Отечество наше снова стало виртуальным — оно в стихах, книгах, образах, музыке, людях

Россия летит в Ригу на Барышникова и из Москвы, и из Лондона, и из Майами, и из Тель-Авива.Целое столетие русские живут в рассеянии, последние годы этот порочный круг снова замкнулся. Из страны опять уезжают, а те, кто остается, по традиции погружаются в эмиграцию, внутреннюю. Не удивительно, что объединить эту распавшуюся Россию стало под силу одному из самых знаменитых эмигрантов прошлого — Михаилу Барышникову. Он играет в Риге спектакль на стихи другого великого изгнанника — Иосифа Бродского. Барышников не приедет в Россию ни со спектаклем, ни без. Михаил Николаевич просто говорит «нет», не утруждая себя объяснениями. Эллендея Проффер как-то заметила по поводу Набокова и Бродского: один не собирался в Россию, так как считал, что там все изменилось, другой же был уверен, что там не изменилось ничего. Так и живем, так, к сожалению, и будем жить.

Странно, но и я в заграничной Риге чувствовал себя больше в России, чем в нынешнем нашем отечестве, совершенно непохожем на Россию, как была непохожа на Россию дурная советская диктатура. Отечество наше снова стало виртуальным — оно в стихах, книгах, образах, музыке, людях. Справедливости ради надо отметить, что латыши бережно законсервировали свою страну, а оттого в ней парадоксальным образом живет дух исторической России с ее бело-желтым классицизмом и буржуазным модерном, достоинством и достатком больше, чем где бы то ни было в самой России, извращенной и развращенной. Вкрапления советского в Риге изящно задрапированы, русская речь органична и приветствуется решительно везде. Говорят, что русский язык учат теперь даже те, кто родился после краха Советского Союза. Логика единого культурно-исторического пространства сильнее политики, сильнее предрассудков.

Барышников то стоит на сцене, то сидит, то раздевается, то начинает танцевать. Он читает стихи своего друга Бродского, а получается, будто он продолжает диалог, начатый с ним в 1974 году и почти не прерывавшийся до самой смерти поэта в 1996-м. «Сделай милость, Мышь, будь хорошим. Мяу» — последние слова, сказанные Бродским Барышникову в день, когда Бродского не стало. Бродский был «котом Джозефом», миниатюрный Миша — «Мышей». Так распределил роли поэт (цитируется по Rigas Laiks, осень 2015).

Бродский не любил театр, но в спектакле Алвиса Херманиса ему-таки пришлось сыграть заглавную роль. Из ниоткуда звучал его монотонный, ни на кого не похожий голос.

...Мой голос, торопливый и неясный,
тебя встревожит горечью напрасной,
и над моей ухмылкою усталой
ты склонишься с печалью запоздалой,
и, может быть, забыв про все на свете,
в иной стране — прости! — в ином столетьи
ты имя вдруг мое шепнешь беззлобно,
и я в могиле торопливо вздрогну.

Во тьме и тишине 67-летний Барышников и Бродский, возраст которого уже не имеет значения, полтора часа беседовали о старости, страхе смерти, об увядающем теле, о прощании. Было грустно и душно. В интервью, которое Барышников дал накануне премьеры рижскому журналу Rigas Laiks, Михаил Николаевич вспоминает: «Он (Бродский. — Ред.) говорит, что поэзия — это количество слов, только в самом лучшем их сочетании. Что-то такое, я перефразирую его. И конечно, “движения в лучших их проявлениях” могут к этому приблизиться».

Дружба Бродского и Барышникова едва ли отталкивалась только от этого метафизического сходства поэта и танцора. В том же интервью танцор замечает, что Бродский «как-то поставил меня на ноги…» — отчаянное, надо сказать, признание. «С ним появилась какая-то уверенность. Я себя еще не очень хорошо там чувствовал, и вот я знал, что всегда могу к нему прийти, мы куда-то пойдем гулять… по набережной и что-то он мне будет говорить, виски будем пить, болтать о девушках или о чем угодно». Позднее Бродский, поздравляя Барышникова с днем рождения, так подписал свою книгу о Венеции The Watermark: «Портрет Венеции зимой, где мерзнут птички в нише, в день января 27-й дарю любезной Мыши. Прости за инглиш, но рука, как и нога для танца, дается, чтоб издалека канать за иностранца». В конце концов вырвавшись на свободу из чужой и враждебной страны, русские так и обретают свою родину в общении, в дружбе, в чтении или в театре. Другого выбора судьба им не оставила. И, кажется, не оставляет.

Барышников завершил этот спектакль-диалог стихотворением, написанным Бродским в семнадцатилетнем возрасте:

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

Николай Усков