Древняя Русь глазами московских историков

В 2007 г. в Украине были опубликованы 'Очерки по истории России' на украинском языке. Работа, как анонсируется в предисловии ее редактора, академика РАН А.А. Чубарьяна, выполнена в рамках проекта Совместной российско-украинской комиссии историков. Подтверждается это и тем, что научным редактором перевода с украинской стороны значится д. и. н. С. В. Кульчицкий. Учитывая характер труда, а также то, что он предложен вниманию украинских читателей, можно предполагать наличие в нем согласованных названной комиссией взглядов на историю Древней Руси. Если это действительно так, то приходится лишь сожалеть, что взгляды эти оказались субъективно-облегченными.

По существу московские авторы (М.Н. Данилевский и В.Д. Назаров) предложили не саму историю Древней Руси в ее событийной последовательности, а историософское ее видение. В результате в очерках присутствует такое количество вопросов и сомнений, что не очень сведущий читатель может прийти к печальному выводу о достаточно скромных успехах отечественных историков в постижении древнерусского прошлого.

Оказывается, для авторов продолжает оставаться тайной за семью печатями вопрос: можно ли считать Киевскую Русь государством? Пытаясь сформулировать ответ, они предпосылают ему теоретические рассуждения о том, что такое вообще государство. Их не устраивает марксистское определение, согласно которому это институт, регулирующий классовые отношения и обеспечивающий господство одного класса над всеми другими социальными группами. Им больше импонирует определение, предложенное западным исследователем Робертом Полом Вольфом, означавшим государство как руководящую группу людей, которая издает законы, управляет социальными процессами, вырабатывает правила для социальных групп на определенных территориях и в пределах определенных границ. Кем бы ни был тот, кто издает законы, командует и вынуждает подчиняться, утверждает Вольф, он и есть государством.

Трудно сказать, почему авторы вдохновились именно этим определением. В содержательном плане оно практически не отличается от марксистского. Разве что терминологически. В первом случае те, которые господствуют над всеми остальными, названы классом, во втором - группой людей. Но и те и другие 'вынуждают подчиняться' всех остальных. Продолжая трудно дающееся им теоретизирование о юридическом содержании понятия 'государство', авторы в конечном итоге приходят к двум взаимоисключающим выводам.

Если принимать за основу классическое марксистское определение, утверждают они, то Киевскую Русь считать государством невозможно. Прежде всего потому, что ее общество разделялось не на классы, а только на сословия или социальные страты. К тому же 'трудно без перебора говорить об экономическом господстве определенной группы в обществе'. А если 'с перебором'? Тогда следовало бы показать, что на Руси княжеский род, бояре, разного рода управленцы не пользовались результатами труда подневольных групп населения, но сами в поте чела своего добывали хлеб насущный.

Чуть ниже авторы утверждают, что при очень большом желании (не уточняют, правда, чьем) Киевскую Русь таки можно называть государством. Но при одном непременном условии: 'Если придерживаться 'мягкого' определения государства и не настаивать на том, что для признания его существования необходима четкая классовая структура общества, единые границы, язык, культура, этнос, экономическое и правовое пространство'.

Настаивать и вправду не следует. Но различать понятия все-таки надо. Нельзя смешивать государство как юридически правовой институт и государство как административно-территориальную структуру. Первое без единых границ, экономического и правового пространства просто немыслимо. Второе же без единых этноса, языка и культуры существовать может. История знает множество примеров, когда государства интегрировали в своей территориально-административной структуре разные этносы, а, следовательно, разные языки и культуры. Другое дело, что в процессе государственного общежития эти разные этносы подвергались аккультурации на базе господствовавших в стране культурных ценностей.

Отказывая Киевской Руси в государственном статусе, авторы ссылаются на авторитет известного историка древнерусской государственности XIX в. В. Сергеевича. Согласно ему наша древность не знала целостного государства, но имела дело с множеством небольших государств. Это далеко не безусловное утверждение подвигло авторов на рассуждения о том, что право князя или веча (надо полагать, киевских) не распространялось на всю территорию. Она распадалась на ряд небольших территорий, в каждой из которых могли действовать свои законы и свои 'аппараты насилия'.

