Война на Кавказе: прощай оттепель?

Многократно посещая Россию на протяжении последних сорока лет, я вел беседы с экономическими партнерами Германии не только в официальной, но и в частной обстановке. При этом я неоднократно задавал им вопрос: «Какой вы видите вашу страну в идеале?» И всякий раз, вне зависимости от политической ситуации, ответ был одним и тем же: «Наша страна должна быть большой и сильной». Речь шла как о географии, так и об экономической и военной мощи, носителем которой должно быть государство, сообщающее эту мощь через свои рычаги как подчиненным, так и соседним государствам.

Сегодняшний государственный гимн России сохраняет энергичную наступательную мелодию, избранную при Сталине. Мне представляется вполне естественным тот факт, что Владимир Путин, избравший именно этот гимн, снискал себе популярность и доверие в массе российского населения именно тем, что его правление ассоциируется с восстановлением масштаба и силы. В представлении большинства русских, он справился с этой задачей. Загадка состоит в том, почему при этом он решил прибегнуть к сложной и – с западной точки зрения – недемократической игре со сменой власти, хотя его повторное переизбрание было по существу безальтернативно. О его третьем сроке можно было думать не только в связи с известным и критиковавшимся на Западе ограничением свободы прессы, но и в связи, например, с возникновением молодежной организации «Наши», которая строила образ Путина-вождя. Между тем роль премьер-министра юридически не представляет оптимальной возможности для того, чтобы он остался наиболее могущественной фигурой российской политики. Используя терминологию российских политологов, хочется спросить: в чем состояло целеполагание распределения функций президента и премьер-министра между Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым?

Слухи о том, что Путин намеревается пойти на третий срок президентского правления, распространялись еще в начале второго срока, когда определенные изменения в политике России интерпретировались как действия, направленные на укрепление «вертикали власти» во внутренней политике наряду с усилением государственных, экономических и военных позиций во внешней политике. Укрепление «трех столпов» власти Путин успешно завершил как раз к выборам 2008 года. Еще одним камнем в основание вертикали власти стала реформа управления регионами, мало замеченная в западной прессе. В то же время был закреплен контроль государства над стратегическими сферами индустрии.

Восстановление Вооруженных сил в качестве полноценного фактора применения власти наиболее явно символизировалось крупномасштабным военным парадом 9 мая 2008 года. Этот парад также символизировал преемственность власти в области государственной политики: одновременно новому президенту Дмитрию Медведеву передавались функции Верховного Главнокомандующего.

РАЗНЫЕ СТОРОНЫ ТАНДЕМА

Еще в беседе с генканцлером Ангелой Меркель 9 марта этого года Путин дал понять, что Западу не будет проще вести дела с Медведевым, чем с ним самим. И уже в самом начале своего правления новый президент перечисляет задачи, не решенные в период правления Путина в России и в мире, а также выдвигает новые задачи. Это отметили все российские политологи. В то же время продолжался спор о том, потерпели ли поражение силы, заинтересованные в третьем сроке Путина. В этом качестве обычно назывались «силовики», ассоциируемые с именем Игоря Сечина. Сохранят ли они свои позиции в государстве и экономике? Этот вопрос остался открытым. Более того, высказывалось мнение о том, что переход Путина на должность премьера предполагает лишь большее укрепление рычагов власти в его руках. Это предположение обосновывалось доводами о том, что в структуре президентской власти лишь два человека являются «собственными креатурами» Медведева, в то время как даже глава администрации нового президента является близким другом Путина и его сослуживцем по КГБ.

Российские аналитики предоставляют много пищи для размышлений по части политических биографий и проистекающей отсюда принадлежности к политическим кланам с соответствующими прогнозами внутренних трений и политических тенденций. Однако об изменениях влияния мнения расходятся. Предполагалось, что спустя три месяца после инаугурации Медведева наступит время кадровых перемен и коррекции временных компромиссных решений, и что тут-то и начнется новая борьба, которая прояснит разделительные линии.

