(Продолжение)Нерукопожатная правда о ГУЛАге и другие «гримасы тоталитаризма»

«На баррикады, уважаемые!»

Тот же Абрамкин, боюсь ошибиться, но, по-моему, на 13 ноября 93-го года через газеты «Московский комсомолец» и «Комсомольскую правду» назначил день массовых выступлений осуждённых («заключенными» официально не называли). И это публиковалось, а газеты ж выписывали!

А что такое массовые выступления осуждённых, я могу в двух словах сказать.

В 15-й колонии в Соликамске (это был, наверное, 79-й год) взбунтовалась зона.

Виновато, кончено, руководство — оно не может не быть виновато, раз допустили такое ЧП.

Давали кое-какие послабления (например, кино сверх положенного), незаконные, непредусмотренные, особенно хорошо работающим, в том числе бригадирам.

Но аппетиты растут — надо же когда-то и остановиться. Недальновидные руководители (в частности, начальник В.Дерош) попытались вепнуть ситуацию к законной норме, но — увы!!

Джина из кувшина выпустили. А те — привыкли!

И тут, действительно — было достаточно спички.

Кто инициаторы, понятно. Они заваривали кашу.

Но в этот водоворот вовлекали совершенно невинных, а те не могли не участвовать, потому что их уже буквально под ножом гнали на это дело.

Воспользовавшись разбушевавшейся и вышедшей из-под контроля стихией, наиболее злостная «отрицаловка» вырезала актив самодеятельных организаций.

Ситуацию смог взять под контроль полковник Воробьёв: там даже один или два танка были задействованы: проломили зону, а также оружие — на поражение. Да, там были и убитые. Немного, но были.

Так из-за того, что происходило в Соликамске, и Москва на ушах стояла, и Пермь на ушах стояла — а ведь это только одна зона!

И где была власть в 93-м году, и власть ли это, если она не могла понимать элементарной вещи, что такое призывы к массовым выступлениям в один день!

Вот таков стиль деятельности так называемых «правозащитников», а фактически — злобных и безответственных провокаторов.

Ну и потом, когда началась так называемая «перестройка», с чего начали?

Начали громить армию, громить МВД, громить КГБ — основные т.н. силовые структуры.

Ведь дошло до того, что приезжает из отпуска офицер, из моих подчинённых, и говорит: «Кроме как на работу, я форму уже не надеваю.

Ладно, у нас тут лесной посёлок, а в городе не появляюсь». Во Владивостоке тогда убили прапорщика, просто увидев на улице в форме, потому что психоз раздувался.

Если мне память не изменяет, в Урюпинске, Волгоградской области, тоже какое-то такое убийство было. В общем, масса прошла таких случаев. В Намангане шестерых наших солдат сожгли.

И пошло это поветрие — брать заложников.

То тут, то там — десятки были фактов.

До этого за три десятка лет мы почти не знали таких моментов, а тут — пошло, словно с цепи сорвались.

И у нас в больнице некий Жабин 15 января 94-го года склонил к этому преступлению ещё одного, молодого парнишку, и захватили троих медсестёр.

Тех медсестёр, которые буквально выходили его, поступившего с тяжёлым, распространённым свежим процессом.

А ведь на тот момент, между прочим, у «кровожадных» офицеров даже оружия не было.

Табельные пистолеты были только у меня как начальника, у оперативного работника и заместителя по режиму — всё!

И даже в тот момент, когда надо было действовать без промедления, оружие хранилось в роте охраны — пришлось послать офицера, чтобы он там его получил, и вести переговоры.

А ситуация… И сейчас вспоминать муторно.

Вот дверь. Я стою с пистолетом перед дверью. За ней — этот захватчик заложников, и там же одна из медсестёр, он держит её перед собой.

Действовать практически нельзя.

Вообще-то — есть все основания, чтобы применить оружие, но, во-первых, это даже чисто психологически не так просто делать, правильно?

Во-вторых, могла пострадать медсестра.

Ну, чуть позже, в ходе переговоров, три офицера улучили момент, отвлекли внимание, сдёрнули крючок — ворвались и, в общем, освободили их.

Между прочим, оружием послужило обыкновенное дровяное полено!

Так вот ещё скажу — да, негодяям добавили срок, но кто-то их хоть пальцем тронул?

И ведь эмоции могли сработать, но, Павел, не в моём присутствии — это знал каждый сотрудник. Не могло это быть и в присутствии, допустим, лесного полковника Н.П.Киселёва, которого я хорошо знал, да и многих других моих сослуживцев.

Вот тогда, у меня появились такие, знаете, мысли…

Всю жизнь я отдал этому делу, и мне есть чем отчитаться. Причём, я это говорю с ретроспективным взглядом на конкретные результаты.

Ведь получалось так, что мне, кадровому офицеру, сотруднику необходимейшей государственной службы, надо было как-то своим детям объяснять, что мы все не «чудовища»?

