Выставка картин Мэрилина Мэнсона в Москве

Мэрилин Мэнсон (Marilyn Manson) дебютировал как художник еще в 2002 году (тогда была открыта его первая выставка в Лос-Анджелесе).

Выставка картин Мэрилина Мэнсона «Цветы Зла» проходит в Москве в галерее Гельмана (4-й Сыромятнический переулок, 1).

Проще всего решить, что Мэрилин Мэнсон художник одного гениального произведения — самого себя. Гениального начиная с имени, в котором объединились мужское и женское, звездная безысходность Мерилин Монро и нестерпимый ад Чарльза Мэнсона, маньяка-убийцы, жертвы которого до сих пор иногда водят рукой художника в его акварельных сериях. «Когда я только создавал „Мэрилина Мэнсона“, он был всего лишь моим альтер-эго, но по прошествии некоторого времени различия и границы между нами стерлись. Я больше не Брайан Уорнер, я Мэрилин Мэнсон», — сказал он на открытии одной из своих выставок.

Очень легко принять 38-летнего сына медсестры и торговца мебелью за его собственное единственное произведение, но штука в том, что Мэрилин Мэнсон начал заниматься живописью много раньше, чем стал знаменитым. Теперь его музыкальный успех мешает воспринимать Мэнсона-художника. Но ради занятий живописью он нередко оставляет музыку.
В его акварелях чувствуется та же эстетическая модель, что и в его музыке: это место соединения его личности, его персонального эпатажа с темами и лирикой современного медиального безумия.

«Мэрилин Монро ненастоящее имя, Чарльз Мэнсон тоже, сегодня я претендую на то, что это мое настоящее имя. Но что правда, а что нет? Невозможно найти истину, но можно выбрать ложь, которая нравится больше всего».

Как художник он честен в самом высоком смысле: он ищет искусство и поэзию в наиболее неприятных сторонах жизни. Его темы — смерть, увечья, зависимости, трангрессии, насилие, серийные убийцы и их невинные жертвы.

Он на стороне жертв, хотя совсем не похож на жертву. Он ищет там нечто, что останавливает на себе равнодушный взгляд мирового зла.
Светло-зеленым, красным, черным и персиковым он много рисует юную Элизабет Шорт, мечтавшую играть на сцене и вместо этого расчлененную маньяком в тихом парке Лос-Анджелеса. Вслед за Бодлером он напоминает о цветении зла. Он рисует жуткое как цветы — разрезанная на части Элизабет лежит на спине, ее раны распускаются оттенками бордового и пурпурного. В портрете «Элизабет Шорт в образе Белоснежки» (Улыбка II) («Elizabeth Short as Snow White (A smile II)») Мэнсон изображает Шорт с разрезанным от уха до уха ртом, почти улыбающейся, с бледной лимонно-зеленой кожей и оранжево-красными губами, с веками как осенние листья. «Никто не знает, кем бы она могла стать, — говорит Мэнсон, — но она больше чем просто идея, ее смерть совпала с пиком сюрреализма, который на меня сильно повлиял и, если бы я мог жить в другое время, то выбрал бы именно это». Он ищет искусство в самой темной и мрачной тайне, в болезненной глубине странностей, которые свойственны только человеку.

Мэнсон возвращает нам образы традиционного зла как фундаментальную двойственность, одновременно отвергаемую обществом и лежащую в самом основании западной культуры. Когда Мэнсон напоминает нам о христианской морали Запада и совершаемых во имя ее серийных убийствах, он кажется почти патриархом, этот любящий акварель молодой человек с татуировками. Его послание может показаться шокирующим и новым только идиотам, которых он очень не любит. Идиоты, конечно, у каждого свои. Со времен бодлеровских «Цветов зла» обществу не приходилось поднимать более тяжелой перчатки, чем та, что бросает Мэнсон лицемерию современной цивилизации.