Это ожидание давало новую почву для спекуляций российских аналитиков на своих дачах. Менее информированные западные наблюдатели лишь резюмировали, что фактически кадровые перемены выразились пока лишь в перестановке стульев, а фактически все осталось по-старому.

Остались лишь два вопроса: для чего все же необходим «тандем», и чего нового следует ожидать?

Определенно можно сказать только, что успешная передача по наследству своего «бонуса доверия», в чем Путин преуспел, в целом может оказать влияние лишь на конструкцию тандема. Примечательно, что первым делом, с которого начал практическую работу тандем, было «приструнивание» администраций: Путин и Медведев одновременно поставили своей целью искоренение коррупции. Отсюда возникают опасения в связи с тем, что оба лидера могут в этом процессе окружить себя нимбом единственного вождя, что в России традиционно приводило к катастрофическим последствиям. Российские аналитики уже не раз отмечали, что коллективное руководство в этой стране никогда долго не удерживалось. В то же время многие авторы считают «операцию Тандем» очередной операцией прикрытия Путина в стиле и в интересах сообщества спецслужб.

В англо-американских СМИ после смены власти Медведева чаще всего изображали марионеткой Путина. В то же время их настрой на взаимопонимание воспринимался в США с озабоченностью. Напротив, в Германии возникновение тандема воспринималось в основном позитивно.

ВОЗМОЖНОСТИ «ПЕРЕФОРМАТИРОВАНИЯ»

Общим свойством аналитических публикаций о «тандеме» Путина и Медведева являются ссылки на личностные и аппаратные сведения из непрозрачного окружения, равно как и их спекулятивный характер. Если об этом судить по известным фактам и публичным высказываниям, выводы могут оказаться противоположными. С момента обнародования решения о передаче власти 10 декабря 2007 года оба лидера сделали немало программных заявлений. Хотя они выражают единство в оценках и целеполагании, они явно следуют из разного способа мышления. Путин проецирует идеи, развитые им в эпоху президентства, в отдаленное будущее: в своей речи в Госдуме в день утверждения в должности вице-президента он признал свое намерение продолжать политическую деятельность до 2020 года.

Это соответствовало ранее распространенной версии о существовании – очевидно, тайного – «плана Путина», который затем был, впрочем, опубликован в виде собрания ранее провозглашенных президентских посланий. С одной стороны, из этого вытекает, что путинское «так надо» строится не на его успехах, а напротив, на перечне недостигнутых целей. Намерение возглавить правительство можно рассматривать как желание вплотную заняться сложными проблемами, которые он ранее затрагивал только риторически.

Исходя из этого предположения, можно ожидать, что новое президентство служит цели применения новых мер – возможно, в другом персональном исполнении. Хотя до сих пор выборы в Госдуму фактически инструментализировались сверху, сам факт проведения этих выборов закрепил в общественном сознании представление о том, что их смысл состоит в неких переменах. Слово «перемены» вообще является знаковым понятием в русской и советской общественной истории. Возможно, Медведев осознает эту подспудную потребность общества и намерен ответить на нее исходя из собственного способа мышления, и достигая конкретных политических целей и мер шаг за шагом, исходя из правовых и моральных установок. До сих пор остается незамеченным то обстоятельство, что заявленная в его программной речи новая структура управления приобрела юридически выверенную форму собственного «плана Медведева», построенного от общего к частному, от первостепенного к второстепенному.

Напомним, в своей инаугурационной речи 7 мая Медведев подчеркнул, что главным источником силы нации является возможность самореализации каждого человека. Он говорил о том, что права и свободы являются высшими ценностями общества и что Россия станет одной из лучших стран в мире через улучшение условий жизни граждан – для чего, в свою очередь, необходима модернизация всей России. На первый взгляд, это представление ближе к американской государственной философии, чем традиционно русская опора Путина на приоритет государства и общества. Однако здесь идет речь не о физическом разделении властей, а скорее об идеальных условиях государственного строительства. Вопрос лишь в том, совместимо ли с этим идеалом реальное употребление власти, и в какой степени.