Тогда я написал вначале большую статью «Проблемы и тревоги» — о том, что думает и чем живёт офицер пенитенциарной системы.

Но её не опубликовали даже в нашем ведомственном журнале «Преступление и наказание», хотя вначале она была горячо одобрена (у меня сохранился этот редакционный отзыв).

А потом — книгу «Душой и сердцем», которую удалось издать с помощью управления.

Делал это для того, чтобы человек, которому этот материал попадёт, хотя бы задумался, а не просто слепо верил клееветникам-пустозвонам, безнаказанно резвящимся потому, что это модно, это хорошо оплачивается.

К сожалению, такие книжки, как моя, не оплачиваются — они не выгодны.

В этой книжке — просто взгляд рядового сотрудника изнутри. Конкретные факты.

Компания по дискредитации, конечно, будет нарастать, это понятно. Уязвимые точки в этой службе есть всегда, в любой стране, и их просто не может не быть, потому что речь идет о социальной патологии, и не только социальной — здесь какую сторону жизни ни возьми, всё ненормально: и психология контингента отягощённая, и условия некомфортные, и защищать эту систему некому — её предательски делают боксёрской грушей всегда, когда это выгодно политическим спекулянтам.

Найти дохляка!

-  Скажите, как был устроен быт лагеря, питание — за это цепляются.

Говорят, питания никакого, люди сами себя съедают на таком питании и т.д. Насколько это соответствует действительности, как вы видели всю эту ситуацию?

Ковалёв: Когда я приехал на ту самую Першу, «тюрьму в тюрьме», в мои обязанности входило снимать пробу на основном пищеблоке, на небольшой кухне для бесконвойных и во взводной столовой.

Там ведь что надо? Ложкой с черпака снял пробу — в баночку, в ящик, под замок.

На случай отравления, чтоб была возможность, при необходимости, взять на исследование (хотя это, честно говоря, малонадёжный способ).

Так вот, на кухне, конечно, деликатесов не было, но первое блюдо было всегда: хоть щи, хоть суп, приправленный так или сяк, с поджаренным лучком — ароматы вполне влекущие к себе.

Каши была, картофельное пюре. Жареная рыба — в то время вымоченная треска.

Мясная тушёнка, говяжья. Ну, о свиной и речи нет — всегда была дефицитом, и в магазине её было непросто взять.

Так уж сложилось.

Но попробуй не дать это контингенту зоны, если нет свежего мяса! Поэтому на складе всегда хранился неприкосновенный запас — до особого распоряжения.

Что бы там ни было, но, если сегодня полагается по меню… А меню тоже не произвольное, оно же составляется, исходя из всех норм, и, поскольку оно утверждено и вывешено, то каждый заключённый своё право знает.

А отступление, невыполнение — это ведь для каких жалоб повод! Поэтому тут был железный закон, писаный и неписаный: вынь да положи!

Взять хлеб. Поскольку основная масса всё же работала, осуществляла физические работы, поэтому лишнего хлеба не было, и на хлеб играли в карты. Это было. Но вот чтобы истощение по причине недоедания, чтобы я хоть одного за три года полечил или подержал в стационаре — увы, такого сказать не могу.

- А в Перми-36 потрясающе.

Там сделан музей ГУЛАГа и репрессий. И там такая экспозиция: нарисованы картинки, карандашом, акварелью. На них люди-скелеты. Ну, «Бухенвальд»!

А рядом фотографии с различных лагерей (с Перми-36 они не нашли) — обычные нормальные люди.

Таким показано состояние заключённых в музее Пермь-36

Ковалёв: Было ещё курьёзнее!

В 86 или 87 году в Соликамске, на базе управления, снимался художественный фильм — пакостный, в «перестроечном» духе.

Мой друг, который сейчас живёт в Перми, тоже пенсионер, номинально значился консультантом по этому фильму, хотя в этом деле не участвовал.

Ну, там тоже «уголовщина» какая-то. У главного персонажа какой-то родственник оказался в Мошевской больнице, и он приехал по записке начальника управления. И по сюжету надо было показать вот эту «гадость», что там «заморённые» и «обиженные» со всех сторон.

Так ведь не смогли же найти ни одного по всем лесным колониям управления!

Вот такой курьёз — мы потом смеялись, хохотали над таким своеобразным дефицитом. Потом, говорят, генерал звонил лесным начальникам: «Ты что, не можешь найти ни одного дохляка что ли?.. Да как «нету»?»

На особо тяжёлых работах: на погрузке, на прямом лесоповале существовал ещё дополнительный паёк. Существенная добавка была.

Стационарные нормы и амбулаторное питание — это у меня был очень сильный рычаг, присущий медикам.

Даже начальник не мог поставить на это питание, не было у него права.

А я мог поставить.

Желающих, естественно, всегда было больше, чем предусмотренный процент от списочного состава, но те, кто нуждался, с учётом разумного чередования, такое питание получали.

Продолжение беседы с Владиславом Максимовичем я опубликую чуть позже.