Что касается законов, то, наверное, могли. Если бы создавались на каждой из этих небольших территорий. Но авторы должны знать, что в Киевской Руси во всех ее землях действовала 'Русская Правда', которая создавалась и усовершенствовалась в продолжение всей древнерусской истории как единый общерусский юридический свод законов. Зачем же от реальности уходить в область абстрактных предположений? 'Аппараты насилия' действительно были в каждой земле, но это не особенность русской действительности, а характерная черта всех государств Средневековья.

Получается парадоксальная ситуация. Для единого государства на Руси не было соответствующих экономических, правовых и других условий, а для 'множества' небольших государств - были. Здесь авторы не озаботились даже ссылкой на так называемое 'мягкое' определение государства.

Чтобы окончательно убедить читателя в своих выводах, авторы приводят еще два, как им кажется, неопровержимых аргумента. Первый связан с виртуальным вопрошанием жителя Киева или Новгорода, который 'несказанно удивился бы, если бы вдруг узнал, что он - подданный Древнерусского государства'. Я лично в этом не уверен. Смотря кем бы оказался этот житель. Если летописцем Нестором, то никакого удивления он бы не выказал. Наоборот, объяснил бы авторам то, что написал о Руси как государстве в своей 'Повести временных лет'. Не удивился бы и митрополит Иларион, заявивший, что первые русские князья 'не въ худ бо и невдом земли владычьствоваша, нъ въ Русък, яже вдома и слышима есть всми четырьми конци земли'.

Второй аргумент сводится к тому, что на Руси вплоть до XV в. (дается даже точный год - 1431) вообще не знали такого понятия, как 'государство'. Что уж говорить, мол, о самом явлении. Но, во-первых, отсутствие четкого и адекватного термина вовсе не означает, что не было и самого явления. Термины, как известно, не предшествуют явлениям, а вытекают из их содержания. А, во-вторых, авторы должны бы знать, что термин этот был известен уже во времена Древней Руси. Его приводит, в частности, летописец Моисей в своей знаменитой похвале великому киевскому князю Рюрику Ростиславовичу. 'Но о Христ державно милосердуяй о всхъ, по обычаю ти благому... Зд же преболе намъ того о тоб является: словеса бо честна и дла благолюбна и держава самовластна, ко Богу изваяна славою паче звздъ небесныхъ, не токмо в Рускыхъ концехъ вдома, но и сущим в мор далече'.

Считается, что майский жук согласно законам аэродинамики не должен летать. Он этих законов не знает и спокойно себе летает. Нечто похожее получается у нас и с Древнерусским государством. Не подозревая, что ученые потомки поставят факт его существования под сомнение, оно жило своей естественной жизнью. Административно и экономически обустраивало огромное восточнославянское пространство - от новгородского севера до киевского юга, от Карпат до Волго-Окского междуречья. Распространяло на всю эту территорию политическую власть единого княжеского рода и единое законодательство.

В продолжение всей своей домонгольской истории защищало границы и приращивало новые территории. Поддерживало дипломатические отношения с соседними и более отдаленными странами. Имело единую православную церковь, являвшуюся составной его частью и надежным гарантом единства всей страны. И, конечно же, было институтом, регулировавшим отношения господства и подчинения своих подданных. По сути Древнерусское государство ничем не отличалось от тех стран, с которыми находилось в постоянном взаимодействии и чей государственный статус у наших историков не вызывает сомнения.

Авторы, полагая, что с ответом на вопрос - была ли Киевская Русь государством? - справились успешно, озадачились затем, как им кажется, более трудной проблемой - определением его характера. Казалось бы, если не было государства, то о каком его 'характере' можно говорить? Но авторы не заметили этого курьезного противоречия и пустились в новые рассуждения. При этом походя бросили тень на крупнейшего историка Киевской Руси Б.Д. Грекова, который будто бы при определении феодального содержания древнерусской государственности смотрел на портрет Сталина и думал о том, что понравится вождю. Неизвестно, на какой портрет смотрели они, но сформулировать свое мнение на этот счет вообще не смогли. Ограничились отсылкой читателя к выводам И. Фроянова, утверждающего, что на Руси сосуществовали рабовладельческие и феодальные отношения.