Как ни странно, ни в России, ни на Западе никто не пытался публично сопоставлять принципы, лежащие в основе «плана Путина» и «плана Медведева». Между тем, один видит функцию государства в удовлетворении человеческих нужд, а другой – в обеспечении такой силы государства, которая способна подчинить себе общество. Как следует из моих бесед с русскими, Путин для них отождествляется с традиционным мышлением, а Медведев – с будущим.

При всей поддержке власти со стороны национального большинства и при всей мощи построенной Путиным элиты происходящие перемены достаточно революционны. Речь идет о совершенно новом измерении конкуренции между Кремлем и правительственным Белым Домом, а не только о материальном и личном соперничестве властных возможностей. И эта конкуренция вовсе не обязательно должна приводить к переделу сфер влияния. Напротив, она может способствовать гармоническому формированию нового общества – в совместном противостоянии тем силам, которые Медведев обозначил как «российский правовой нигилизм».

Отсюда следует главное: Медведев не намерен противопоставлять себя обществу в политической или революционной манере. Ориентированная на него молодая, но широкая группа соратников не может противопоставить нового президента державному мышлению Путина и его персональному ресурсу. Она настроена именно на тандем, в котором один партнер сосредоточен на проблемах общественного обновления, а другой – на исполнении власти, и они таким образом дополняют друг друга.

Их личное соперничество не обязательно будет безоблачным, но оно не будет сводиться и к взаимному истреблению. Путин говорил, что для перехода России к демократическому обществу потребуется смена трех поколений. При этом речь шла о переходе именно к собственной, российской системе сдержек и противовесов, а не к внедрению американского образца. В то же время партнерство с Западом он всегда расценивал как необходимое в интересах требуемых инноваций.

Тот факт, что Медведеву понятны сложности и риски этого предприятия, очевидно из неоднократно употребляемого им слова «оттепель» – термина, в свое время обозначавшего реформу государственного строя СССР в 1956 году. Следует отметить, что кризис политики «оттепели» наступил по внешнеполитическим причинам – в связи с кубинским кризисом 1962 года.

Вполне возможно, что занимающие первые роли в государственном и экономическом управлении «силовики» с согласия Медведева «отпустят вентиль» не только во внутренней, но и во внешней политике – разумеется, под собственным контролем. В этом случае «тандем» станет не только персональным, но и функциональным разделение функций в управлении и развитии страны.

Принятие решений при этом все же будут происходить не в поле открытого дискурса, а в кулуарном принятии решений с их последующей трансляцией в виде «символов». Соответственно, аналитикам, и в особенности западным, следует сосредоточиться больше на расшифровке этих «сигналов», чем на сплетнях о взаимоотношениях политических фигур. Фактически, Медведев в день выборов уже адресовал определенный сигнал своему народу. Его слова у Кремлевских ворот на Красной площади перед началом молодежного концерта – «Погода меняется» – несомненно, содержало месседж: «Со мной приходит оттепель». Эту реальность еще предстоит уяснить Западу, чтобы найти правильный ответ на новую ситуацию в России.

НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ДЛЯ ЗАПАДА

Конечно, возникает вопрос о том, каким образом Медведеву удастся избежать конфронтации с путинской властной элитой. Ответ подсказывает оттепель 1950-х годов: речь идет не только о неизбежных переменах в интересах всего народа, но и о переменах для новой элиты. Кроме того, речь идет о новых отношениях с внешним миром, снимающих бремя с хозяйственных отношений в пользу модернизации российской инфраструктуры.

Это открывает новое измерение связям Запада с медведевским «мотором развития» и функциональным Белым Домом Путина. Если сотрудничество с обоими центрами власти наладится, Россия не будет нуждаться в демонстративном самообособлении, а наладит отношения с иностранными партнерами-конкурентами, что также входит в число важнейших интересов страны.

Из этого следует, что успешная с военной точки зрения «молниеносная война» на Кавказе является не признаком перехода к новой силовой политике на мировой арене, должна восприниматься как отправная точка к новой, более политически застрахованной, политике, особенно в отношениях с соседями. Здесь следует обратиться к опыту экономического сотрудничества России и Германии во времена «холодной войны»: мы развивали его не как бизнес в чистом виде, а еще и как инструмент предупреждения войны, действовавший с обеих сторон «занавеса».

