Федор Мамонов о либералах

1«БУДЕТЛЯНЕ»: ПОЧЕМУ ОНИ ТАК НЕНАВИДЯТ ИСТОРИЮ?

Нельзя не заметить чудовищную асимметрию российской действительности: активная историческая политика режима (культивирование «Великой Победы», наведение ментальных мостов между РИ и СССР-РФ в рамках «преемственности российской истории» и т.д.) накладывается на демонстративное презрение к истории (даже не столько к истории России и русского народа, сколько к истории как важнейшему инструменту борьбы за власть) со стороны либеральной «оппозиции». Последняя не только не включалась в «битву за историю», но и не предложила внятной исторической концепции, которая могла бы составить альтернативу национал-большевистскому мифу о войне 1941-1945 гг. В текстах оппозиционных политиков мы пока видим только откровенную брезгливость ко всему историческому и высокомерное нежелание «копошить прошлое». Словно никто не хочет признавать, что гигантские рейтинги Путина и ЕдРа связаны как раз с тем, что номенклатура неплохо потрудилась на историческом поле, предложив россиянам такую версию «национального романа», которая одновременно льстит подавляющему большинству населения и легитимирует нынешний режим, уходящий корнями в октябрь 1917 года. Оппозиции история почему-то противна. В чём причина показного либерального антиисторизма, когда малейшая попытка заговорить об исторической России, Белом движении или РОА натыкается на крикливое «перестанем жить прошлым!» или «да достали вы со своими великими покойниками!»?

В дореволюционной России весьма толерантно относились ко всякого рода богемным извращенцам, например к литературному течению «футуристов» (в отличие от итальянских футуристов, твёрдых патриотов и националистов, здешние футуристы были радикальными нигилистами). Среди которых существовала группа под броским названием «будетляне» – от слова «будущее». Сдаётся, что нашу оппозицию уместно окрестить этим именем. «Будетлянин» – это тот, кто считает историческую политику уделом одних лишь кремлёвских политтехнологов и путинских придворных историков. «Будетлянин» – это тот, у кого не щемит в сердце при рассказе об эвакуации Русской армии из Крыма или о выдаче казаков в Лиенце (особо ретивые «будетляне» даже находят «забавными» подобные чувства русских националистов; отказываюсь представить их реакцию на сербский национальный миф, сложившийся вокруг поражения на Косовом поле – по мнению «будетлян» все эти трогательно-величественные манифестации народного духа заслуживают лишь осмеяния). Наконец, «будетлянин» – это тот, кого участие в костромских выборах завлекает больше, чем участие в кампании по поводу 95-летия Тамбовского восстания.

Здесь заключён парадокс: стремясь выглядеть как можно «современнее», щеголяя пониманием экономических и политических процессов, поборники «светлого постпутинского будущего» («будетляне») полностью игнорируют арсенал социологических приёмов, которые действительно могли бы подорвать как популярность, так и, что ещё важнее, легитимность режима. Участие в провинциальных выборах лишь закрепит обоснованность режимных притязаний на имидж демократического государства (кроме того это открытый коллаборационизм в пользу чекистов), в то время как муссирование геноцида русских крестьян носит поистине революционный характер. С помощью обращения к историческим фактам подрываются основы РФ (косвенно страдает от этого и бравурно-советский миф о «победе» – как можно праздновать какие-то там «великие победы», когда вся русская земля обильно удобрена кровью своих сынов?).

Но «оппозиция», увлечённая «насущными делами» (как будто есть что-то насущнее, чем конструирование собственной истории), ответила на мемориальную кампанию памяти Тамбовского восстания полным игнором. На либеральных физиономиях вырисовалась презрительно-снисходительная мина, как бы заявляя: «На что вы надеетесь? Мы тут делами занимаемся, пока вы копаетесь в мусоре 95-летней давности».

Извиняюсь за тавтологию, но я не представляю будущего «будетлян». Особенно тех из них, кто спекулирует на национализме. Национализм без «романа о нации», без пантеона героев, без торжественных коммемораций и устоявшихся ритуалов, без священных мест, пробуждающих коллективные воспоминания о победах и поражениях (поражения, пожалуй, важнее побед) – это и не национализм, а так, «дырка от бублика». Самым мощным аргументом против «антиимперских националистов» («антиимперство» здесь не здоровый протест против агрессивной внешней политики РФ и этатизма, а иррациональная неприязнь к последнему полноценному русскому государству – Российской Империи) является не очернительство русской истории, а нелюбовь к истории вообще (понятно, что внятную историческую концепцию, способную увязать воедино Новгород, Пугачёва и революционеров-народников придумать невозможно – следовательно «антиимперцы» вынуждены отрицать самую необходимость истории для национального строительства, отсюда все эти комические вопрошания к нам: «зачем ковыряетесь в прошлом?» ).

Дабы читатель не подумал ничего плохого, укажу, что автор этих строк имеет не историческое, а юридическое образование, поэтому ошибочно видеть причину его возмущения в оскорблённой профессиональной этике. Историческим сознанием обладают не только историки (напротив, многие историки им как раз и не обладают), но и представители самых неромантических и крючкотворных профессий. Корень противоречий логичней искать в неизжитом «оппозиционерами» марксистском прогрессизме, сквозь призму которого они усвоили свой поверхностный «либерализм». Националистам же пора перестать стыдиться своей «зацикленности на прошлом». Национализм как идеология вообще-то всегда апеллирует к прошлому, стремясь обрести в нём ключ к будущему. Национализм 90-х гг. продолжал по инерции пользоваться сталинско-брежневской парадигмой русской истории, где гордость за большевистские достижения перемешивались с гордостью за РИ и антинорманизмом. Национал-демократия нулевых, обратившись к восточно-европейскому опыту исказила его до неузнаваемости: вместо обращения «по аналогии» (с Польшей, Хорватией, Болгарией) к русскому антикоммунистическому, освободительному мифу (в нашем случае белогвардейско-власовскому) она провозгласила радикальный разрыв со всем «имперским» прошлым (понятно, что культ РОА в отрыве от остальной русской истории, к которой власовские пропагандисты обильно обращались, превращается в «маргиналию», т. е. в то, чем и хотят представить РОА режимные пропагандисты). И только сейчас русский национализм принялся за конструирование истории «как у всех»: с опорой на традиции тысячелетней русской государственности, опыт национально-освободительной борьбы 1917-1945 гг. и пафос преемственности. Только величественными образами-иконами национальной истории, а никак не графиками экономического роста (прерогатива «будетлян», среди которых переизбыток «экономистов»-любителей) можно выбить почву из-под ног оккупантов.