Рентный конфликт

Точкой устойчивости современного российского конгломерата «государство-общество», вне всякого сомнения, является его глубокая архаика, основанная на специфической системе отношений, которую Маркс был вынужден выделять в особый вид «азиатского способа производства». Напомню, что научный марксизм существовал в крайне узкой нише так называемой Западной (или сегодня она называется Евро-Атлантической) цивилизации. Маркс, описывая закономерности, которые затем были положены в основу его научных воззрений, в реальности описывал европейские и североамериканские реалии. Попытка перенести их на другие макрорегионы оказалась неуспешной, а потому Маркс просто назвал «всё остальное» тем самым «азиатским способом производства» и кратко сообщил, что его модель неважно работает с ним. Впоследствии, из чисто коньюнктурных соображений марксизм был объявлен тотальным всепобеждающим учением, и его стали натягивать вообще на любые общественные и цивилизационные субъекты.

Россия географически частично является Европой, но целиком и полностью подпадает под упомянутый тип «азиатского способа производства», так как рыночные отношения, невозможные без института частной собственности, охраняемой законом и государством, для нас никогда не были базой устройства экономических и общественных отношений. Фактически мы всегда существовали в условиях архаичной рентной экономики, которая в разные исторические времена приобретала разный вид, но по сути оставалась ею практически всегда.

Эта архаика воспроизводится на разных этапах существования страны и генерирует один и тот же тип конфликта, переходящий из одной эпохи в другую.

А. Эткинд называет такой тип отношений «супер-экстрактивным государством»*: «Супер-экстрактивное государство собирает свои средства не в виде налогов с населения, а в виде прямой ренты, поступающей от добычи и торговли естественным ресурсом. Это могут быть ясак, процентные отчисления, таможенные пошлины или дивиденды госкорпораций, но важно понять отличие этих поступлений от налогов, которые производятся творческим трудом всего общества и, соответственно, подлежат контролю со стороны этого общества… Так как государство извлекает свое богатство не из налогов, налогоплательщики не могут контролировать правительство»

* Эткинд А. «Петромачо, или Механизмы демодернизации в ресурсном государстве»// Неприкосновенный запас. 2013. № 2(88). С.164.

В чем специфика отношений между обществом и государством в такой схеме? Разные сословия, обладая доступом к разной по объему и структуре ренте, приобретают социально-психологическую зависимость от нее, так как рентная экономика создает в некотором смысле феномен сословной устойчивости: сословие не может сменить доступную ему ренту. Смена или утрата ренты сопровождается разрушением самого сословия. Сама рентно-сословная социальная структура остается неизменной, однако разрушение сословий приводит к социальным потрясениям, вызванным элиминацией прежнего (точнее, прежних) сословий и возникновение на их месте новых.

К примеру, разрушение Российской империи и возникновение на ее месте Советской России (позже СССР) в ходе становления конгломерата «государство-общество» в итоге привело к возникновению новой сословной стратификации: управляющим сословием страны стала партийно-советско-хозяйственная номенклатура (качественно и на научной основе исследованная Михаилом Восленским). Остальное общество также получило доступ к ренте через государственные дотации по различным платежам, субсидиям на все доступные потребительские товары первоочередного спроса, бесплатное жилье (но не в собственности, а по найму) и целую систему гарантий. При этом в СССР сознательно был установлен отсекающий верхний потолок средней заработной платы (при относительно индифферентном отношении к «нетрудовым доходам» в национальных республиках в качестве откупа за лояльность), который и компенсировался довольно широким доступом к рентным косвенным выплатам.

Крах СССР привел к тому, что система низкой заработной платы осталась практически в неприкосновенности для большей части населения, но оно лишилось доступа к обширной системе косвенных социальных выплат (то есть, было лишено ренты). Что, в общем-то, и привело (причем в короткие сроки) к разрушению советской сословной системы и стало причиной общего обрушения всей советской стратификации.

В новейшей России правящее сословие сформировало новый тип отношений «власть-собственность», в котором доступ к ренте и ее распределению через владение собственностью был возможен только через наличие административной или политической власти, выраженной в функционале. На этапе становления этой системы возник системный конфликт между только что народившимся бизнесом и управленческой вертикалью. Пресловутая «семибанкирщина» или попытки людей вроде Березовского захватить «теневое управление» административной вертикалью — видимая часть этого конфликта.

Однако этот конфликт был разрешен в нулевые годы, когда очевидно проигрывающая постсоветская номенклатура сделала ставку на набравшую силу организованную преступность и кооптировала ее во власть. При этом номенклатура была вынуждена поступиться значительной частью как власти, так и собственности, но все-таки сохранила хотя бы что-то. В случае проигрыша бизнесу она потеряла бы вообще всё, так как в рыночных отношениях была очевидным аутсайдером.

Оргпреступность, срощенная с силовым сословием, решила конфликт административной вертикали с бизнесом чисто силовыми методами. История с Ходорковским, который сел на десятилетие или насильственная смерть Березовского — опять же, это видимые маркеры подобного решения. Часть бизнеса признала свое поражение и перешла под контроль новой правящей касты, сохранив номинальное владение собственностью, но она фактически была огосударствлена, превратившись в общаки различных оргпреступных группировок.

В новой сословно-рентной структуре сформировался крайне любопытный тип взаимоотношений между государством и обществом. Государство при этом по факту является «кочевым бандитом» в инерпретации Мансура Олсона — то есть, стратегия всей его деятельности заключается в ограблении территории пребывания и переброске награбленного в другие юрисдикции с последующей его легализации.