В сегодняшних обстоятельствах экономические отношения с Россией, возвратившей себе статус сверхдержавы, должны выстраиваться государствами Запада не в форме частных торговых сделок, а прежде всего на уровне политической мотивации. Экономическая война Путина с соседними государствами не должна однозначно интерпретироваться в контексте «адаптации к рыночной экономике». Полезно вспомнить время газового сотрудничества 1980-х годов, в котором корпорации-участники как публично, так и при подписании контрактов, подчеркивали, что их нарушение является актом «холодной войны» – и именно поэтому соглашения не нарушались.

Нужно также отметить, что понятие «стратегических отраслей экономики», употребляемое Путиным, не предполагает торможения или полного блокирования деятельности западных инвесторов во всех отраслях экономики России вкупе с доступом «Газпрома» к конечным европейским потребителям. Именно после того, как в «программе Медведева» были обозначены атрибуты правового государства, перед нами открываются двери для непредвзятой дискуссии – что и предложил нам Путин в своей мюнхенской речи в феврале 2007 года, и чего мы, однако, до сей поры с опаской избегаем.

Министр иностранных дел Германии Штайнмайер, направляясь в Москву для своей первой встречи с Медведевым после его вступления в полномочия президента, начал свой тур по России с Екатеринбурга, где незадолго до этого, в канун выборов, Медведев публично излагал свою программу. Там германский министр сформулировал свое предложение о «партнерстве в целях модернизации», обусловливающем и развивающем тесную взаимосвязь между внутренними и международными факторами развития. Как выяснилось, это предложение было созвучно идеям Медведева и открывало новые возможности. Медведев подтвердил это 5 июня в ходе своей первой президентской поездки на Запад: местом ее назначения стал Берлин. Здесь, выступая перед семистами представителями политических и экономических кругов, он в деталях говорил о широкой сфере сотрудничества, обращаясь к историческим примерам.

По его словам, «партнерство в целях модернизации» означает не только двустороннее воплощение возможностей экономического, технологического и политического сотрудничества, но и активное преодоление трудностей и рисков. Накануне выдвинутый в Екатеринбурге тезис Штайнмайера о том, что геополитическое положение России в новых условиях определяется не только ее географическими размерами и военной мощью, оказался своевременным. Та же мысль неоднократно звучала в моих беседах с интеллигентными русскими людьми на протяжении сорока лет моей работы в России. Мне представляется, что только широкий, интенсивный и абсолютно открытый диалог с Россией, соединенный десятилетиями с конкретными достижениями, может открыть новые перспективы.

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА: ПРОЩАЙ, ОТТЕПЕЛЬ?

Личные и должностные связи Путина с Медведевым, соотношение между правительственными институтами, равно как и осуществление президентских конституционных обязанностей премьер-министром, значение осуществляемых задач и их освещение российским телевидением – все это авгуры российской власти неусыпно наблюдали с момента формирования тандема в мае.

Хотя по прошествии ста дней с момента инаугурации российская пресса по-прежнему подчеркивала полную преемственность политики и бесконфликтность совместной работы Путина и Медведева, было заметно, что Путин и в своей новой должности выполняет более широкий диапазон функций, чем предписано премьеру, и по-прежнему оказывает влияние на принятие важнейших решений. На Западе в особенности обратили внимание на то влияние, которое Путин продолжал оказывать на внешнюю политику, относящуюся к компетенции главы государства. Так, после обеда с французским лидером Саркози в июне Путин заявил, что он прибыл в Париж не только для выполнения своей должностной функции, но и из личного расположения.

Ответный визит Саркози в Москву состоялся в августе – в разгар кризиса на Кавказе.

