Борис Березовский: Путин мне сказал: Больше всего на свете я хочу быть Березовским

На модерации Отложенный Борис БЕРЕЗОВСКИЙ: «Когда на даче у Путина я завел разговор, не подумать ли ему о президентстве, Володя ко мне наклонился и произнес: «Послушай, знаешь, чего я больше всего на свете хочу? Быть Березовским... Дайте, пожалуйста, мне «Газпром»!..»

 

Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

 

 

(Продолжение. Начало в № 3)


«ОДНАЖДЫ ПУТИН СКАЗАЛ МНЕ: «МОЖЕШЬ ПОВЕРИТЬ — ТЫ ДЛЯ МЕНЯ ДАЖЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БРАТ»

— Что за загадочная история произошла с вами и директором ФСБ Путиным, когда вы застряли в лифте и не где-нибудь, а на Лубянке?

— Вовсе не в лифте, а на так называемой лифтовой площадке, но история и вправду была странная. Когда я к нему пришел...

— На Лубянку?

— Да, в небезызвестный кабинет, в котором сидели все главные чекисты СССР...

— Призраки хоть не беспокоили?

— Нет, абсолютно, да и был там уже не впервые... В общем, Володя сказал: «Пойдем чего-нибудь поедим». Мы перешли в другую комнату, а потом он замялся: «Ты знаешь, я не уверен, что здесь...». (Смеется). Короче, показал пальцем вверх: дескать, не исключена прослушка. Это меня поразило, а мы же как раз обсуждали напряженную ситуацию с Примаковым (он противостоял в то время и Путину, потому что на место директора ФСБ хотел посадить своего человека).

— Своего человека — это кого?

— Варианты там были разные, в том числе обсуждалась кандидатура Кобаладзе. Для меня, кстати, это было еще одним подтверждением того, что у чекистов тоже не все едино, то есть не только я с Примаковым конфликтовал... Так вот, вышли мы и направились в третью комнату... Она совершенно была нерабочая — просто площадка перед лифтом, который на этом этаже не останавливался, отгороженная от коридора стеной, но Путин сказал: «Вот тут можем поговорить». Мы обсудили вопрос, а когда решили вернуться назад, оказалось, что дверь, ведущая на эту площадку, захлопнулась. Путин постучал в стену, отделявшую нас от коридора...

«Родина слышит, Родина знает...». Когда-то Березовский воспринимал Путина «как человека, который слышит...»

— Она, как положено, имела уши...

— (Смеется). Слава Богу, кто-то там проходил.

— Это правда, что Владимир Владимирович называл вас братом?

— Несколько раз так и было... Однажды он мне сказал: «Ни у тебя, ни у меня нет ни сестры, ни брата, поэтому можешь поверить — ты для меня даже больше, чем брат». Это произошло, когда мы выиграли парламентские выборы 99-го, хотя никто не верил, что можно создать блок «Единство», сформировать команду, подвигнуть губернаторов отказаться от клятвы Лужкову и Примакову, работать на новую власть... (Может, вы плохо то время помните, но Примаков с Лужковым уже проводили по стране перекличку — так, как это в советское время делалось).

Никогда не забуду, как за четыре недели до выборов в Думу в декабре (именно на них решался вопрос о президентстве!) один из заместителей Лужкова ко мне пришел. Накануне они сняли вещание программы Доренко в Башкортостане, и начал он жестко: «Борис, ну ты понял, что ОРТ закроем по всей стране? Что ты делаешь? Мы уже белую лошадь победителям приготовили и портфели министерские поделили — все равно у вас шансов нет. В общем, у меня к тебе просьба: сделай так, чтобы до выборов Доренко в эфир не выходил».

Ответил я просто: «Я чего-то не понял — если вы так уверены, что выигрываете, почему же настаиваете, чтобы Доренко не выходил в эфир?». Тот: «Чтобы не осложнять ситуацию». — «Чтобы ее не осложнять, пусть все идет, как идет. Хотите закрывать регионы? Пожалуйста — не думаю, что у вас хватит на это сил». Это я к тому, насколько сильным было тогда напряжение, и когда мы победили, Володин звонок перехватил меня по дороге на дачу: «Ты не можешь вернуться?». Я приехал, и Путин сказал, что страшно благодарит: мол, сам до конца не верил, что можно добиться победы. Тогда мы и побратались...

