Современные войны по-прежнему вызваны тягой к военной мощи?

Натура стран, как и людей, не подвержена изменениям. Нынешние сторонники политического реализма утверждают, что страны начали руководствоваться экономическими соображениями, а не тягой к военной мощи, но конфликт в Грузии демонстрирует обратное, утверждает Роберт Каган.

Куда подевались реалисты? Их звездный час, по идее, пробил, когда российские танки вошли в Грузию. Как-никак Владимир Путин – первостатейный реалист с холодными глазами – воспользовался удачным случаем, чтобы изменить расстановку сил в Европе в свою пользу. Ни дать ни взять Фридрих Великий или Бисмарк XXI века, развязавший маленькую, но решающую войну с более слабым соседним государством на глазах у изумленного и ошеломленного остального мира, беспомощно опустившего руки. Вот человек и государство, которые преследуют "интересы, понимаемые как мощь" (говоря знаменитыми словами Ганса Моргентау), действуя в соответствии с тем, что Моргентау назвал "объективным законом" международной политики, состоящей в борьбе за влияние. Но где же ученики Моргентау? Почему они не напоминают нам, что очередные силовые действия России не содержат в себе ничего экстраординарного или неожиданного и не являются исключением из правил, а, напротив, абсолютно нормальны и органичны, что эти действия – лишь цветочки, а ягодки будут потом, ибо натура стран, как и людей, не подвержена изменениям?

В нынешних "реалистах" – по слухам, они ведут титаническую борьбу с "неоконсерваторами" по самым разным вопросам, от Ирака, Ирана и Ближнего Востока до Китая и Северной Кореи – их предшественники почти не признали бы своих. Нынешние реалисты говорят не о мощи, а об ООН, мировом общественном мнении и международном праве. Они предлагают проводить крупные новые международные конференции а-ля Вудро Вильсон для изыскания выхода из неразрешимых, существующих десятками лет проблем. Они уверяют, что Соединенным Штатам следует вести переговоры с их противниками не потому, будто Америка сильна, а потому, что она слаба. "Против подавляющего большинства вызовов, с которыми мы сталкиваемся, мощь бессильна, – уверяют они, – и, мало того, неконструктивна, так как подрывает возможность международного консенсуса".

Они любят цитировать Дина Эйксона, Райнхольда Нибура и Джорджа Кеннана, называя их своими интеллектуальными предшественниками, но эти господа нашли бы большую часть рецептов сегодняшних реалистов наивными. Эйксон в бытность госсекретарем США при администрации Трумэна не питал ничего кроме презрения к ООН и к большей части международных усилий по разрешению проблем планеты. Как показал его биограф Роберт Л. Бейснер, Эйксон считал подобные усилия знаком наивного оптимизма "тех, кто не способен взглянуть в лицо правде о человеческой природе" и "предпочитает беречь свои иллюзии". Он горячо поддерживал альянс НАТО, но в конечном итоге верил не в международные институты, а в "сохранение нравственной, военной и экономической силы Соединенных Штатов". Он стремился ковать "превосходящую мощь" и создавать "ситуации, способствующие нашей силе" во всем мире. По его мнению, пока США не обретут эту превосходящую мощь, переговоры с противниками вроде СССР и международные конференции с участием оных бессмысленны. На протяжении всего срока работы на своем посту Эйксон выступал против переговоров с Москвой.

Эти первые реалисты мало надеялись на то, что влияние международного сообщества или мирового общественного мнения способно кого-то в чем-то убедить. "Престиж международного сообщества, – утверждал Нибур, – недостаточно велик /.../, чтобы сформировать коллективный дух, в достаточной мере единодушный, способный призвать к порядку несговорчивые государства". Великий теолог середины века остерегал от "слишком некритичного возвеличивания сотрудничества и взаимодействия" могущественных стран, интересы которых абсолютно не совпадают.

Однако сегодняшние реалисты возвеличивают именно эту перспективу сотрудничества и взаимодействия. Они почитают президента Джорджа Х. У. Буша, который говорил о "новом мировом порядке", в рамках которого "страны мира, Востока и Запада, Севера и Юга, смогут процветать и жить в гармонии", где "закон в юридически-правовом смысле придет на смену закону джунглей", где страны "признают необходимость общей ответственности за свободу и справедливость". Сегодня реалисты славят Буша-старшего, так как он действовал через Совет Безопасности ООН, а Буша-младшего осуждают, так как он, по примеру Лина Эйксона, видел в ООН лишь блажь. Реализм сам себя вывернул наизнанку.

