В России оправдывают только одного подсудимого из двухсот

На модерации Отложенный Где искать правду

Если кому-то из нас вдруг по случайному стечению обстоятельств — из-за навета завистников, ошибки следствия или дорожного инцидента — придется предстать перед судом, будет ли у него шанс на оправдательный приговор? Как утверждает судебная статистика, только 0,5% судебных процессов завершается признанием невиновности подсудимого, а ведь даже сталинские «тройки» оправдывали свыше 10% обвиняемых. Причем даже наличие денег или связей само по себе еще не гарантирует, что вы попадете в те счастливые полпроцента. Почему же наша судебная система не настроена на вынесение справедливых приговоров и что с этим делать?
Третий год сидит в тюрьме осужденный за убийство Дмитрий Топко — сорокалетний мужчина, единственный кормилец довольно большой семьи: супруги Ирины и четырех детей. Суд признал его виновным, несмотря на то что в убийстве признался другой человек.

Без вины виноватый

Юрия Савкина из поселка Шахты под Новосибирском убили накануне 8 Марта. Его нашли зарезанным после предпраздничной попойки в его же доме. Чужих среди приглашенных не было, только соседи по поселку.

Дмитрию просто не повезло: его арестовали первым, а следствие, как известно, не любит признавать свои ошибки. Для него, равно как и для суда, мотив — один из главных аргументов. И следователям показалось, что только у Дмитрия был «настоящий» мотив для убийства. Нельзя сказать, чтобы детективы долго ломали голову: конфликты среди соседей — дело обычное и у них всегда можно найти самые разнообразные мотивы для взаимной неприязни.

В данном случае следователи выбрали мотив «романтический», благо среди гостей убитого Юрия Савкина была бывшая любовница Дмитрия Топко. Вот только с доказательствами как-то не складывалось: не было найдено ни орудия преступления, ни следов крови на одежде «убийцы», ни вообще каких бы то ни было следов его пребывания в доме убитого.

Пришлось пойти на нарушение процедуры следствия, и при повторном осмотре места преступления — через неделю, когда родственники Савкина в доме уже основательно прибрали, — там нашли бутылку с отпечатком одного (!) пальца Дмитрия Топко. Естественно, палец тут же пошел в дело, хотя в праздновании 8 Марта Дмитрий, по показаниям всех свидетелей, участия не принимал. Последним доказательством его винов¬ности стали свидетельства сокамерника Топко по СИЗО, которому тот якобы признался, что, мол, убил.

Романтического мотива, отпечатка пальца и свидетельства сокамерника вполне хватило, чтобы отправить человека на восемь лет в тюрьму.

Но через несколько месяцев после того, как в зале суда Тогучинского района Новосибирской области был зачитан приговор Дмитрию Топко, объявился еще один убийца. Сосед Савкина Виктор Бакалов признался жене, что убил именно он, и грозил еще соседку убить за то, что та на него постоянно матерится. Правда, у Бакалова не было ни романтического мотива, ни даже особого расчета. Он просто шел в тот день по улице, ощущая необъяснимую злость, сам не понимая, откуда у него эта лютая враждебность к окружающему миру — то ли недопил, то ли перепил. Ожидание праздника многократно усиливало его тотальное недовольство жизнью. От этой всепоглощающей угарной злобы он по дороге «просто так» зарезал случайно подвернувшуюся собачонку. А дальше… Он заметил в окне своего соседа Савкина свет, зашел на огонек, увидел мирно храпящего на диване хозяина дома и зарезал его — всего через несколько минут после собачонки.

Участие прессы не гарантирует справедливого суда

Эту жуткую историю он поведал своей жене то ли в припадке пьяной откровенности, то ли в поисках признания собственных мужских доблестей. Однако, судя по всему, когда Виктор несколько протрезвел, у него под действием уговоров богобоязненной супруги явиться в милицию с повинной все-таки зашевелилась совесть. И на следующий день после исповеди жене он написал чистосердечное признание. Затем был следственный эксперимент, на котором Бакалов показал, как все произошло.
С тех пор прошло два года. Виктор Бакалов до сих пор на свободе, а Дмитрий Топко — в тюрьме.