Еще круче разобрались авторы с проблемой этнического развития Руси. Им откуда-то стало 'совершенно понятно, что в этническом плане население Древней Руси невозможно представить как единую древнерусскую народность'. Оно, по их мнению, достаточно четко делилось на несколько этнических групп, которые различались внешним видом, языком, материальной и духовной культурой. Какие это были группы, где проживали, какие имели антропологические отличия, на каких языках разговаривали, какими культурными особенностями отличались, какую различную духовность имели - в очерках ни слова.

Не поделились авторы с читателями и теми аргументами, которые привели их к столь неожиданному выводу и позволили напрочь пренебречь историографией по этой теме. Не поделились, видимо, потому, что делиться нечем. Есть элементарное неприятие выводов советской исторической науки, которая признавала существование древнерусской народности. Это своеобразная реакция на прошлое единомыслие. Но такая реакция совершенно несостоятельная. Во-первых, ни один исследователь советского времени, будь то историк, археолог, этнолог или лингвист, не утверждал абсолютную монолитность народности X-XIII вв. Наоборот, все они признавали наличие этнографических и диалектных зон. Согласно ведущим отечественным филологам (Р.И. Аванесов, Ф.П. Филин, Л.А. Булаховский и др.) на Руси в XII-XIII вв. было не менее пяти крупных диалектных зон, которые, однако, не перекрывали собой восточнославянского языкового единства.

По существу то же можно сказать и о культурном развитии. Конечно, оно имело определенные региональные особенности, но в целом, как свидетельствует археология, характеризовалось удивительным единством. Не знай мы, что те или иные вещи материального комплекса были найдены в Киеве или Новгороде, могли бы свободно отнести их к находкам из Полоцка, Смоленска, Суздаля или Чернигова.

Еще меньше оснований для утверждения о региональных различиях в духовной культуре. Об этом даже как-то неловко говорить, зная, что после принятия христианства эта сфера жизни русского человека оказалась если не целиком, то в определяющей мере в компетенции Русской православной церкви.

Вывод авторов об этнической неоднородности населения Древней Руси невозможно подтвердить ни археологическими, ни письменными свидетельствами. И вообще непонятно, откуда она, эта неоднородность, могла появиться в X-XIII вв., если ее не было в предгосударственный период. Исследования древностей третьей четверти I тыс. показывают их культурную близость практически на всей территории расселения восточных славян. То же самое можно сказать и об их языке, который был если и не единым для всех летописных 'племен', то достаточно близким.

Не случайно именно он послужил тем основным признаком, который позволил летописцу очертить восточнославянскую общность предгосударственного периода и отличить ее от иноязычных соседей. 'А се суть иныи языци', - подытожил свой рассказ летописец.

Стоить ли доказывать, что в условиях государственного быта консолидация восточных славян обрела значительное ускорение. Если раньше она стимулировалась этническим родством племен и совершалась на естественной стихийной основе, то с образованием государства получила еще и, если можно так выразиться, административно-принудительную обязательность.

Окняжение всех восточнославянских земель стало одной из важнейших скреп не только государственного, но и этнокультурного пространства. Посланные в земли князья не оставались там навечно, но перемещались из города в город соответственно принципу старшинства. Вместе с ними перемещалось и их многочисленное окружение - дружинники, бояре, администрация, челядь. Таких перемещений в течение X-XIII вв. на Руси были сотни. Если прибавить к ним такое же множество междукняжеских браков, также сопровождавшихся переселением из земли в землю значительного числа людей, то станет очевидным, что княжеский круговорот являлся одним из существенных консолидирующих элементов этносоциальной общности на Руси.

Огромной этнообъединяющей силой была также Русская православная церковь с ее едиными церковнославянским языком богослужения, сонмом святых, в том числе и отечественных, храмовой архитектурой, централизованной структурой церковного управления.

