, перестает быть регулярной силой, созданной ради соблюдения общих правил. Утрачивая регулярность ради расширения своих владений, оно внешне становится мощным, а внутренне слабеет. Как слабеет оккупационная армия, расползшаяся по территории и разлагающаяся в пьянках, охоте на курей и беготне по девкам. Командование надувает щеки, проводит парады, посылает приказы – и дрожит от ужаса, не зная, что ему делать с этой проклятой победой.

Что мы, собственно, и наблюдали, особенно ярко осенью прошлого года. Владея всеми политическими институтами, контролируя медиа, располагая силовыми полномочиями, властная элита билась в истерике и запугивала всех мнимыми угрозами, лишь бы удержаться на краю.

Как ни странно, сегодня, когда запасы прочности просели, жировой слой неумолимо истончается, а хороших решений в запасе немного, появляется возможность выправить –отчасти – перекосы завершившегося семилетия и усилить государство. Не за счет басманного суда. Не за счет вертикали. А за счет милосердия.

Молодому президенту подано прошение о помиловании Светланы Бахминой. Это прошение поддержано разными силами – от Интернет-сообщества до Общественной палаты. Сейчас не имеет значения, действительно ли мать двоих детей, беременная третьим, вдруг стала считать себя виновной, или она сознает себя жертвой политэкономической битвы суровых мужчин. Важно, что власть получила шанс сделать первый примирительный шаг. От мстительной жестокости, которая отягощала нашу политическую жизнь после 25 октября 2003 года, к деятельному смягчению нравов. Без которого немыслим неформальный общественный договор. А без договора, в свою очередь, не будет никакого выхода из кризиса. Разве что по сценарию, описанному выше. Через фашизацию режима. Или через революцию, чреватую невероятными рисками.

На молодого хозяина будут сейчас давить. Как давили в тот роковой день, когда принималось решение: признавать сепаратистов юридически или ограничиться «понуждением Грузии к миру». Доводы легко представить: сказавши а, ты должен будешь говорить и б; как только ты отпустишь Бахмину, эти потребуют освободить Алексаняна; за Алексаняном – остальных, а там и до Ходорковского дойдет; и каждый раз они будут наглеть все хуже, вспомни Горбачева, уступать нельзя. Ты же будешь слабым, слабым, слабым.

Но давайте вспомним Пушкина, который наш все; он заложил основу русской картины мира. В «Капитанской дочке» изображены два человека власти. Пугачев, который хочет сесть на трон в результате бунта. И Екатерина, которая воцарилась вследствие переворота. Оба, если вдуматься, сомнительны с точки зрения сурового закона. Но Пугачев не может помиловать Петра Гринева без оглядки на Хлопушу и Белобородова; он зависит от толпы жестоких приближенных. Он не царь, потому что слаб. И слаб, потому что зависим. А Екатерина помиловать – может. По собственному усмотрению. При том, что Гринев – формально – отчасти виноват. И поэтому она царица. Закон ограничивает ее право на жестокость. Но в праве миловать никто ей не указ.

Уважаемый государь император. Проявите государственную силу. Сделайте выбор в пользу общественного милосердия. И тем самым разверните время на себя.

Александр Архангельский