— Почему? — спросили мы у адвоката Павла Ярового, защищавшего Топко в суде.
— Прокуратура начала проверку «по вновь открывшимся обстоятельствам», — объяснил он, — и проводила ее полтора года. Что есть на руках у следствия? Во-первых, два заключения психиатрической экспертизы о том, что Бакалов вменяем. Во-вторых, его показания. В-третьих, показания свидетеля, который помогал ему убирать следы на месте преступления. В-четвертых, показания еще двух свидетелей, которым Бакалов в разное время сознавался в убийстве.
— Но если все эти доказательства подтверждают признание Бакалова, за чем же дело стало?
— Районный прокурор Игорь Костенко считает, что нет достаточных оснований для привлечения Бакалова к ответственности.

Как рассказал «РР» сам Игорь Костенко, сейчас следственный комитет при прокуратуре проводит уже вторую проверку.

Дети Дмитрия Топко не видели папу уже три года

— В деле появились новые детали, и до его окончания Топко будет сидеть, потому что он законно осужден и никто законность приговора пока не оспорил, — заявил он нам.
И формально он прав: статус судебного суждения выше человеческого здравого смысла. А справедливость… О какой справедливости можно говорить, если в данном случае она зависит от того самого прокурора, который на предыдущем процессе представлял обвинение и сам убеждал судью принять на веру доказательства следствия — «романтический» мотив, палец на бутылке и слова сокамерника. Может ли он сейчас признать, что был неправ, и разделить с судьей ответственность за то, что человек уже три года ни за что сидит в тюрьме? Будет ли он из-за какой-то пьяной драки ставить на кон свою карьеру, благополучие своей семьи? Способен ли признать следственную ошибку, так же как признал свою вину озлобленный на весь мир пьяница Бакалов?
И вообще, может ли быть прокурор с «кристально чистой совестью»? Это противоречит правде русской жизни.

— Так что же, Дмитрий Топко так и останется сидельцем, агнцем, закланным во имя торжества машины правосудия?
— Скорее всего, так оно и будет, — считает адвокат Павел Яровой. — Первую проверку следователи проводили полтора года. Вторую могут проводить хоть пять лет — в УПК нет ни слова о ее сроках. А итог и так ясен: фактически проверку проводит тот же следователь, который вел это дело. Разве он признает, что сфабриковал его? Да никогда!

Жена Дмитрия Ирина Топко уже давно простила мужу шашни с любовницей и вот уже третий год одна тянет четверых детей на какие-то гроши в виде детских пособий и зарплату чуть больше 3 тыс. рублей, которую получает в местном нищем колхозе.
Виктор Бакалов показаний не меняет и подтверждает, что это именно он убил Юрия Савкина.

От тюрьмы и сумы…

Жертвой нашей жестокой судебной машины может стать любой. Есть, конечно, группы риска — в первую очередь жители социально неблагополучных, заброшенных и погрязших в пьянстве городов и поселков. Но под гребенку неразборчивого суда могут попасть граждане из вполне успешных и состоятельных слоев. Появление хотя бы незначительной собственности делает человека более уязвимым для судебных преследований и автоматически переводит его в еще одну группу риска.
Возьмем, к примеру, такую многомиллионную группу, как владельцы автомобилей.

Несмотря на чистосердечное признание, Виктор Бакалов до сих пор на свободе

— Очень многих лишают водительских прав, и многие из-за этого судятся, — говорит адвокат Максим Столяров («Шевченко и партнеры»). — Мы объясняем и доказываем судье, что документы, на основании которых ГИБДД приняла решение о лишении прав, составлены с массой нарушений и, по сути, никакой силы иметь не могут — это просто бумага, а никакие не улики, не доказательства. А судья смотрит на нас как на дураков и говорит: «Пусть так, но мне что — из-за этого теперь дело прекратить или права вернуть?»