Сегодня ведущие реалисты смотрят на нашу планету не так, как Моргентау, считавший ее анархической системой, где страны последовательно преследуют "интересы, понимаемые как мощь". Для них наш мир – это царство совпадающих интересов, а его главная движущая сила – не военная мощь, но экономика. Из этого следует, что Россия и Китай заинтересованы не в наращивании своей мощи, а в росте своего экономического благополучия и безопасности. Если они применяют силу против соседних стран или наращивают свои оружейные арсеналы, то не потому, что такова натура великих держав. Причина, напротив, в том, что США или Запад их провоцируют. От природы мир находится в гармоничном состоянии, и лишь агрессивное поведение Соединенных Штатов вносит диссонанс.

В подобном мире задача США состоит не в том, чтобы служить противовесом крепнущим державам, а в том, чтобы тактично направлять их на путь, по которому эти державы, как уверяют реалисты, идут и сами – путь навстречу международному сообществу, где действуют законы и правила, регулирующие их поведение взаимовыгодным образом. Как поясняет Фарид Закария, сам себя называющий реалистом: "Главная стратегическая проблема США в грядущие десятилетия состоит в том, чтобы вовлечь новые усиливающиеся державы в нашу структуру и сделать их полноправными акционерами глобального политико-экономического порядка". Китай и Россия, наряду с Индией и Бразилией, "приветствуют рыночную экономику, демократическую форму государственного управления, а также расширенную открытость и транспарентность". Дело Америки – "толкать эти прогрессивные силы вперед, пользуясь скорее мягкой, чем жесткой силой, и стараться побудить крупные мировые державы к разрешению крупных мировых проблем". В конце концов, мир "идет путем Соединенных Штатов".

Изначальные реалисты не терпели подобного оптимизма а-ля Кандид – представления, что человечество неизбежно прогрессирует. "Всякий, кто думает, будто будущее окажется легче прошлого, определенно безумен", – написал Кеннан в 1951 году спустя 6 лет после окончания самой разрушительной войны в истории, на пятом году холодной войны и на втором году операции, которая тогда широко считалась катастрофической и, судя по всему, безнадежной американской интервенцией в Корее.

Кеннан сделал свое провокативное заявление, дабы встряхнуть американцев, отучить их от жажды верить, что в будущем все станет по-другому. Но ныне идею "конца истории" поддерживают ведущие реалисты, непоколебимо веря в неизбежную конвергенцию человечества вокруг общих ценностей и интересов. Именно эти надежды и грезы Моргентау много десятилетий назад постарался развеять.

Изначальные реалисты не были лишены недостатков, в том числе фатальных. Моргентау уверял, что идеология и тип режима играют второстепенную роль для поведения страны, – таково ужасное "слепое пятно" на глазу реализма и в те времена, и сегодня. Поворот Путина к авторитарному правлению внутри своей страны и его же возрождение старых имперских претензий на международной арене тесно взаимосвязаны. Путин сам уверяет, что внутриполитическая мощь и контроль позволяют России быть сильной за границей. Путин и его правящая клика явно полагают, что месть за гибель СССР поможет им удержаться у власти. А кто, кроме российского автократа, мог бы воспринять "цветные революции" в Грузии и Украине как невыносимые провокации? В начале XIX века Александр I совершенно так же смотрел на либеральные волнения в Польше и Испании. Игнорировать идеологию и типы режимов сегодня – значит, крайне неверно толковать мотивы авторитарных лидеров в Москве ли, в Пекине ли.