Перечисление элементов историко-культурной и этнической общности древнерусских людей можно продолжить, но и приведенных достаточно, чтобы убедиться по меньшей мере в некорректности безапелляционного утверждения авторов. Не знаю, как оно воспринято российскими учеными, но в среде национально озабоченных украинских вызвало полный восторг.

Отдельный очерк посвящен этнической принадлежности первых русских князей. Не выразив и тени сомнения в норманнском происхождении Рюрика и его братьев и попутно попинав сторонников их славянства (Б.А. Рыбаков, А.Т. Кузьмина и др.), авторы затем принялись развенчивать и славянство Кия с братьями. 'Славянская этимология имен основателей Киева, - полагают они, - вызывает серьезные трудности, зато отказ признавать их славянами существенно упрощает ситуацию'.

Вот, оказывается, где собака зарыта. Если откажемся от славянства, тогда он из легендарной личности в одночасье превращается в историческую. Тут можно согласиться с украинским историком О. Прицапом, который отождествлял летописного Кия с хазарским визирем Куйа. Еще более убедительной авторам кажется тюркская этимология имен Щек, Хорив и даже Лыбидь, в которой они усмотрели параллель с венгерским словом Леведия.

Рассуждения об этничности первых русских князей авторы закончили такими словами: 'Следовательно, проблема происхождения имен первых русских князей - как новгородских, так и киевских - достаточно своеобразна. И те и другие оказались 'не своими'.

Не обошли авторы своим вниманием и проблему норманизма. Разумеется, пожурили советских историков, возражавших против 'важной роли варягов в создании и ранней истории Древнерусского государства'. Сами они полагают, что до тех пор, пока у восточных славян не было единого государства, норманнские искатели славы и наживы оставались силой, способной навязать древнерусскому обществу свою власть. Похвалили петербургского исследователя А. Хлевова, который пришел к выводу, что 'сегодня истина заключается в признании факта, что Скандинавия и Русь представляли исторически удачный и чрезвычайно жизнеспособный симбиоз' в пределах балтийской цивилизации.

Из летописи подобная истина вовсе не следует. Рюрик и его братья, пришедшие на Русь, не строили города, но утвердились в уже существующих. Аскольд и Дир не основали Киев, а воспользовались наследием Кия. Олег по пути из Новгорода в Киев не учреждал в русских городах политическую власть, но лишь менял старую администрацию на новую - 'свою', как уточнил летописец.

Разумеется, никакого симбиоза Скандинавия и Русь не представляли. Тем более в пределах балтийской цивилизации, которой не было. Имела место элементарная инфильтрация скандинавов на Русь. Конечно, они являлись здесь участниками процессов государственного строительства, но отнюдь не главными, а тем более единственными. Княжеская династия Руси, северная по своему происхождению, очень быстро ославянилась и фактически не мыслила себя вне интересов того государственного образования, во главе которого оказалась.

Письменные источники свидетельствуют, что процесс привлечения варяжских дружин на Русь строго контролировался, а их проживание в среде восточных славян имело свою регламентацию. Всякий раз, как только задачи, в решении которых нужна была их помощь, оказывались выполнены, киевские князья пытались избавиться от наемников. При этом не только не одаривали за службу со щедростью родственников, но нередко не платили даже оговоренные денежные суммы.

Еще меньше оснований утверждать, что этот 'симбиоз' распространялся на сферу древнерусской культуры, которая, особенно после принятия Русью православного христианства, конечно же, находилась под сильным влиянием византийской и болгарской культур.

Не отличаются оригинальностью авторы и в толковании термина 'Русь'. Заявив, что 'происхождение названия 'Русь', как 'двести лет назад, остается загадкой', они затем повторили давний вывод ленинградских археологов, что оно возникло в Новгородской земле как результат славяно-финно-скандинавского языкового взаимодействия. В этом регионе, по их мнению, сосредоточено большое число топонимов с корнем 'русь', которых нет на юге. Утверждение совершенно безосновательное. На юге восточнославянского мира такие топонимы и гидронимы имеются. Это Рось, Россава, Роставица, Ростовец, Рославичи.