— Что и говорить, — поддерживает коллегу адвокат Сергей Кравец («Шевченко и партнеры»). — Пусть 20 человек свидетелей утверждают, что человек сидел с друзьями в машине на парковке, пил пиво, слушал музыку и никуда ехать не собирался. Приходит в суд сотрудник ГИБДД и говорит: «Ехал пьяный». Я привожу в суд всех 20 свидетелей, которые говорят, что такого не было, но сотрудник милиции не включил их в протокол, просто отказался это сделать, и теперь против его слов их слова ничего не значат. И человека лишают прав. А потом судья подзывает меня и говорит: «Нам просто запретили принимать такие решения, понимаете?»

«…И больше нет городового», — наивно восхищался Александр Блок в поэме «Двенадцать». «Отовсюду виден милиционер», — откликнулся классик русской современности Дмитрий Пригов.

Страшный суд

Судью, вынесшего оправдательный приговор, коллеги наверняка спросят: «Сколько взял?» Многие из тех, кого безвыходная ситуация подталкивала к подкупу суда, утверждают, что судьи взятки берут, но это их ни к чему не обязывает.
Как объясняют настроенность механизма правосудия на обвинение юристы-профессионалы?

Значительную часть судейского корпуса составляют выходцы из силовых ведомств — в основном работники прокуратуры и правоохранительных органов. Так что судья и прокурор не только говорят на одном «юридическом диалекте», но и пишут одним и тем же почерком. Поэтому судьи склонны не замечать грубых недоработок следствия, «входить в положение» следователей.

Михаил Мурашко — «белая ворона» судейского корпуса

Московский адвокат Игорь Шевченко, глава адвокатской фирмы «Шевченко и партнеры», уверен, что изменения в судебной системе России могут начаться только со сменой судейских кадров:

— Это закрытая и непрозрачная система, где в основном работают бывшие прокуроры или их родственники — иногда совсем молодые, но уже встроившиеся в систему люди. А потому большинство судей с пониманием относится к тому, каким образом проводится следствие, сбор доказательной базы, как составлены документы, протоколы, проведена экспертиза. Нарушение процедур и норм гражданского и уголовного права — общее место для наших правоохранительных органов. Такой подход следователей и прокуроров инфицировал всю нашу судебную систему. Документ, составленный с нарушениями закона, по сути, документом не является, но если сам судья — бывший прокурорский работник, который подобный непрофессионализм воспринимает как норму, то для него это все-таки документ.

С мнением адвоката согласен председатель Заднепровского районного суда города Смоленска Михаил Мурашко. Его трудно назвать типичным представителем судебной системы, поскольку он слывет в своем ведомстве белой вороной и с давних пор является сторонником радикальной реформы российских судов.

— Одна из главных причин обвинительного уклона российских судов, — утверждает Мурашко, — в кадровом составе судейского корпуса. Вторая причина — действующая до сих пор советская система определения качества работы судьи по тому, пересмотрит ли вынесенный им приговор суд более высокой инстанции. Если пересмотрит — значит, это брак в работе судьи. И как раз на пересмотре судебных решений чаще всего настаивает следствие: обвиняемый и его защита всегда оказываются слабее прокуратуры вне зависимости от того, виновен он или нет. В

начале 90−х при подготовке судебной реформы была идея полностью сменить весь судейский корпус: уволить всех и набрать новых, чтобы строить судебную систему с чистого листа. Мне рассказывал об этом Николай Федоров, в то время министр юстиции. И тогда это было вполне реально. Сейчас — уже нет.

Судебная корпорация оказалась одним из самых архаичных реликтов, унаследованных российской государственностью от советских времен. До сих пор она не поддавалась никакому реформированию. Главное препятствие — уродливая корпоративная солидарность судейских, которая имеет двоякую природу: с одной стороны, она зиждется на иерархической дисциплине судебной вертикали, с другой — на «родовой» близости с силовыми структурами, которые являются кузницей кадров работников суда.