Неприязнь к демократии (в том числе американской), свойственная самим реалистам, тоже не особенно воодушевляет. Кеннан и колумнист Уолтер Липпмен кичились своей горячей нелюбовью к тому, что считали тупостью и невежеством американских масс: Кеннан сравнил американскую демократию с "одним из этих доисторических чудовищ с торсом длиной во всю комнату и мозгом булавочной величины". В этом смысле Эйксон был ярким исключением: он не отличался антидемократическими предрассудками и, строго говоря, верил, что нестройная американская демократия в длительной перспективе все же пересилит другие формы управления. Но на протяжении десятилетий, в том числе в наше время, большинство реалистов горячо сетовало и сетует на влияние внутриполитических групп избирателей и ряда этнических групп, которые якобы заставляют Америку искаженно понимать ее "истинные" интересы.

Тем не менее, сейчас нам бы не повредила небольшая толика старого реализма – по крайней мере, способность распознавать, что Путин и подобные ему алчно стремятся к власти, и понимать, что для утоления аппетитов, вновь проснувшихся у России, потребуются не только предложения сотрудничества и благожелательная опека. Возможно, толика реализма в силах оспорить распространенное убеждение, что либеральный международный порядок зиждется исключительно на триумфе идей или на естественном ходе прогресса человечества. Это детерминистическое убеждение, которое популяризировал Фрэнсис Фукуяма, – идея чрезвычайно обаятельная, глубоко укорененная в том просвещенном мировоззрении, продуктом которого являемся все мы, жители либерального мира. В Европе многие до сих пор полагают, что холодная война закончилась так, как закончилась, просто благодаря триумфу лучшего из мировоззрений – иначе, дескать, и быть не могло – а международный порядок в его нынешнем состоянии не что иное, как следующий этап движения человечества от лишений и агрессии к мирному и благополучному существованию.

Тот факт, что после краха советского коммунистического режима надежды на совершенно новую эру в истории человечества пустили столь бурные побеги, свидетельствует о жизнеспособности этих концепций эпохи Просвещения. Но потребовалось чуть добавить скептицизма, а также реализма. В конце концов, действительно ли человечество ушло по пути прогресса столь далеко? Подходил к завершению самый разрушительный век за все тысячелетия истории человечества. Наше Новое время, наша гипотетически просвещенная эпоха породила величайшие ужасы – массированные агрессии, "тотальные войны", голод и геноцид – а те, кто творил эти зверства, были гражданами самых просвещенных и развитых стран мира. Признание этой ужасной истины – того факта, что Новое время породило не добро более возвышенного толка, но лишь ухудшенные разновидности зла – в ХХ веке было постоянной темой философских диспутов. Именно над этой колоссальной проблемой ломал голову Нибур и в итоге пришел к заключению: чтобы творить добро, высоконравственные люди иногда поневоле должны играть по тем же правилам, что и безнравственные; предваряя возможный вопрос, заявлю, что Нибур действительно считал, что может отличить первых от вторых. Разве были резоны воображать, что после 1989 года человечество вдруг окажется на пороге абсолютно нового порядка?

Сосредоточившись на великолепном параде прогресса после окончания холодной войны, люди игнорировали каркас, балки и леса, без которых этот прогресс был бы невозможен. Глобальный переход к либеральной демократии совпал с эпохальной переменой в расстановке сил: самыми могучими стали те страны и народы, которые предпочитали идеи либеральной демократии; эти сдвиги начались с победы демократических держав над фашизмом во Второй мировой войне, а подтвердились второй победой демократий над коммунистической идеологией в холодной войне. Либеральный международный порядок, сложившийся после этих двух побед, отражал новую господствующую расстановку сил в глобальном масштабе, благоволившую к либеральным силам. Но эти победы не были неизбежны, и не факт, что они окажутся прочными.

После Второй мировой войны – в очередной момент истории, когда возобладали надежды на международный порядок некого нового типа, Моргентау предостерег идеалистов, что не следует воображать, будто когда-нибудь "занавес в последний раз опустится, спектакль окончится и борьба за политическое влияние прекратится". Вторжение Москвы в Грузию стало началом нового акта этой бесконечной драмы. Теперь вопрос лишь в том, сыграют ли Соединенные Штаты свою роль, причем с уместным сочетанием реалистического восприятия мира таким, каков он есть, и идеалистической веры в способность сильного и решительного сообщества демократий преобразовать мир. Как сформулировал Нибур шесть десятков лет назад: "Мировую проблему невозможно решить, если Америка в полной мере не признает свою долю ответственности за ее разрешение".

Роберт Каган