Зимой 99-го, когда начались разговоры о том, не подумать ли ему о президентстве, я был у него на даче, и, когда на эту тему завел разговор, Володя ко мне наклонился и произнес: «Послушай, знаешь, чего больше всего на свете хочу?». Я плечами пожал: «Нет». — «Быть Березовским. — Потом сделал паузу и попросил: — Дайте, пожалуйста, мне «Газпром»!.. Теперь-то мы видим (улыбается): Путин «Газпром» контролирует...

— ...но Березовским так и не стал...

— На самом деле, если честно, у меня тогда не было времени, чтобы хорошо Володю узнать...

— Хотя надо было...

— Это уже другой вопрос, но история сослагательного наклонения не имеет. Меня как раз покоробило немножко, когда он сказал, что хочет мной быть (я серьезно к этому отношусь, потому что хорошо помню, как Чубайс вспоминал, что хотел быть Собчаком). Вообще, я считаю, что, когда человек хочет быть кем-то, какой-то глубинный порок внутри его сидит.

— Проблемы уже есть...

— ...поэтому я даже Бадри после этого разговора с Володей все рассказал, причем в контексте: что-то у него не так.


«С ПУТИНЫМ У МЕНЯ БЫЛА КОНКРЕТНАЯ ДОГОВОРЕННОСТЬ: Я ИМЕЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫСКАЗАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ ПО ЛЮБОМУ ВОПРОСУ, ЕГО ДЕЛО — ВЫСЛУШАТЬ, НО РЕШЕНИЕ ПРИНИМАЕТ ЛИШЬ ОН»

— Когда вы с Путиным почувствовали взаимное охлаждение?

— Ну, я скажу, никакой горячей любви и не было — просто нормальные, добрые, дружеские отношения, а разрыв, думаю, наметился в декабре 99-го, практически сразу после парламентских выборов. Если вы помните, в то время наши войска в Чечне подошли к Тереку. Не говорю, что я ох какой эксперт, но поскольку, будучи заместителем секретаря Совета безопасности, полтора года провел в Чечне...

«Я предложил Путину: «Решай: левый ты или правый, а я займу противоположную сторону» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— ...проблему знаете хорошо...

— И не только поэтому. Первое мое путешествие из Москвы состоялось в шесть лет — я отправился с бабушкой в Очамчиру, на берег Черного моря.

— Это же Грузия...

— Да, столица Абхазии. С тех пор на протяжении 30 лет я каждый год ездил на Кавказ и поэтому действительно неплохо знал населявших его людей, их проблемы, особенности. Задолго до погружения в политику я четко понимал отличия менталитета чеченского от грузинского, грузинского от абхазского, а уже Чечня все это отполировала.

Имея опыт действительно уникальный, я сказал Путину: «Володя, проблема в том, что победа — не флаг над Грозным, ее смысл в том, чтобы чеченцы считали, что проиграли, а мы — что победили. Вы хотели реванша за поражение в первой чеченской войне (а я категорически выступал против второй — еще с июля, когда Степашин был премьером, беседовал с ним на эту тему)? Такой результат достигнут — не нужно теперь штурмовать Грозный».

Здесь вот мы с ним разошлись. Это не было конфликтом, я бы не сказал даже, что пробежал холодок, но что-то такое появилось, обозначились разногласия... С тех пор я практически не принимал никакого участия в президентской гонке, считая, что, как следствие победы на парламентских выборах, вопрос решен. Более того, я даже уехал из России на достаточно долгое время и вернулся перед самыми выборами, а после того, как в марте 2000-го Путин стал президентом, мы встречались с ним еще несколько раз. Не могу сказать, что часто, но раз в две недели общались, проговаривали основные идеи, как делали это и раньше.