Судия всего живаго

Еще одним «родимым пятном», доставшимся современной судебной системе от советских времен, является зависимость судей от вертикали власти. «Местечковая коррумпированность», выражающаяся в лояльности к исполнительной ветви власти, — первое и главное свойство российской судебной системы. Эта тема охотно обсуждается в юридических кругах.

— Главный недостаток нынешней системы в том, что, как писал один из классиков марксизма-ленинизма, у нас существует законность калужская, рязанская, — говорит судья Мурашко. — То есть несовершенна сама система устройства судов общей юрисдикции, когда правосудие замкнуто на уровне регионов. Вся судебная система, весь цикл суда замыкается на областном, региональном уровне: есть решение районного суда — в кассационном порядке и затем в порядке надзора оно рассматривается в областном суде. Чтобы Верховный суд вторгся в это решение, должны быть какие-то исключительные обстоятельства. Фактически получить защиту в Москве уже невозможно. В регионах же суды сильно подвержены давлению власти.

— И с какой стороны на судей сейчас оказывается большее давление?
— Этого я вам не могу сказать — в нашем суде этого нет.
— То есть, условно говоря, губернатор не может позвонить вам и надавить для принятия какого-то решения?
— Безусловно, нет. Но это еще зависит от того, как ты себя поставил. Если ты не реагируешь на такие звонки и ведешь себя так постоянно, то кто же будет звонить? Вопросы будут решаться иначе.
— Попытаются поменять главу суда?
— И так может быть. Чтобы нужное решение было принято, если в этом есть острая необходимость, применяются все средства.

Михаил Мурашко знает, о чем говорит. Начиная с 2001 года, когда он дал первое интервью о коррумпированности судебной системы, руководство областного суда пытается отстранить его от должности. Сначала попробовали сделать это «за клевету на судебную систему». Не получилось. Но в этом году истекают его полномочия председателя суда, и областное судейское начальство, надавив на областную Квалификационную коллегию судей, рекомендовало его заменить. Если Верховный суд, куда Михаил Мурашко подал апелляцию, не поддержит его, он перестанет быть председателем суда. Люди сведущие говорят, что нынешний председатель неугоден не в последнюю очередь потому, что на территории его суда зарегистрирована Смоленская таможня и именно здесь рассматриваются все дела по контрабанде. И решения выносятся отнюдь не такие, которые нужны.

Хотя фигурантами иногда являются родственники местных чиновников.

В системе контроля над судами есть особая иерархия. Об этом «РР» на условиях анонимности рассказала судья федерального значения. Она работает в городском суде города-миллионника и знает по опыту, кто реально управляет судьями.

— Городскими и районными судьями управляет Верховный суд области, а им в свою очередь — губернатор. Без одобрения сверху в областном Верховном суде решения принимать боятся. Принимают, конечно, но все равно ходят специально советоваться к вышестоящим. И на решение суда всегда могут повлиять губернатор и другие высокопоставленные должностные лица.
— И как это работает?
— Ну, например, спор между простым гражданином и важным чиновником. Такой процесс гражданин выиграть в принципе не может. Скажем, нарушение закона о выборах. Вот выиграла в области «Единая Россия» — другие партии не успевают еще подать иск в суд, как сверху нам уже звонят и объясняют: иски от «Яблока», «Справедливой России» или КПРФ отклонить.
— Сам губернатор звонит?
— Ну, мне, конечно, нет — у нас субординация. Председателю городского суда может позвонить мэр города, аверховному судье — губернатор. Все зависит от важности дела.
Есть масса причин, по которым из каждого судебного решения «торчат уши» местной властной элиты. Самая банальная из них — это обязанность местных властей обеспечить судей жильем. А жилье, как известно, бывает разное — в зависимости от лояльности судей. Это великий ресурс влияния на суды.
— Не надо пренебрегать жилищным вопросом, — говорит Игорь Шевченко. — Скажем, вам за тридцать, у вас двое детей и жена, вы долго мыкались по общагам, друзьям, знакомым, а тут вам дали квартиру. Это важно.

