Японская молодежь не хочет работать. Страна не может в это поверить

На протяжении веков ключевым принципом и основой социализации любого японца была приверженность сначала семейно-клановым, а затем корпоративным обязательствам. Принадлежность к команде (в самом широком смысле слова) налагала тяжкое бремя ответственности, но взамен давала неизмеримо большее—защищенность, перспективу роста, соответствующее статусу положение в обществе. Свободные от групповых обязательств одиночки традиционной моделью не предусматривались—их, как серьезного социального фактора, и не было в Японии. Теперь, на старте ХХI века, они появились, и это озадачило благополучную страну.

На фоне трудностей, затронувших сегодня практически все крупные мировые экономики, японские печали выглядят несколько экзотично. Ну вот, к примеру, самая серьезная—небывалая за 15 лет инфляция. На самом деле «небывалая»—это когда в течение года цены в Японии выросли на 1,9 процента. И вот уже репортеры подкарауливают у торговых точек и АЗС невинных граждан, которые с полными сумками и топливными баками, смущенно-счастливо косясь в объективы камер, с радостью сообщают, как тяжело им теперь живется…

Прочие проблемные позиции, на взгляд постороннего, и болячками-то назвать нельзя, однако у японцев любое отклонение от устоявшихся норм и правил сродни ЧП. Так что вовсе не случайно, что подмеченные социологами подвижки в «социальной карте» восприняты обществом как исторический вызов. По утверждению ряда экспертов, эрозия традиционной модели грозит самим устоям, ведь первой японской добродетелью всегда было трудолюбие.

Надо сказать, что тезис о японском трудолюбии как факторе успешного развития, несмотря на досадное отсутствие такого слова в самом японском языке, в целом верен (заметим только, что в Японии говорят не столько о «любви к труду», сколько о «работе изо всех сил», а это, согласитесь, не совсем одно и то же). Трудиться—главное в поведении большинства японцев. И еще. В Японии каждый человек знает, что получает ровно по заслугам. Нюанс в том, что «заслуги»—это не трудовые свершения и не итоги аттестации кадров, а результат… педагогической сортировки.

За пропуск в будущее для индивида в Японии отвечает Его величество вступительный экзамен в вуз—один, большой и на всю оставшуюся жизнь. Рейтинг фирмы, в которую сможет устроиться (в классическом случае пожизненно) японец, а вместе с этим и размер его зарплаты на долгие годы вперед фиксируется в устрашающей степени корочкой его студенческого удостоверения (по российской привычке чуть было не написал «диплома», но в него никто в Японии не смотрит, да и решение о приеме в компанию принимается задолго до окончания института). Вы спросите, зачем же тогда учатся в японских вузах? Ответ прост—в них не учатся. Функция институтов в том, чтобы при приеме в них оценить и рассортировать детей по уровню знаний, а затем дать студентам то, что так пригодится им в последующей взрослой жизни в компании: 1) здоровье и выносливость (путем занятий в спортсекциях) и 2) продвинутые навыки коллективизма (для чего существуют бесчисленные кружки и клубы по интересам).

«Любовь к труду», пусть даже в кавычках, сродни обычной любви без кавычек и состоит в том, что она предполагает жертвы. Что же несут японцы на алтарь? Во-первых, непозволительно большую часть своего детства, которая тратится на запоминание массивов данных, нужных лишь один раз в жизни—на вступительном экзамене. Во-вторых, и в этом темная сторона продвинутого коллективизма, приходится жертвовать семьей, на общение с которой коллектив оставляет минимум времени и сил. Ибо коллектив на уровне корпорации в ответ на жертвоприношение даст своему верному слуге и его домочадцам самое драгоценное, что может быть в Японии,—стабильность и уверенность в завтрашнем дне.

В период мощного роста 60, 70 и 80-х годов мало кто пытался освободиться от магии этой священной формулы. Ситуация стала меняться в 90-х годах под действием двух разнонаправленных факторов—растущего изобилия и экономического застоя. К началу XXI века изменения стали ощутимы и заметны уже социологически. Речь идет о появлении так называемых фурита—молодых людей, которые живут по другим правилам: им наплевать на вступительные экзамены, они не поступают на постоянную работу в компанию, довольствуясь кратковременным и неполным наймом, как правило, на предприятиях сферы обслуживания. По определению Министерства труда, фурита—это не посещающие учебные заведения и не являющиеся работниками, занятыми на условиях полного найма, лица в возрасте от 15 до 34 лет. Основная часть—молодежь от 20 до 24 лет, хотя более трети—бывшие постоянные работники фирм или государственные служащие, то есть в прошлом достаточно солидные люди.

Фурита—это произнесенное по-японски freeter—неологизм, образованный от английского free (свободный) и немецкого Arbeiter (работник). По оценкам правительства, таких фурита сейчас уже около 2 миллионов, что делает их значимым и одним из наиболее обсуждаемых слоев японского общества.

Краткая классификация «не таких, как все» японцев выглядит следующим образом. Прежде всего это фурита поневоле, которые в условиях застоя экономики не смогли найти постоянную работу в компании и вынуждены перебиваться случайными заработками. Некоторые даже уезжают из страны, гордящейся высочайшим по мировым меркам подушевым ВВП, на заработки в... Китай, до сих пор ассоциирующийся с дешевой рабочей силой, чтобы устроиться, к примеру, в перенесенные сюда службы телефонной поддержки японских компаний или в иной сфере. Вот, скажем, история Норико Тэрада. Несколько лет назад она окончила престижный Университет Аояма Гакуин по специальности «Преподаватель японского языка». Найти работу по профилю, которая бы удовлетворяла Норико по содержанию и оплате, внутри Японии ей не удалось.