Он провел неформальные переговоры одновременно с Путиным и Медведевым. По существу, он более реалистично оценил обстановку, чем Ангела Меркель, которая накануне вела диалог в Москве исключительно с Медведевым. В период кавказского кризиса практически все обозреватели отметили тот факт, что решающие инициативы принадлежали Путину, хотя по Конституции главнокомандующим был уже Медведев. Впрочем, это никого не удивило, как и заметное стремление Медведева копировать выбор слов, интонации и позы Путина. Однако этот феномен вряд ли следует экстраполировать в будущее: он проистекал из чрезвычайной ситуации, на момент которой Медведев еще не стал и не мог стать воплощением надежд обновленной России. Из данных проведенного в эти дни опроса ВЦИОМ следует, что русские в своей массе оценивают это верховенство Путина вполне прагматично.

Рейтинг общественной поддержки Медведева в середине августа составлял 70% – весьма много для России с учетом ее недавнего массового скепсиса по отношению к своим политикам. При этом Медведеву еще далеко до того уровня доверия, которое заработал Путин за два президентских срока (соответственно 40% и 56%). В то же время в спектре эмоций, испытываемых русскими к новому президенту, на первом месте стоит надежда (49%) и уважение (28%).

Любопытно, что за первые месяцы своего правления Медведев вначале потерял 7 процентных пунктов общественной поддержки, но к середине августа вернул себе упущенное. Это восстановление поддержки доказывает, что действия российских войск в Грузии укрепило в глазах избирателей его способность выполнять роль главнокомандующего – что является обратным отражением единодушной поддержки военных действий в Грузии. Таким образом, несмотря на то, что на Западе главнокомандующим по-прежнему считают Путина, два лидера и в этой ситуации сработали в тандеме. Оппозиция, отдельные личности и СМИ, критически воспринимающие режим, в этот момент практически сходят с дистанции.

Если бы это уважение к исполнению высшей властной функции могло сохраняться в силе без новых военных действий и не разжигало аппетит силовиков к новым победам, влияние Медведева как президента – без конфликта с Путиным – укрепилось бы всерьез и надолго. В любом случае Медведев не может не учитывать рост оценки населением армии: 83% – невероятная цифра – считают, что армия в состоянии защитить страну. Следует напомнить, что подавляющее большинство населения рассматривало действия российской армии не как применение собственных силовых интересов, а как защиту населения Южной Осетии от грузинской агрессии.

Здесь от всех участников и всех сторон, заинтересованных в разрешении конфликта, требуется тщательный исторический анализ. Сложившаяся ситуация напоминает о том, что в последние годы мы слишком мало – во всяком случае, публично – обсуждали вопросы войны, что теперь становится неотложной задачей на будущее.

Сможет ли Медведев укрепить свои достигнутые в период военных действий позиции? Это станет ясно в ближайшие недели. После того как Путин 9 августа во Владикавказе взял на себя инициативу, употребив сильный термин «геноцид», он отошел на задний план, чтобы позволить Медведеву осуществить свою функцию главнокомандующего, как и главной фигуры во внешней политике. Тем самым Медведев получил задание политически реализовать военную победу. В первую очередь успех этой задачи обеспечивало перемирие: его договоренности с Саркози выполнялись военными лишь частично, причем они делали публичные заявления, которые при этом опровергали публичные высказывания самого Медведева. Фактически новый президент оказался заложником путинской эры, когда у российских военных вошло в обыкновение делать все более резкие заявления как в своей стране, так и за рубежом – в советский период это было не принято. При Путине генералов намеренно «спускали с цепи» именно для резких внешнеполитических заявлений. Во всяком случае, не составляет труда догадаться, кому именно они подчинялись в период и после грузинской операции.

Вторая ситуация, заложником которой стал Медведев, касалась статуса непризнанных автономий Грузии – Южной Осетии и Абхазии. Решение Госдумы и Совета Федерации о признании независимости этих территорий ставят Медведева перед дилеммой: либо он теряет лицо в России, либо за ее пределами. Теперь он по традиции оказывается ответственным за многолетнюю политику Путина в тот момент, когда Запад ожидает от него отхода от напряженности, созданной Путиным. Немногочисленные критические голоса в России отмечают, что кратковременная выгода успешной военной операции может обернуться долговременным внешнеполитическим ущербом. Слова Кондолизы Райс о том, что такие вторжения, как в 1956 году в Польшу (Венгрию – прим. переводчика), Чехословакию (1968) и Афганистан (1979), ныне нетерпимы, наталкиваются на возникшее в России еще в конце периода перестройки нежелание давать негативные оценки событиям прошлого. Однако здесь возникает проблема в диалоге с Германией, которая как раз смогла дать оценку собственному негативному опыту…