Теперь попытаюсь расставить все точки над «i», дабы развеять любые сомнения, потому что бытует множество домыслов, будто я хотел президентом манипулировать и так далее... Поймите, у меня была с ним конкретная договоренность, что я имею возможность высказать свое мнение по любому, кажущемуся мне важным, вопросу...

— ...а его дело услышать это или же нет...

— Его дело — выслушать, но решение принимает только он, потому что ответственность за его последствия ложится на него, а не на меня. Фактически я выступал в качестве неформального консультанта: к нему можно прислушаться, но можно его и послать...

Не скажу, что именно тогда наступил переломный момент в отношениях, но стало понятно: есть какие-то принципиальные вещи, по которым наши мнения кардинально расходятся. Мы, в частности, договорились, что я вправе поднимать любой вопрос, аргументируя свое понимание... Если моя идея не принимается, это абсолютно нормально, но недостаточно просто отмахнуться: «Ерунда!» или «Ты не понимаешь!» — с другой стороны тоже должна быть аргументация.

— Думаю, это раздражало его и тяготило...

— По крайней мере, при обсуждении второй чеченской кампании ничего подобного я не заметил. Просто понял, что есть какие-то соображения (и это естественно), которые составляют суть государственной политики, а поскольку она является конфиденциальной, я не получил аргументированного ответа, почему, собственно, войскам нужно идти дальше. В воздухе как бы витало, что есть какие-то доводы, которые он не хочет сейчас озвучивать, тем не менее отношения оставались нормальными, рабочими...

Дальше возникла история уже другого характера — то есть там не было никакой государственной тайны, никаких предполагаемых скрытых моментов, не рассчитанных на публичность, и связана она с изданием указа о создании семи федеральных округов и появлением четырех законов, которые существенно ограничивали роль Совета Федерации (и не только его). Грубо говоря, это был первый серьезный шаг к централизации власти.

«Когда я решил сдать свой депутатский мандат, Путин был недоволен, что я настроен против власти... Тогда мне пришлось объяснить, что я же не кукла, чтобы сидеть в Думе и выполнять указания Администрации Президента»

В то время я был депутатом Госдумы от Карачаево-Черкесии, и когда узнал (так же, как остальные коллеги), что подготовлены такие законы и соответствующий указ вышел, очень удивился.

Собственно, у меня было два принципиальных возражения. Первое: создается параллельная структура власти, не прописанная в Конституции (мало того, что она централизирует власть, одновременно еще и размывает ее, потому что появляются органы с параллельными функциями). Второе: этими законами Путин присваивал себе право снимать губернаторов, которые в то время еще избирались. Да, снимать через некоторые процедуры (а именно после предъявления обвинения или возбуждения прокуратурой уголовного дела), но это противоречило духу Конституции, поскольку человек, вина которого в суде не доказана, еще не преступник. Ну и, наконец, самое главное: губернатора, если он избран, а не назначен, лишать поста можно только через некую процедуру импичмента.

Первый, к кому я обратился, был Глава Администрации президента Волошин. Я сформулировал ему все свои соображения, по существу он не смог ничего возразить, и тогда я встретился с Путиным и то же самое изложил ему. В ответ услышал, что Россия разваливается, что губернаторы сошли с ума и они коррумпированны, — в общем, избитую фразеологию. Между тем к этому моменту стало очевидно, что первый шок, вызванный революционным преобразованием России, прошел. В 2000 году губернаторы уже хорошо понимали, что единая Россия лучше, чем отдельные княжества, и поскольку этот переворот в менталитете свершился, приведенные поверхностные аргументы, с моей точки зрения, не выдерживали никакой критики, а кроме них, ничего не было.

В общем, я пообещал Путину, что напишу ему письмо и изложу на бумаге, почему предложенные им новшества считаю ошибкой. Так и сделал, а когда мы увиделись в следующий раз, попросил написанное мною прокомментировать. Он отказался. «Тогда, — сказал я, — предлагаю другой вариант: пускай эта полемика будет публичной. Теперь письмо личное я трансформирую в открытое и опубликую»...