Узнав, что в бурно развивающемся Китае не хватает учителей японского, она совершает безрассудный, с точки зрения ее семьи, шаг—переезжает в Шанхай, где открывает школу. Учитывая ее молодой возраст и пол, а также неоднозначность отношения жителей Поднебесной к своим островным соседям, это действительно мужественный поступок. Ввернуться винтиком в корпоративный японский механизм ей теперь вряд ли удастся даже при желании, которого, впрочем, особенно и нет, так как дела у школы идут неплохо—Китай жаждет получить японскую технологию и овладение языком помогает существенно сократить путь к этой цели. Гастарбайтерам из Страны восходящего солнца платят здесь «китайскую» зарплату, и она в последнее время оказывается достаточно высокой, чтобы делать неплохие сбережения (некоторым удается откладывать до 500—700 долларов в месяц), о чем фурита в самой Японии могут только мечтать.

Другая большая группа «выпавших за борт»—гедонисты-прагматики, живущие по принципу «если нельзя прожить в удовольствие всю жизнь, то стоит урвать хотя бы кусочек». Эта категория фурита готова, в принципе, подчиниться традициям и растворить себя в большой корпоративной семье, но хотела бы максимально отсрочить явку в нее. После окончания вуза такой молодой человек нанимается, например, продавцом с почасовой оплатой и свободным рабочим графиком, что позволяет ему вечерами и по выходным заниматься любимым делом. Как, например, мой знакомый Синго Морияма. После окончания вуза среднего ранга он нанялся продавцом-почасовиком в маленький магазинчик, занимаясь в свободное время любимым футболом. Накопив небольшие деньги и выпросив недостающие у «предков», он на год уехал в Манчестер, чтобы повышать свое спортивное мастерство в футбольной школе при всемирно известном клубе. Вернувшись домой, продолжал вести прежний образ жизни, подрабатывая продавцом или официантом. И только ближе к 30 годам, уже намотавшись по свету, этот жизнелюб надел-таки положенный черный костюм фирменного новобранца. Правда, его карьерный рост оказался урезан ровно на столько, на сколько радости принес ему кожаный мяч. Синго говорит, что ни о чем не жалеет, хотя не скрывает: будут проблемы при желании завести семью—любая японская девушка очень внимательна к графе доходов потенциального спутника жизни. Статистика показывает четкую корреляцию между уровнем доходов, с одной стороны, и состоянием в браке и наличием детей, с другой. Некоторые социальные устои очень живучи—мужчина должен быть в первую очередь кормильцем и статус фурита часто становится поводом для дисквалификации.

Еще одна категория «отщепенцев»—закоренелые романтики. Эти мечтатели-одиночки сознательно меняют стабильность социальной ниши на свободу заниматься любимым делом всю оставшуюся жизнь. Кто-то уходит в волонтерские организации, беззаветно посвящая себя лечению социальных болезней в разных неблагополучных странах. Некоторые стремятся уже в молодости и не выходя из дому сколотить состояние, пробуя свою удачу в сфере ИТ, разработке компьютерных игр или путем спекуляций на Форексе. Стать богатым и знаменитым удается единицам, но их пример окрыляет многих. Один из известнейших фурита—молодой юморист Хироси Тамура, издавший в прошлом году автобиографию под названием «Бездомный школьник». Как прошла юность Тамуры, понятно по заглавию произведения. Разорившийся отец предложил членам семьи разойтись и позаботиться каждому о себе самостоятельно, когда Тамура еще учился в средней школе. Некоторое время Хироси жил под горкой на детской площадке, подкармливаемый местными жителями, однако невеселое детство не отбило у него давнюю мечту—смешить людей. Рынок остроумников в Японии переполнен, и реальная жизнь этих ребят и девушек, работающих по ночам и оттачивающих репризы днем, вызывает чаще жалость и слезы, чем улыбку. Тамуре тем не менее повезло, даже очень. Тираж изданной им книги составил 2 млн экземпляров, примерно столько же долларов вчерашний бомж-несмышленыш получил в виде гонорара. Доходы среднего фурита гораздо скромнее: по статистике, немногим менее полутора тысяч долларов. Впрочем, если романтик живет с родителями и кормится за их счет, этого вполне хватает.

Поначалу общество отнеслось к «свободным художникам» неоднозначно, звучала монолитная критика о «слоняющихся бездельниках, которые не платят налоги и своей социальной пассивностью, приводящей к сокращению браков и снижению рождаемости, истощают жизненные соки страны». Однако со временем (и особенно после того, как стал понятен масштаб явления) аллергия прошла, уступив место чисто японскому соглашательству—возобладала снисходительно-понимающая оценка: да, эти ребята и девушки зачастую не плывут по течению, а, наоборот, пытаются из него выбраться, что уже требует немалого мужества. Известный экономист профессор Киминдо Кусака выразился о фурита следующим образом: «Пару столетий назад их называли бы утонченными, артистическими натурами, своего рода духовными аристократами общества. Кто сказал, что это апатичные бездельники? У этих ребят хватает мужества отказаться от работы, за которую платят 9 долларов в час!» К тому же многие эксперты отмечают: фурита не мешают экономике, а помогают ей—сфера услуг и общепит так «подсели» на эту гибкую и дешевую рабочую силу, что без нее не смогут рентабельно работать. К тому же общество понимает, что во многом оно же и породило фурита, сместив центр тяжести от труда к потреблению.

Ну и главное: в конечном счете для Японии фурита—это все те же родные японцы, как бы они ни отличались от своих традиционно трудолюбивых соотечественников. И хотя «свободные» вызывают негасимое раздражение у подавляющего большинства, общество живет надеждой, больше похожей на уверенность: заблудшие пусть и с опозданием, но непременно вернутся в лоно традиций.

Сергей ВОЛКОВСКИЙ