Наша политическая система напоминает диктатуру в Индонезии

На модерации Отложенный

В современной России партийная система формируется, исходя из архитектурного принципа — это означает, что федеральная власть решает, какие партии являются системными, а какие — нет, производя целенаправленный искусственный отбор. Четыре системные партии представлены в парламенте, возможности системных либералов («Яблока») резко ограничены, СПС балансирует на грани системности и внесистемности, а «касьяновцы» из РНДС, республиканцы Владимира Рыжкова, националисты из «Великой России» и ряд других политических сил не имеют возможности быть зарегистрированными из-за своей «внесистемности».
 
Каков результат? Среди четырех парламентских партий одна — это «Единая Россия», политическая сила, объединяющая прагматичных чиновников разного уровня. «Справедливая Россия» — аналог Ноева ковчега для тех политиков, которых по тем или иным причинам не приняли в «Единую Россию». ЛДПР — типичная лидерская партия, судьба которой связана исключительно с фигурой Владимира Жириновского. Наконец, КПРФ наиболее напоминает классическую политическую партию, но, не желая всерьез меняться, она имеет очень немного перспектив для дальнейшего развития. Рост поддержки коммунистов в крупных городах на последних парламентских выборах — результат не столько успешной агитации, сколько протестного спроса при дефиците предложения. Избиратели поддержали единственную оппозиционную партию, имевшую реальные шансы пройти в парламент. При этом коммунисты, по сути дела, навязали себя в качестве парламентской партии — благодаря идеологическому активу их не удалось превратить в полностью управляемую конструкцию (хотя серьезная попытка такого рода была предпринята в 2004 году).

Таким образом, сформировавшаяся четырехпартийная конструкция носит очень неустойчивый характер — ее долговременное существование находится под большим вопросом. Главное ее отличие от современной демократической многопартийности — в системе искусственных ограничений, сужающих выбор избирателя. Возьмем Финляндию — на первый взгляд, кажется, что такой пример не слишком адекватен, что сложно сравнивать спокойную и комфортную западную страну с Россией, в которой ощущается явный недостаток демократических традиций. Однако вспомним, что в период складывания существующей партийной системы Финляндия пережила массу испытаний — это и скоротечная, но кровопролитная гражданская война 1918 года, и праворадикальное фашизоидное «лапуаское» движение десятилетием позже, и тяжелейшая «зимняя война» (после которой пришлось решать проблему расселения беженцев из-под Выборга, не пожелавших жить в СССР), и вовлечение страны во Вторую мировую войну, и груз поражения в этой войне, и противоречивые отношения с советским соседом в течение десятилетий. В общем, немало поводов для того, чтобы закрутить гайки, провести селекцию партий на агнцев и козлищ и начать конструировать партийную систему «сверху».
  
Однако этого не произошло. В партийной системе остались социал-демократы, которые появились более ста лет назад и во время гражданской войны находились в рядах проигравших «красных» — их окончательное примирение с «белыми» произошло спустя два десятилетия, во время «зимней войны» 1939-1940 годов, когда произошла консолидация всех политических сил страны.

Столетнюю историю имеют Шведская народная партия и Финляндский центр, преемник Аграрного союза, объединявшего широкие слои сельского населения. Предшественниками Национальной коалиционной партии были консервативные монархисты, скептически относившиеся к республиканским проектам, но сумевшие встроиться в партийную систему республики. Все эти партии реально конкурировали друг с другом, при этом получая и опыт сотрудничества в рамках коалиционных правительств. Их частая смена — за период с 1918 по 1932 годы страной правили два десятка кабинетов министров — не привела к краху финляндской демократии. Напротив, она еще более укрепилась за счет постепенного «укоренения» партийной системы, складывания традиций, которое происходило естественным путем, без наличия некоего регулятора сверху. Единственный возможный претендент на эту роль — маршал Маннергейм — старался не вмешиваться в политические конфликты, укрепляя тем самым свой авторитет в обществе (в том числе завоевывая симпатии и проигравших в гражданской войне). При этом в стране свободно существуют и более мелкие партии, некоторые из которых на различных этапах ее истории входили в состав правительства (например, в начале 70-х годов была весьма популярна Сельская партия Финляндии, за которую голосовали крестьяне, проявлявшие недовольство «центристами»). И никто не собирается искусственно сокращать их количество, потому что за малой партией часто тоже стоят реальные общественные интересы, которые надо уважать.

Не стоит идеализировать финляндский партийный опыт, считая его полностью соответствующим демократическим нормам на протяжении всей истории страны. Например, в предвоенный период в стране была запрещена компартия, но она подчинялась принципам Коминтерна, предусматривавшим ведение не только легальной, но и обязательной нелегальной деятельности. После войны она смогла (хотя и не без проблем) стать частью цивилизованной партийной системы под флагом Демократического союза народа Финляндии и неоднократно входила в состав правительств страны, проводивших политику поддержки рыночной экономики. В 30-е годы в парламент Финляндии входила профашистская праворадикальная партия (впрочем, в то время подобные тенденции были свойственны большинству европейских стран), но она не располагала большим влиянием.
  
Естественный отбор наиболее жизнеспособных партий привел в Финляндии к созданию достаточно стабильной партийной системы в условиях бурного ХХ столетия. Нечто подобное произошло и в Германии, где три из четырех нынешних ведущих партий и блоков (исключая «зеленых») имеют предшественников, существовавших еще во времена Веймарской республики.

Это лучшие примеры для подражания, чем, к примеру, сухартовская Индонезия, чья сконструированная и управлявшаяся сверху трехпартийная система не пережила своего основателя генерала Сухарто.

Алексей Макаркин, вице-президент Центра политических технологий