Анализ короткого периода правления Медведева показывает, что некоторые из объявленных им ключевых реформ остались на начальной стадии. Несмотря на то, что институты и личности, задуманные как источники инноваций, – как, например, Институт современного развития во главе с Игорем Юргенсом – публиковали свои исследования, осталось непонятным, каким образом они будут переходить от теории к практике. Уже не только изнутри, но и извне очевидно, что Медведев не располагает таким сложившимся окружением, которым располагал Путин еще до того, как занял президентскую должность, – сообществом, обязанным ему своими карьерами, присягнувшим ему, лично преданным и мыслящим теми же категориями.

Даже в должности президента Медведев не имеет возможности быстро нарастить собственное влияние (как Ельцин полностью освободил поле действий для своего наследника Путина) и позволил людям Путина доминировать на этом поле – что особенно относится к силовикам, для который Медведев остается чуждой личностью.

Именно это свойство неангажированности определяет его востребованность экономическими и интеллектуальными кругами, которые видят в нем представителя нового поколения, отмежевавшегося как от советского, так и от силового менталитета и стереотипов поведения. Однако выстраивание такой позиции возможно – почти в любом случае – только на длительный срок, и по крайней мере в среднесрочном периоде не предполагает конфликта с «силовиками». Эта позиция легитимизируется фактом избрания такой личности в России, которая также имеет возможность выйти на прямой диалог с народом. Эта возможность, в свою очередь, предполагает, что в среднесрочном периоде он должен иметь возможность встроить свою роль без вмешательства извне. У него не будет никаких шансов на осуществление задуманной им реформы в ситуации внешнего конфликта, в особенности когда Россия чувствует себя объектом угрозы или унижения. В такой ситуации здесь принято объединяться против внешнего врага, и тогда самые замечательные реформаторские идеи воспринимаются как роскошь, а на первый план в принятии решений выходят «силовики». Если Запад хочет поддержать шансы реформатора Медведева, ему следует избегать возникновения подобных ситуаций.

Подобная ситуация уже наступила: это грузинская война. В ситуации развивающейся эскалации на Кавказе речь идет не только о насилии и о распространяющейся отсюда во все мировое пространство напряженности, но и о накоплении эмоций внутри заинтересованных стран, где многие обозреватели предвидят ситуацию принятия решений. Речь идет о водоразделах, о линиях отсечения, конечных пунктах – или о возобновлении долговременного развития. Речь идет о решениях принципиального характера. Подобная ситуация является питательной средой для стрельбы без предупреждения.

Знатоку истории уже приходят на ум примеры злокачественности долговременных линий разлома, через которые прорывается выходящий из-под контроля кризис в сознании, о катастрофических последствиях которого потомки спрашивают: «Разве этого нельзя было предвидеть и избежать?» Уже давно поднятая тема новой «холодной войны» сегодня, кажется, уже превращается в «производственную практику» с возможной сопутствующей реальной войной в определенных местах.

Российское руководство угрожает: «До сих пор и не дальше, и мы снова будем вести такую же политику!» А НАТО говорит: «Они перешли грань, и мы этого не потерпим!»

Это классическая ситуация, когда отсутствие контроля приводит к печальным последствиям для обеих сторон. Именно в этой связи обнаруживается, что контрагенты в прошлом не приложили достаточных усилий для того, чтобы избежать этого предсказуемого развития событий.

Когда на специальной встрече НАТО в Брюсселе 19 августа 2008 года под лозунгом «no more business as usual» было принято решение заморозить консультации на высоком уровне, эта логика была месседжем для противоположной стороны. Кроме того, таким образом были одномоментно открыты дополнительные каналы, ибо существовавших двусторонних договоренностей по предупреждению конфликта уже было недостаточно.

