Научится ли Россия не искать оправданий в слабости?

Мы стали озабоченными и встревоженными, потому что у нас появилась надежда.

Сергей Аверинцев

Россия сделала единственно возможный шаг с точки зрения права, истории и морали.

Сергей Лавров

Чем дурак отличается от умного? Понятно, что не малознанием: Гераклит ещё эвон когда говорил, что многознание уму не научает. Бывают дураки, знающие наизусть Большую Советскую, и всё равно дураки. И не тугоумием, медлительностью мысли: куда чаще встречаются дураки, очень быстро думающие, стремительно делающие выводы, быстро говорящие - да всё чепуху. Нельзя сказать и того, что дурак обязательно во всём неправ: дурак может быть набит истинами, как бочка селёдками - и всё равно ведь дурак. Интересно, что по этому поводу говорит неглупый русский народ. Так вот, для русского первый признак дурака - он плачет на свадьбе и пляшет на поминках. Ещё стоит вспомнить про «смех без причины - признак дурачины». То есть, говоря наукообразно, демонстрирует неадекватные эмоциональные реакции. Прежде всего именно эмоциональные: грустит, когда стоит улыбнуться, и ликует, когда нет повода для веселья.

Особенно характерны дурацкие реакции на такую ситуацию, как появление надежды.

Скажем, больной умирал, вот уже и гроб в сенях стоит - и вдруг жаркий пот, судорога, ясные глаза и «есть хочу». Или, скажем, безнадёжный проигрыш, вот сейчас придётся снимать с себя последний крестик - и вдруг пошла карта. Или засуха - а тут на горизонте тучка. Не выздоровление, не выигрыш, не спасение - надежда.

Так вот. Дурак надежде либо радуется, как уже свершившемуся факту - либо, наоборот, угрюмо набычивается, подозревая какой-то подвох. В первом случае велик шанс сглазить. Во втором - упустить ситуацию. Что обычно и происходит - ведь дурак по-другому не умеет.

Нормальная реакция на надежду - это, что называется, собраться. Разинуть глаза и уши, закрыть рот, чтоб не залетело, оглянуться по сторонам, нет ли кого лишнего и не забыл ли чего нужного.

Сейчас вменяемая часть российского общества озабочена и встревожена, потому что у нас появилась надежда.

Я имею в виду, конечно, «пятидневную войну» и признание независимости Абхазии и Южной Осетии.

То есть, конечно, очень хочется порадоваться. Потому что - чего уж теперь-то - мало кто рассчитывал на подобное развитие событий. Все привыкли, что «Россия всегда, везде и всё сдаёт, сливает и бросает», по первому же чиху с Запада. В крайнем случае, по второму. Это унылое чувство заведомой обречённости, преданности-проданности, не оставляло даже самых отчаянных защитников кремлёвской политики. Неудивительно, что многие из них в самом начале грузинской агрессии начали по своему разумению «защищать любимый Кремль», объясняя, почему Осетия будет сдана и как это мудро и дальновидно. Потом-то, конечно, пошёл густой вал ура-патриотизма, но тем не менее... Но так или иначе, чувство было новым и неожиданно приятным.

С другой стороны, остались упорствующие в своей вере в «преданность-проданность». Сейчас сочиняются самые разнообразные интеллектуальные конструкции, объясняющие, почему Россия и на этот раз жидко обосралась, как умно Грузия и Штаты развели кремлёвских дурачков, которые куплены-проданы-обмануты и т.п. Объяснений таких можно придумать очень и очень много.

Но, как вы понимаете, обе эти реакции - неумеренный восторг и угрюмо-опасливое бубуканье «всё равно всё плохо выйдет» - я считаю именно что дурацкими.

Что произошло на самом деле?

Россия как государство - именно как государство, как «целое» - совершило крайне ответственное политическое действие. Ход, который назад не берут. И за которым следует вполне предсказуемое развитие событий, вкат в определённую колею, вступление во вполне конкретную игру.

В которой можно выиграть или проиграть, но не играть уже нельзя. Ставки сделаны, пути назад нет.

Российская Федерация как государство в течении всей своей недолгой истории оправдывала все свои действия и бездействие слабостью. «Мы и рады бы, да не можем». Это касалось всего - начиная с невыплат зарплат госслужащим и кончая сдачей геополитических союзников. Обосновывалась эта слабость по-разному. В ельцинские времена всё объяснялось именно слабостью в прямом смысле - «мы бедные, жалкие и неконкурентоспособные». В путинские фигура инвертировалась: мы-то, может, не такие уж бедные, не столь жалкие, и вообще ого-го, но наши враги настолько сильнее и могущественнее, у них всё настолько схвачено, мы так от них зависим, что не можем использовать нашу силу, потому что так уж устроен мир, что это нам же выйдет боком, обязательно выйдет. Но так или иначе, краеугольным камнем было «мы слабы».