Нерешительный суд

Следствие зависимости судов — их неспособность воплотить в жизнь собственные решения. Особенно по имущественным спорам, при которых суды используются как главный инструмент отчуждения собственности. Риск угодить в жернова судебной системы значительно увеличивается, если у вас есть собственность, которая однажды может кому-то понравиться.

Вот пример из адвокатской практики Максима Столярова («Шевченко и партнеры»):
— У моего клиента был участок земли в Подмосковье — дали в собственность в начале 90−х. Но потом местные власти поменялись и уже в наше время отдали этот участок другому человеку. Прихожу в суд, показываю документы владельца на землю, доказываю, что новый «собственник» и власти оформили документы на этот участок со всеми возможными нарушениями, прошу это признать. Но суд и первой, и второй инстанции меня просто огорошил: «Да, может, и есть нарушения. И что с того? — говорят. — С чего вы взяли, что это один и тот же участок? Это разные участки, и к вашему этот не имеет никакого отношения — владейте». «Но они же территориально совпадают!» — возмущаюсь я. А они в ответ: «А нам кажется, что нет. Поищите получше свой участок». Таким образом, в плоскости судебного решения нашего земельного участка не существует, несмотря на то что в плоскости российского законодательства он есть.

Прибрать к рукам приморский футбол пытались все мэры Владивостока. Юрию Копылову это удалось — суд оказался бессилен

На какие поступки может подтолкнуть гражданина суд, который в упор не видит его земельного участка? Естественно, гражданин, если у него есть ресурсы, постарается решить вопрос в свою пользу с помощью взятки — справедливость дорогого стоит. Но вот он всеми правдами и неправдами выиграл свою тяжбу в суде. Ему удалось защитить свою собственность. Российская Фемида на его стороне. И что потом? Практика показывает, что даже после этого он далеко не всегда может распоряжаться своей собственностью.

Сторона, проигравшая тяжбу, зачастую не спешит исполнять решение суда. Это касается и физических, и юридических лиц, однако наиболее показателен саботаж самих органов государственной власти. Приведем лишь один характерный пример. Это история владивостокского футбольно-спортивного клуба (ФСК) «Луч» (предтечи известного ныне всей стране клуба «Луч-Энергия»), который уже почти десять лет, мыкаясь по судам, пытается добиться восстановления своих прав. Его претензии подтверждены неоднократными постановлениями судов различных инстанций. Однако проку ни от упрямства истца, ни от судебных решений никакого. А избиения, взломы, поджоги — этого хоть отбавляй.

— Отобрать у «Луча» его активы с середины 90−х пытались все мэры Владивостока: Толстошеин, Черепков, Копылов, Николаев. Одни пытались аннулировать договор аренды, другие — лишить нас регистрации. И налоговые претензии выдвигали, и ускоренное банк¬ротство хотели провести. В судах мы от всего отбились — ни разу не проиграли. Но против лома, сами знаете, приема нет, — рассказывает Георгий Петрачков, старший инженер и по совместительству делопроизводитель клуба.
В роли «лома» в 1999 году выступил исполняющий обязанности мэра Владивостока (а впоследствии мэр) Юрий Копылов. Учтя опыт своего предшественника, безуспешно пытавшегося одолеть «Луч» в суде, Копылов решил действовать иначе. 22 июля 1999 года он пригласил некоторых членов ФСК «Луч» в мэрию для обсуждения «текущего футбольного сезона». Однако, когда те пришли, заседание внезапно оказалось «переименовано» в «общее собрание ФСК “Луч”», на котором новыми членами клуба стали мэр и еще три чиновника мэрии, было учреждено новое некоммерческое партнерство «Футбольный клуб “Луч”», и ему тут же были переданы права на игроков клуба и часть имущества.