Это призыв к экономике и другим общественным силам: укрепляйте контакты с партнерами ради обеспечения разрядки напряженности и стабилизации, принимайте на себя ответственность за политические процессы, чему благоприятствуют технические возможности. В 80-х годах мы таким образом добились завершения «холодной войны». Сегодня остро необходим новый ангажемент.

В противном случае «оттепели» в России придет конец. И это в конечном итоге будет означать репрессии во внутренней политике и «холодную войну» во внешней. Этот трагический путь никому не принесет пользы.

Аксель Лебан

Публикуя русский перевод статьи бывшего представителя Deutsche Bank в СССР Акселя Лебана «Новое противостояние Востока и Запада: возможен ли возврат к “холодной войне”?», мы сопроводили его редакционным комментарием. Он мог показаться необязательным, поскольку подчеркнутый, явно искренний и наработанный годами настрой на взаимовыгодные отношения России и Германии выделял эту статью из множества других западных публикаций. Более того, в вышеназванной статье, подготовленной для журнала «Европейское обозрение», автор позволил себе смелость намекнуть на причастность неких крупных мировых держав к убийству в 1989 году вице-президента Deutsche Bank Альфреда Херрхаузена – выдающегося экономиста, приверженца модели партнерства России и Германии на основе индустриального развития, после его гибели снятой с повестки дня. Позиция автора отличалась и его особым и также неравнодушным вниманием к развитию культурных связей Германии и России в последние годы, одним из лучших воплощений которых стало воссоздание Янтарной комнаты Екатерининского дворца в Царском Селе на средства германского газового концерна Ruhrgas.

Высказанные тогда Лебаном опасения в связи с восстановлением великодержавного стиля в российской политике, в первую очередь связанные с выступлением тогдашнего главы российского Генштаба о возможности выхода России из договора по РСМД, мы восприняли как понятную озабоченность человека, посвятившего четыре десятилетия жизни двусторонней нефтегазовой дипломатии, для которой еще в советское время любые военные конфликты с участием России были крайне чувствительны. Особо высокая оценка автором исторической роли Михаила Горбачева также представлялась нам естественной данью благодарности «разрушителю Берлинской стены». Эта благодарность сама по себе не может считаться проявлением недружественной для нашей страны позиции: в самом деле, сценарий объединения Германии в интересах русского и германского народов рассматривался еще Лаврентием Берией.

Вполне разделяя озабоченность автора газовым конфликтом между Москвой и Минском, мы обратили тогда внимание на слишком явно предвзятые для высоко информированного автора параллели между этим конфликтом и «российской кибервойной против Эстонии». Бросились в глаза и некоторые спекуляции автора о желательности политического усиления одной из элитных групп в России в ущерб другой. Эти проявления авторского субъективизма представлялись нам преодолимыми трудностями, причем перспективы этого преодоления мы связывали с восстановлением идентичности германской нации, в первую очередь духовного преодоления проблем, характерных сегодня для Запада в целом.

Новая статья Акселя Лебана «Россия: конец оттепели?», опубликованная на дружественном нам ресурсе Solon www.solon-line.de спустя три недели после нападения грузинских войск на мирное население Южной Осетии (в то же время суток, как нападение Гитлера на СССР, и с тем же вероломством) возвращает нас к высказанным тогда небольшим замечаниям к логике господина Лебана. Как может догадаться читатель, вниманию которого предоставляется статья, сегодня эти замечания куда серьезнее.

Во-первых, рассуждения Лебана о двух группах в российской элите, в предыдущей публикации прочерченные лишь пунктиром, теперь применяются не более и не менее как к намеренному и чрезвычайно предвзятому политическому и личностному противопоставлению Дмитрия Медведева Владимиру Путину. Субъективизм приумножается неравнодушием автора, суть которого здесь выражена с программной ясностью: новый президент рассматривается как продолжатель линии Хрущева–Горбачева, линии «оттепели», которую автор считает наиболее благоприятной для развития двусторонних связей по принципу «взаимного переплетения» (Verflechtung).

