Москва хочет того, чего всегда хотели и хотят великие державы

На модерации Отложенный Надежды на наступление новой эры мировой истории покоились на уникальном сочетании реалий, возникших в начале 1990-х годов. Главным фактором здесь стало временное прекращении традиционной конкуренции между великими державами.

Каган отмечает, что в течение столетий они отчаянно соперничали за влияние, богатство, безопасность, статус и престиж - как мирными, так и военными средствами. Однако в 1991 году Советский Союз распался, а ельцинская Россия впала в состояние перманентного кризиса. В те же годы китайское руководство после разгона студенческой демонстрации на пекинской площади Тяньаньмынь попало в международную изоляцию и еще далеко не было уверено в своих экономических силах и военном потенциале. Япония в 1990 году оказалась в экономическом кризисе, из которого долго не могла выпутаться, а Индия еще не начала свою экономическую революцию. Иран, о котором сейчас столько говорят, был очень ослаблен войной с Ираком и вообще мало кого интересовал. Наконец, Западная Европа, которая на протяжении столетий была главной ареной международной конкуренции, вступила на путь интеграции и создания надгосударственных структур, который со временем привел и к появлению единой валюты.

Представители "реалистической школы" в геополитике и, прежде всего, ее лидер Генри Киссинджер, уже тогда не уставали предупреждать, что такое положение дел может оказаться лишь временным затишьем на мировой арене. Они подчеркивали, что стремление к конкуренции глубоко встроено в человеческую природу и потому не может не влиять на отношения между государствами. Сейчас мы видим, пишет Каган, что хотя их прогнозы оказались ошибочны во многих деталях, по существу они подтвердились. Теперь уже невозможно отрицать, что последнее десятилетие 20-го века оказалось не трансформационной эпохой, а просто еще одной паузой в бесконечном соперничестве наций и народов. Дело даже не в том, что пышным цветом расцвел этнический национализм, который все равно полностью никогда и не исчезал. Куда важнее, что одновременно возродился и национализм государственный. Вместо прекращения конфликтов на базе нового мирового порядка мир стал свидетелем многочисленных столкновений державных интересов и амбиций. Они вновь привели к возникновению всякого рода союзов и противосоюзов, которые показались бы весьма знакомыми дипломатам 19 столетия. В результате геополитический глобус вновь прорезали линии разлома, которые имеют все шансы стать зонами будущих катаклизмов.

В этой связи Роберт Каган на первое место ставит подъем России. Если два десятилетия назад она могла с максимальным основанием символизировать правоту сторонников сценария конца истории, то теперь она столь же недвусмысленно подтверждает возвращение оной. Подобно тому, как элита этой страны отказалась от либерализма во внутренней политике, она вступила на путь агрессивного самоутверждения и на международной сцене. Это не значит, что Россия стала или хотя бы хочет стать сверхдержавой, наподобие Советского Союза. Однако она, вопреки многим недальновидным предсказаниям о ее прогрессирующей деградации, вновь обрела такую экономическую, военную и дипломатическую мощь, что стала одной из великих держав планеты.

Сегодняшняя Россия, продолжает Каган, превратилась в уверенного и сильного игрока, действующего на множестве геополитических полей от Европы до Центральной Азии и Дальнего Востока. Она хочет восстановить значительную часть того влияния, которым пользовался Советский Союз в годы Холодной войны. Россия не намерена удовольствоваться нормальной интеграцией в клуб западных демократий, поскольку считает, что вправе претендовать на особое положение в мире, аналогичное положению США и Китая. И если она пока не стремится к вмешательству в дела далеких регионов, то все уверенней претендует на обретение реального, а иногда и доминирующего влияния в тех зонах неподалеку от ее границ, которые она считает сферой своих жизненных интересов. И эти интересы все чаще сталкиваются с интересами США.

Британский премьер середины 19 века лорд Пальмерстон, напоминает автор, как-то отметил, что нации не имеют постоянных друзей, а только постоянные интересы. Это изречение очень популярно, однако не вполне точно. Нации действительно ставят себе цели, реализующие их интересы, однако само осознание этих интересов отнюдь не стабильно. В частности, оно зависит от степени национальной мощи и потому меняется с ее увеличением или ослаблением. Когда страна усиливается, она не только вновь вспоминает о своих прежних устремлениях, но и нередко обретает новые. Эти национальные желания становятся амбициями, а амбиции превращаются в интересы. Сие верно по отношению ко всем странам, не только к России. Самые сильные страны отнюдь не обязательно более других удовлетворены своим положением в мире. Нередко случается как раз обратное.

В принципе, признает Каган, нынешние претензии Москвы отнюдь не являются чем-то исключительным. Она хочет в точности того, чего всегда хотели и хотят великие державы: обеспечить себе доминирующее положение в районах, которые для них важны, и воспрепятствовать другим державам обрести там такие же позиции. Каган даже неявно признает, что точно так же вели и ведут себя и Соединенные Штаты. Однако он подчеркивает, что такие действия России неизбежно вызывают трения в ее отношениях с Западной Европой, которая, по его словам, отказалась от примата геополитики в пользу геоэкономики. Теперь же Европа стоит перед перспективой возобновления геополитической конкуренции с резко усилившейся Россией, что не может не тревожить ее лидеров.