Этой фундаментальной «позе слабости» нисколько не противоречил трескучий госпатриотизм образца нулевых годов.

Более того, он был на ней основан. Ибо он питался раздуванием второстепенных и сомнительных успехов (а то и явных провалов и поражений), которые казались успехами именно на фоне презумпции слабости. Мы, несмотря на свою слабость, построили новую электростанцию! открыли завод по производству пивных пробок! поставили на вооружение армии полтора танка, три пушки-хлопушки и ещё нашивки на рукава нового фасона! Все эти комичные «успехи» воспринимались как таковые именно на фоне подразумеваемого «несмотря на нашу слабость». Иначе это невозможно было бы подавать как успехи.

«Поза слабости» оказалась удобной и для решения деликатных политических задач. Например, истерический страх перед «оранжевой угрозой» нагнетался именно в том предположении, что государство у нас ой как слабо, и сдуется от пары митингов. Эта симуляция страха послужила оправданием неиллюзорного наступления на гражданские права. Такой же симуляцией был истерический «антифашизм», вылившийся в дела по «русской статье», запреты на книги и прочее в том же духе: подразумевалось, что слабенькое государство ну просто не может касаться темы русских национальных интересов, ибо вынуждено задабривать «всякие хорошие нации» - которые, дескать, такого натворят, если что...

Так вот. 26-го августа Россия заявила о себе как о сильном государстве. Сильном во всех смыслах.

Это государство смогло провести успешную военную операцию против сильного противника, технически и организационно обеспечить эту победу (что требует не только хороших мускулов, но и крепких нервов), оформить эту победу политически, и пойти на системный конфликт с «мировым сообществом». Причём без истерики, раздрания на груди последней рубахи и заполошного крика - но внятно и спокойно оформляя свои действия, беря за них ответственность.

Ещё раз повторимся. Сделанный ход назад взять нельзя. То есть можно - ценой проигрыша всей игры и выплаты огромных отступных, не только деньгами, но и головами тех, кто сделал ход. И нынешняя кремлёвская власть это, похоже, понимает. Не дураки.

В этом смысле обращает на себя внимание нынешняя кремлёвская риторика. В отличие от прежних ситуаций, когда России случалось показать зубы - и даже пустить их в ход - в речах первых лиц почти не слышно ни растерянности, ни бравады. Этого нет даже в интонациях. Есть разве что следы обиды на «мировое сообщество» - и то именно следы. В целом же это спокойные и убедительные слова людей, понимающих, что они делают и почему.

Теперь простой вопрос. Можно ли, начав играть в игру под названием «сильное государство», продолжать игру в слабость?

Нет.

Я не уверен, что власть это понимает до конца. Политика «выгодной слабости» стала привычной. Но с ней пора завязывать.

Вот маленький, но характерный пример. России теперь придётся озаботиться строительством сильной армии. Сильной, опять-таки, во всех смыслах - начиная с вооружения и снабжения и кончая, например, правовой защитой военнослужащих. Так вот, государство, в котором возможно «дело Аракчеева», не может иметь сильную армию. Потому что сила армии предполагает готовность офицера выполнить приказ, не думая о том, что завтра его выдадут головой на расправу вчерашнему врагу, потому что этого вчерашнего врага, дескать, надо задабривать, потому что он очень сильный и страшный.

С армией, которая не уверена в своей безопасности по этой части, много не навоюешь. А воевать, судя по всему, ещё придётся.

Точно то же самое можно сказать и обо всём остальном. Нельзя надеяться на серьёзные военные успехи армии, которая не доверяет государству. Но нельзя надеяться и на общество, которое не доверяет ему же.

Именно в сильном государстве возможна и необходима политическая демократия и гарантированные права граждан. Только слабое государство может позволить себе делать вид, что его можно сдуть парой митингов и тремя газетками, а также «разжиганием ненависти к социальным группам». Сейчас, кстати, дело дошло до того, что пресловутое «разжигание» стало чисто карательной статьёй - поскольку, например, под него подпадает любая критика властей, которые у нас ведь тоже «социальная группа». Это кажется удобной технологией подавления социального протеста. Но на самом деле это как затыкать щели в стенах тряпками: такое допустимо, если живёшь в грязной халупе. Более того, сам вид этих тряпок однозначно указывает на халупу. Народное недовольство действиями начальства нужно лечить исправлением этих действий в лучшую сторону, и никак иначе.

И в этом смысле общественные усилия в этом направлении абсолютно необходимы самому же государству.

Если оно этого ещё не понимает, ему нужно это объяснить. Пока не поздно.

Константин Крылов