«КРЕМЛЬ ПЛАТИЛ ДЕПУТАТАМ ГОСДУМЫ ПО ПЯТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ, А Я ПРЕДЛОЖИЛ ИМ ПО СЕМЬ»

— Да вы просто на рожон полезли!

— С его позиции, наверное, так все и выглядело, но я-то исходил из того, что накануне мы говорили о строительстве нормального демократического государства...

Кстати, до этого был еще один эпизод, когда я в его понимании полез, как вы выразились, на рожон. Когда Путин стал президентом, я сказал ему, что, по-моему, практически вся база для поступательного движения вперед построена и не хватает лишь одного — оппозиции. Так получилось, что в результате парламентских выборов мы ее, по существу, уничтожили, а поскольку Примаков и Лужков, противостоявшие нам, на идейных борцов не тянут, оппозиции на поляне и вовсе нет. Нам, — предложил я, — реально нужен аналог партийной системы, а если вы помните, «Единство» на выборы шло вообще без всякой политической программы, и это тоже была моя идея, потому как был убежден, что в течение избирательной кампании никто многостраничный документ не прочитает. Голосуют не за программу, а за человека...

— ...на постсоветском пространстве уж точно...

— Короче, пришло время формирования и идеологии, и программы, поэтому Володе я предложил: «Решай: левый ты или правый, а я займу противоположную сторону». При этом уточнил, что, конечно, мне предпочтительнее, чтобы он был левым, потому что правая идеология совпадает с моими убеждениями. Не могу сказать, что обсуждали мы это серьезно, тем не менее Путин все выслушал, а потом... появился указ...

В результате я, как и обещал, написал открытое письмо, опубликовал его 31 мая 2000 года в «Коммерсанте», и дальше началась довольно серьезная, тем не менее демократическая борьба. Со стороны президента — за то, чтобы предложенные им законы были приняты, а с моей стороны — чтобы они не прошли. Параллельно, добавлю, происходило много разных, вполне недемократических движений — в частности, я узнал, что ежемесячно каждому депутату от «Единства» выплачивают зарплату в 5000 долларов, чтобы они голосовали по указке Кремля. «Ну, раз вопрос в деньгах, — сказал, — то я буду платить по 7000 долларов». Естественно, никто этого не скрывал, собственно, как и Кремль, финансировавший народных избранников в открытую, и вот тут уже Путин меня пригласил и был очень зол.

— Очень зол — это как? Употреблял крепкие выражения?

— Выражения были нормальные, но он спросил: «Какое ты право имеешь таким вот образом?..». Я не остался в долгу: «А ты какое имеешь право?..».

— По-моему, вы зарвались...

— Позвольте, но я действительно воспринимал тогда Путина как человека, который слышит, — иначе зачем меня приглашать?


«ПУТИН ВСТАЛ И СКАЗАЛ: «ДО СВИДАНИЯ, БОРИС АБРАМОВИЧ!», Я ОТВЕТИЛ: «ПРОЩАЙ, ВОЛОДЯ!», И МЫ ОСТАЛИСЬ ВДВОЕМ С ВОЛОШИНЫМ. «НУ ЧТО, САША, — СПРОСИЛ Я, — ПРИВЕЛИ НА СВОЮ ГОЛОВУ ЧЕРНЫХ ПОЛКОВНИКОВ?»

— То есть он еще слышал?

— Безусловно, хотя аргументация основывалась, как я потом понял, на его менталитете. Он, например, абсолютно искренне убежден, что централизованное управление Россией, централизованная политическая система лучше, чем самоорганизующаяся, саморазвивающаяся...

— ...и что она — единственно правильная?

— Может, и так, но суть — в его непоколебимой убежденности, что только такая система для России эффективна.

— Это правда, что Путин хотел отнять у вас ОРТ?