Президент клуба Николай Крашенинников на этом собрании был отстранен от должности и подписал своеобразное «отречение». Почему подписал? Может быть, от растерянности, а может, потому что (как он впоследствии свидетельствовал в суде) накануне у него был похищен сын…

Сына через два дня вернули избитым, а Крашенинников вместе с другими членами клуба, не присутствовавшими на «эпохальном» заседании, начал тяжбу с самопровозглашенным руководством клуба. Судьи неизменно вставали на сторону Крашенинникова. За без малого десять лет, которые длится эта тяжба, на четырех учредителей ФСК «Луч» из шести были совершены покушения. Самого Крашенинникова били дважды, остальных — по разу. Похищали и людей, и документы, у самых строптивых «общественников» горели подъезды, а 47−летний адвокат ФСК «Луч» умер при загадочных обстоятельствах через несколько дней после подачи жалобы в Страсбургский суд.

Бывший мэр Копылов недавно был осужден на 4 года условно за превышение полномочий и растрату. Сменившего его (в том числе и в борьбе с «Лучом») мэра Николаева постигла та же участь, но ничего не изменилось.

— Понятно, что если решение судов будет исполнено, придется объяснять, почему все эти годы нарушался закон, и разбираться, куда и на каких основаниях «уплыло» имущество ФСК «Луч». А кому это надо? Им же достаточно дотянуть до 2011 года, когда истекает договор аренды стадиона. И все — нас не будет. Что еще мы должны сделать? — с тоской говорит Петрачков. — Девять судов выиграли — и что?

Откуда возьмется правый суд

Юристы смотрят в будущее более оптимистично. Главный спор у них сейчас о том, насколько радикальной должна быть реформа судебной системы.
Владимир Исаков, профессор, заведующий кафедрой теории права и сравнительного правоведения ГУ-ВШЭ, объясняет: «Пока еще просто непонятно, какое направление примут эти нововведения. Сейчас обсуждается очень пестрый пакет, далеко не все элементы которого приемлемы и полезны. Существенно менять законодательство смысла нет: идет плановая работа по его совершенствованию, не требующая чрезвычайщины.
Реально речь должна идти о жесткой реакции на неправосудные решения, на случаи коррупции в судебной системе, неприемлемую волокиту, очевидно юридически несостоятельные и возбуждающие общественное мнение судебные решения, демонстративное невыполнение судебных решений. Но это требует не каких-то многотомных законопроектов, громких слов и прочего, а просто того, чтобы чиновники и должностные лица добросовестно и честно выполняли свои обязанности. Это — самое трудное».

У оппонентов в этом споре более радикальные требования. «В законы, посвященные формированию судебных органов, в обязательном порядке необходимо включить положение о ликвидации действующих судов, возложив на них осуществление правосудия до создания новых судов», — пишет судья Михаил Мурашко в обращении в комиссию по судебной реформе при президенте. То есть идеи начала 90−х о полной ротации судей еще живы.

«Радикальное обновление кадров — один из главных элементов реформы судебной системы и противодействия коррупции», — уверен Дмитрий Афанасьев, управляющий партнер адвокатской конторы «Егоров, Пугинский, Афанасьев и партнеры». Набором новых судей или переаттестацией старых должен заниматься орган, который придет на смену нынешним квалификационным коллегиям судей. А то сейчас ККС и рекомендует судей на должности, и сама же потом рассмат¬ривает все жалобы на нарушение ими профессиональной этики и законов. При этом в состав ККС входят только действующие судьи данного региона. Это, с одной стороны, обеспечивает максимальную закрытость судейской корпорации, а с другой — дает массу возможностей для манипуляций. Система работает эффективно, только если состав ККС подбирается из принципиальных судей, а если нет — комиссия подпадает под влияние местных властей и может быть инструментом защиты коррупционеров и давления на честных судей, которые не прислушиваются к звонкам сверху (например, как это происходит сейчас в случае со смоленским судьей Михаилом Мурашко).