Впрочем, автор оценивает события последнего месяца несравнимо более резко, чем министр иностранных дел Германии Франк-Вальтер Штайнмайер, который ввел в практику термин Verflechtung. Более того, в тезисах Лебана звучит недвусмысленно выраженная угроза: еще недавно предупреждая о возможности новой «холодной войны», он теперь фактически предлагает вернуться к практике экономических соглашений того времени, оговаривая их политическими условиями, затрагивающими отношения России с бывшими республиками СССР. Однако больше всего бросается в глаза даже не это, а ссылка на Кондолизу Райс как на некий неоспоримый авторитет – при том, что Кондолиза Райс является прямой и очень последовательной ученицей Збигнева Бжезинского, одного из разработчиков той модели реформы бывшего советского пространства, которая была абсолютно несовместима с взглядами Херрхаузена.

К великому сожалению, те тенденции, которые мы усмотрели в январской статье, здесь зацвели пышным цветом. И нам сложно интерпретировать этот факт иначе, чем ту позицию, которую заняла в связи с событиями на Кавказе генканцлер Ангела Меркель. Увы, германский истэблишмент озабочен сегодня не поиском идентичности Германии, а стараниями комфортно приспособиться к сложной политической ситуации путем исполнения функции посредника американского «большого брата».

Впрочем, если генканцлер достаточно отстраненно, холодно и с видом усталой обреченности фактически воспроизвела в Сочи ранее высказанные тезисы Кондолизы Райс, то неравнодушный господин Лебан употребил все способности своей фантазии, чтобы нарисовать образ позитивного президента России, которого сковывает влияние его предшественника вкупе с приведенными им во власть «силовиками из КГБ».

Мы посчитали нужным представить читателю (в технически сокращенном виде) этот материал, ибо видим в нем знак определенной и очень серьезной тенденции. О том, из каких источников она возникает, имеет смысл поговорить отдельно. Сегодня важен сам тот факт, что достаточно влиятельные европейские экономические круги хотели бы сформировать, подобно Пигмалиону, высшую власть России по тому образу и подобию, который им удобнее. В контексте этих стараний еще один сквозной тезис Лебана – о культурном величии России, которое превыше величия географического – звучит более чем двусмысленно.

Новая статья Лебана, судя по интонации ее первых двух частей, писалась еще до событий в Южной Осетии. Набор комплиментов для Дмитрия Медведева готовился раньше, чем случился военный конфликт – что, увы, лишний раз доказывает высказанное нами предположение о том, что смену власти в России будут не только интерпретировать, но и пытаться использовать, усматривая в ней признак «удобного» качественного изменения.

Если что-то еще больше беспокоит господина Лебана, кроме «депутинизации Медведева», так это целостность Европейского Союза. Понятно, что если бы Россия 8 августа повела себя иначе – то есть никак не повела, то не было бы и спора в Брюсселе между «старой и новой Европой». Но автор даже не задается мыслью о том, что и старая Европа в этой ситуации могла повести себя иначе, и раньше Владимира Путина произнести слово «геноцид», и мобилизовать лучших своих юристов для защиты конвенции Монтре, а лучших дипломатов отправить в Польшу и Чехию – прежде, чем туда явится Кондолиза Райс. Тогда и безопасность Европы была бы сегодня обеспечена более надежно, и российским генералам не пришлось бы делать заявления, превосходящие по резкости официальную позицию главы государства.

Аксель Лебан – достаточно образованный и опытный человек, чтобы это понимать. Впрочем, его пером водит не интерпретация, а позиция, и ее столь откровенное выражение нельзя не считать ценным. Речь идет о том, что нашей стране вновь предлагается совершить сделку – отказаться от части суверенитета за «экономические преференции», «хорошее отношение» и прочие «позитивные оценки». Вполне возможно, суть подобных стараний и имел в виду Владимир Путин, напомнив недавно и врагам, и лицемерным льстецам, соглашающимся на двусмысленную роль их посредников, о том, что выбор между жизнью и колбасой русские решают в пользу жизни.

Редакция RPMonitor