— Да, это стало очевидно приблизительно за месяц до трагедии с подводной лодкой «Курск», затонувшей, как вы помните, в августе 2000 года. Не сам Володя — Волошин сказал мне, что функция ОРТ как движителя революционного процесса подошла к концу. Дескать, мы добились всего, чего хотели: есть преемник, который будет продолжать ельцинские реформы, есть преемственность власти, поэтому сейчас очень важно, чтобы ОРТ опять управлялось государством. Это был прозрачный намек.

Замечу: хотя президентская попытка централизовать власть наши отношения обострила, в то время можно было еще публично против этого выступать, и я даже ездил на Совет Федерации убеждать его членов, что уступка Путину для них самоубийственна, что они просто уничтожают сами себя (это в итоге и произошло). Я также доказывал, что следующий такой шаг будет предпринят по отношению к Думе, но вскоре почувствовал, что Кремль действительно начинает ее контролировать, — он выпускал законы, а Дума на глазах превращалась в юридический отдел при нем.

Перемены я ощутил в том числе и потому, что должен был решать достаточно сложные вопросы в Карачаево-Черкесии, от которой избирался депутатом. В конечном счете это и подвигло меня на необычное решение...

— ...уйти...

«Сейчас Россия тяжело больна, у нее масса проблем, и ни одна из них не имеет простого решения». С Дмитрием Гордоном в своем лондонском офисе Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— Да, я решил сдать свой депутатский мандат, что в результате и сделал. После этого у меня тоже состоялся непростой разговор с Путиным — он был недоволен, что я настроен против него, против власти. Пришлось объяснить, что я же не кукла, чтобы сидеть в Думе и выполнять указания Администрации президента. «Я бы, — сказал, — даже твои указания не стал выполнять, если бы был с ними не согласен».

— Вы помните свой последний разговор с Путиным?

— Объемный? Конечно — он касался гибели «Курска» и того, что за этим последовало...

— ...когда президент России не появился на месте трагедии?

— Да, и собственно, это и было началом последнего конфликта. В то время я был во Франции, а он — в Сочи...

— ...отдыхал...

— Я отдыхал тоже, тем не менее в первый же день прилетел в Москву. Пытался ему дозвониться из Франции — не удалось, хотя всегда была нормальная связь, поэтому позднее связался с ним через Волошина. Когда Путин вернулся в Москву, мы договорились о встрече, но предварительно состоялся разговор с Волошиным, который сказал: «Ты должен отдать ОРТ» — и тут же пригрозил: «Если не отдашь, пойдешь вслед за Гусинским».

— Конкретнее некуда!..

— Таким образом (грустно), я потерял еще и Волошина. «Саша, — сказал, — у меня к тебе последняя просьба. Как мы и договаривались, организуй завтра встречу с Володей».

На следующий день собрались уже втроем: я, Волошин и Путин. Володя пришел с папочкой, открыл ее и зачитал, какой процент населения ОРТ покрывает и какие страшные финансовые нарушения там существуют. Когда читка закончилась, я спросил: «Володя, там случайно не подпись Евгения Максимовича Примакова в конце стоит?».

— Пошутили?

— (Невесело улыбается).

— Руки хоть напоследок друг другу пожали?

— Нет. Он встал и сказал (впервые!): «До свидания, Борис Абрамович!», я ответил: «Прощай, Володя!», и мы остались вдвоем с Волошиным. Несмотря на то, что наши отношения были предельно ясны, я спросил: «Ну что, Саша, привели на свою голову черных полковников?». Он почесал в затылке и буркнул: «Я так не думаю», хотя сомнение в его голосе я почувствовал. Уже уходя, попросил его о последней услуге: «Сейчас я поеду в свой офис, напишу Володе письмо, а ты ему передай, пожалуйста».

Суть моего короткого послания была очень проста — я привел цитату одного американского журналиста, который утверждал: «Каждая проблема имеет простое решение, и всегда ошибочное». Собственно, я повторил мысль, изложенную в письме 31 мая, — написал ему, что Россия тяжело больна, что есть масса проблем и ни одна из них не имеет простого решения. Закончил словами: «Если сочтешь, что для решения этих проблем могу быть полезен, всегда готов. В общем, прощай, Володя!».

Киев — Лондон — Киев