Реформы этого института предлагаются разные. Адвокаты считают, что нужно проводить открытые конкурсы на должность судьи, а также ввести в состав ККС представителей адвокатского сообщества. Это предложение действительно кажется здравым: судьи, которые сами судят и сами же проверяют, правильно ли они это делают, — явный перебор. В качестве аргументов, подтверждающих правильность их позиции, защитники приводят несколько свежих примеров.

Так, назначенный главой Высшего арбитражного суда адвокат Антон Иванов уже подписал представление о лишении полномочий главы арбитражного суда Московского округа Людмилы Майковой, предположительно замешанной в квартирных махинациях. А незадолго до этого прозвучало громкое заявление заместителя председателя Высшего арбитражного суда Елены Валявиной о давлении на нее со стороны работника президентской администрации Валерия Боева. Оба происшествия юристы склонны объяснять именно проникновением в судейскую среду «нехарактерного» для нее адвокатского элемента.

«Поощрение ротации кадров между адвокатским и судейским сообществами необходимо, — поддерживает идею Дмитрий Афанасьев. — Чтобы судьи могли превратить накопленный опыт в легальные доходы, перспектива получения которых сама по себе — еще один рычаг борьбы с коррупцией.

Также важно привлекать в судьи опытных бизнес-адвокатов, особенно имеющих международный опыт, поскольку в судах дефицит такого опыта, а сложных коммерческих споров все больше. Многие адвокаты пойдут на это, если будут достойная зарплата, судейская власть и престижный статус. Не все решают деньги.

Легально полученные адвокатом доходы будут основой независимости в качестве судьи».
Большинство юристов сходится на том, что в реальной практике все и так знают, у кого из судей скверная профессиональная репутация, а кто квалифицированный и честный.

— Судьи, которые работают нечестно и выносят неправосудные решения, известны. Их знают и предприниматели, и криминал, и работники правоохранительных органов, которые помалкивают, понимая, что бороться с этими судьями бесполезно. Их знает и высшее руководство судов, но и оно ничего не делает, потому что такой судья управляем и это устраивает судебную верхушку. То есть борьба с коррупцией не представит большой сложности для тех, кто действительно захочет с ней бороться. Все зависит от наличия реальной политической воли. Если она есть, проблема будет решаться весьма динамично, а если стоит задача просто пустить пыль в глаза — значит, мы увидим еще несколько спектаклей на тему борьбы с коррупцией, после чего все опять затихнет, — считает профессор Исаков.

Дмитрий Афанасьев, которого многие юристы видят одним из главных теоретиков предстоящей судебной реформы, придерживается того же мнения: «Необходимо законодательно установить, что принятие судьей судебного акта с грубыми нарушениями очевидных норм является основанием для привлечения его к дисциплинарной ответственности. Надо поставить вопрос об упрощении порядка возбуждения уголовного дела в отношении судьи — в частности, исключив из процесса принятия решения тот суд, в котором состоит привлекаемый к ответственности судья. Стоит подумать и об упрощении порядка проведения оперативно-розыскных мероприятий в отношении судьи. Необходимо расширить условия ответственности государства перед предпринимателями и гражданами за вред, причиненный в результате действий суда. В частности, должен быть обычный порядок возмещения вреда, если он причинен судебным актом, не разрешающим спор по существу».

Но создание в России работающей судебной системы — дело долгое. Непонятно, откуда взять на каждый райсуд хотя бы по одному авторитетному, честному и справедливому судье. Из массы зависимых, неквалифицированных и деморализованных судебных чиновников?

Однако многое можно изменить и в самые короткие сроки. Например, создать процедуры дисциплинарного и уголовного наказания судей, которые выносят очевидно неправосудные решения (то есть приговоры с грубыми нарушениями процедуры), создать работающую систему подачи гражданами жалоб на такие решения, перестать поощрять на уровне критериев оценки работы судей обвинительные приговоры, изменить сос¬тав и принципы работы квалификационных коллегий. Все это можно начинать делать уже сейчас.