Это чудовищно неэффективный и крайне затратный метод, неудивительно, что российская знать обладает по разным оценкам общей собственностью и активами в нероссийских юрисдикциях примерно на сумму в триллион или даже полтора триллиона долларов, а за время ее деятельности в качестве управляющего Россией из страны «выкачано» по меньшей мере на порядок больший ресурс. Проще говоря, до 9/10 «добычи» теряется по дороге до легализации украденного. Да и оставшиеся 10 процентов еще нужно сохранить — и мы видим, что сейчас Запад активно «раскулачивает» российских собственников.

Обществу же предложены два вида ренты, один из которых — традиционный через субсидии и фактически подачки в виде тех или иных социальных выплат, второй вид - принципиально иной вид ренты, позволяющей выживать или даже добиваться локальных личных успехов. Называется этот тип ренты «договором лояльности», то есть, государство закрывает глаза на «серую» деятельность на грани или даже за гранью закона, не облагаемую налогами (или по крайней мере налоговый пресс и контроль за ней не ведется — отчасти из политических соображений, отчасти из-за невозможности администрирования такой по сути сетевой деятельности через иерархические структуры контроля). Простыми словами этот договор можно выразить так: мы вас не трогаем, вы лояльны к любым нашим действиям, в том числе и по отношению к вам.

Проблемы начались, когда система вошла в непреодолимый системный кризис в 2012 году. Системный кризис наступает, когда свободный внутренний ресурс оказывается исчерпанным. То есть — его становится хронически недостаточно для продолжения прежней деятельности, а под прежней деятельностью нужно понимать только одну — продолжение ограбления страны правящей стратой.

Именно для этого и была введена так называемая «оптимизация», сформулированная в «майских указах» 2012 года. Оптимизации, а по сути — перераспределению — подлежало всё за исключением все более усиливающегося и ускоряющегося грабежа страны. Именно в период «оптимизации» мы видим колоссальные по своему объему и размеру траты, которые по сути, ушли в никуда — это и строительство гигантских трубопроводных систем «Потоков», это и Олимпиада, на региональном уровне мы отчетливо видим такие же проекты вроде известного московского «перекладывания плитки». Эти огромные бессмысленные с точки зрения общественной пользы затраты были тем не менее крайне полезны непосредственным выгодополучателям, которые «осваивали» выделенные средства и перекачивали их в известных им направлениях. Сокращалось всё остальное, и в первую очередь — то, что называется социальными расходами.

По сути, у населения страны государство начало ускоренно отбирать одну часть данной ему ренты: социальные выплаты и подачки путем их тотального сокращения и изъятия. Это вылилось и в печально известную «пенсионную реформу», и в «ковидную катастрофу» 2021-2022 годов, когда обнаружилось, что система здравоохранения неспособна справляться с кризисом, продолжая свою текущую деятельность. В 2022 году обнаружилось, что триллион долларов, брошенный на «укрепление обороноспособности» испарился в неизвестном направлении, а армия снабжается на остатках складских запасов еще советских времен со слабыми вкраплениями текущего крайне хилого производства.

Но и этот ресурс небесконечен, и с начала 2020 года государство перешло к изъятию последнего вида ренты, доступного податному сословию — тот самый общественный договор лояльности. Теперь государство лезет в карман и пытается контролировать «серую» жизнь человека, требуя делиться с ним крайне скудными доходами, получаемыми ранее людьми бесконтрольно со стороны государства и позволяющими им выживать в условиях недоступности всех остальных видов доходов. Попытки эти в силу крайней слабости управления несистемны, но даже они при сложившемся исключительно хрупком равновесии на последних остатках устойчивости подрывают его.

Социальная психология общества на этом этапе направлена на попытки сохранения хотя бы имеющегося. Отсюда и очевидная ригидность общества, которое пытается выживать на локальном уровне, уклоняясь от действий государства по окончательному обрушению общества в тотальную нищету. Поэтому нет бунтов и протестов, хотя здесь государство пытается страховаться через тотальный бессистемный террор «по площадям».

Однако нужно понимать, что разрушение сложившейся системы рентных отношений неизбежно ведет к разрушению и самого податного сословия. Когда это разрушение дойдет до критического уровня, психология спасения имеющегося буквально рывком перейдет к новой ценностной парадигме — требованию справедливости. Причем для рентно-сословного общества требование справедливости — это всегда требование о доступе к новой ренте, а значит — лишение ее правящего сословия.

На этом фоне возможны разные комбинации, но все они в итоге сводятся к тому, что единство правящей касты разрушается, и она делится на две основные группы: одна пытается защитить доступ к привычной ренте, вторая — под лозунгом установления новой справедливости будет пытаться перераспределить имеющуюся ренту, отобрав ее у первой группы и частично поделившись ею с населением. По крайней мере на первом этапе.

Кстати, интересное наблюдение: уже сейчас можно персонифицировать эти две группы, которые неизбежно будут возникать в ближайшем будущем. Второй группой, готовой возглавить рассерженный народ, требующий справедливости, потенциально может стать тандем Пригожина и Кадырова (причем у каждого — своя непересекающаяся аудитория, что, кстати, делает этот тандем достаточно бесконфликтным). При этом даже если правящее сейчас путинское окружение сумеет решить проблему «рвущихся к власти» Пригожина и Кадырова, на их месте появятся другие — запрос на справедливость объективно возникает по мере полного перекрытия населению доступа к любым ресурсам. А значит — всегда найдутся те, кто будет готов и способен использовать этот запрос в личных или групповых целях.