Авторы это должны знать. Как и то, что именно на юге, а не на севере этноним 'рос' фиксируется в сочинении сирийца Захария Ритора уже в VI в. Многие исследователи (Н.В. Пигулевская, А.П. Дьяконов, Г.В. Вернадский и др.) отождествляли росов сирийского источника со славянами-антами. М.И. Артамонов полагал, что это были сармато-аланы Среднего Поднепровья. Наверное, авторам следовало бы объяснить свое отношение к свидетельству так называемого Баварского географа, согласно которому русы являлись западными соседями хазар. И, наконец, при решении трудного вопроса происхождения названия 'Русь' нельзя не учитывать, что согласно летописцам Русская земля в узком значении этого термина находилась не в Поволховье, а в Киевском Поднепровье.

Удивительно, но для авторов трудноопределимой оказалась Русская земля не только в узком значении этого термина, но и в широком. Их не устраивает вывод Б. Рыбакова, что это были все восточнославянские земли 'в их этнографической, языковой и политической целостности'. Но ведь именно так представляли себе Русь летописцы, которые никогда не отождествляли с ней, как это показалось авторам, ни половцев, ни поляков, ни другие народы и земли. Стоит ли, имея доброкачественные летописные свидетельства, затуманивать достаточно ясный вопрос сведениями 'Списка русских городов дальних и ближних', который был составлен в третьей четверти XIV в.?

К сожалению, не большей четкостью отличается и глава, посвященная удельной Руси. Она также без истории, если не считать 14-страничное жизнеописание Андрея Боголюбского и такое же по объему описание битвы на Калке. Оба представляют собой самостоятельные исследования, вставленные в 'Очерки' по случаю. Методологически авторы целиком следуют той самой официальной советской концепции, от которой словесно пытаются отмежеваться. Киевская Русь, согласно им, как государственное образование, которое и до этого являлось 'эфемерной конструкцией', перестало существовать уже после второй четверти XII в.

Правда, относительно того, что пришло ей на смену, у авторов определенного мнения нет. Девять княжеств, утверждают они, оказались закреплены за наследниками того или иного Ярославича, а четыре оставались общединастическим наследием. Среди них Киев и Новгород, которые авторы называют 'сакральными столицами Руси'. Не странно ли: государства нет, а столицы есть? Что касается Новгорода, то его сакральность была не большей, чем у Чернигова, Переяславля или любого другого епископского города Руси. Киев действительно, сохраняя столичный политический статус, являлся также и общерусским духовным средоточием - митрополией 'всея Руси'. И, конечно же, как вынужденно признаются авторы, 'значение этого факта для древнерусского общества трудно переоценить'.

В конце своих очерков авторы поделились с читателями двумя выводами, вызывающими удивление, которые ставят под сомнение их предыдущие рассуждения. Первое: 'Ни у наших предков, ни у наших современников, судя по всему, не возникает никаких сомнений, что Русь как единое целое даже в 'лоскутном' состоянии как-то может существовать'. Второе: 'Именно в период 'раздробленности' процессы этнической и культурной консолидации набрали таких оборотов, что в XIII-XIV вв. наблюдается постепенное нивелирование диалектных особенностей севера и юга русских земель'.

Но если это так, тогда, может, не стоит так упоенно утверждать теорию прогрессирующего распада Древнерусского государства? Может, не следует при определении его характера злоупотреблять эпитетами 'эфемерное', 'негосударственное', 'аморфное', 'лоскутное', памятуя, что речь ведь идет о Средневековье, на которое невозможно распространять нынешнее представление о государстве?

В целом очерки истории Древней Руси производят грустное впечатление. Прежде всего (в чем читатель уже смог убедиться) своей немыслимой тенденциозностью. Государства не было, народности не было, территориального единства с постоянными наезженными дорогами тоже, законодательство неславянского происхождения, название 'Русь' финно-скандинавское, Рюрик с братьями - норманны, Кий с братьями - тюрки, позднейшие князья - и те не 'наши'. Если это действительно результат деятельности Совместной российско-украинской комиссии историков, то всем нам можно только посочувствовать.

Петр Толочко