На берегу, на плоту.

Всем этого хочется.

Вот и я выкроила день из повседневной кутерьмы, рванула туда, на заветный берег, как можно дальше от городской бестолковой суеты. Настолько осточертевшей, что четырехчасовое испытание транспортом в оба конца – слишком ничтожная помеха для того, чтобы оказаться в сладком одиночестве.

Где нет иного шума, кроме шороха трав и плеска воды. А вместо самой себя, незаменимой лишь на собственной кухне, – солнечный свет, небо и огромное пространство воды.

Ходить, сидеть на камушках, глядеть, и просто дышать, на несколько часов перестать быть даже самой собой. Счастливо раствориться в пространстве – сверху, снизу и вокруг. Бег времени ощутить по дыханью ветра, по плеску воды и крикам чаек.

Вот и вся моя цель.

Наконец-то, оказалась на желанном берегу.

Слева – Жигулевские горы, крутые, в пятую часть неба, пестрые, в осеннем убранстве зарослей и легкой голубоватой дымке по контуру. Смотреть на них больно из-за слепящего полуденного солнца, и взгляд исцеляется прохладной, ясной водной гладью и противоположным берегом, едва различимым в дали.

Идти с рюкзаком за спиной по мелким камушкам было утомительно, и я стала смотреть по сторонам, выбирая из всех прекрасных мест для собственного расположения самое лучшее. Наткнулась на дощатый настил, закрепленный к ржавым бочкам. Вот здорово! Мне хватило бы и полметра, а тут было целых три! Восхитительнее места и вообразить трудно. Можно и сесть, и разлечься, и даже позагорать, в последний раз этого сезона.

И только я благополучно расположилась, разлеглась, решилась на замену самой себя на весь окружающий мир, как пришлось вздрогнуть от неожиданности. Что-то бабахнуло по противоположному концу досок. Пришлось сесть и оглянуться.

Милая старушка, которую я уже видела на теплоходе, устраивалась на другой половине понтона, с явным намерением оказаться не столь милой, как кажется.

Нет, я не эгоистка, и не жадина. Но когда после долгих стараний, получаешь желаемое, в виде особого состояния души, с этим, конечно же, жалко расставаться.

На всякий случай первой заговорила я:

– Извините, я, наверное, заняла ваше место?

– Да, что вы, места здесь всем хватит. – весьма обнадеживающий ответ для начала.

– Не беспокойтесь. Я, как и вы, люблю одиночество, и среди этой красоты вокруг, не побеспокою вас своими разговорами.

Даже не сразу поверилось, что мне попалась идеальная соседка. На вид около восьмидесяти, маленькая, суетливая. В ней была какая-то едва уловимая черта, делавшая её действительно милой. То, что я замечала ребенком в своих бабушках и любимых тетушках, постоянно занятых какими-то делами. Мелкими, вечными хлопотами. Неприметные в толпе, но без которых никак не обойтись всей их многочисленной родне. У таких всегда по три сумки, и было бы больше, да нести сложнее.

Пока размещалась на своей половине, охотно отвечала на мои вежливые расспросы.

Да, из Самары, но живет на добрых полчаса езды от центра дальше, чем я. Еще работает. По выходным уезжает из города. На этом плоту устраивается уже в третий раз. Понимая, что у неё есть повод обижаться на меня более справедливый, чем у меня на неё, уже сама старалась не быть слишком назойливой.

Молчала, а она убаюкивала меня своей мило журчащей речью. Трудно было уследить за всеми родственно-соседскими связями её повествования, и я просто не вникала в ее рассказы.

- … А однажды, задремала, проснулась, через три–четыре часа, смотрю, а вокруг вода… Рыбки плавают…

У меня эта фраза вызвала легкое недоумение, как это – вода, какие рыбки? Плот же достаточно далеко от воды, совершенно сухой, прогретый, – ни какого намека даже на прошлогоднее плавание.

Её рассказу, абсолютно связному и даже интересному, согласно возрасту, тем более для романтичной натуры, небольшое преувеличение было допустимо и вполне простительно. Переспрашивать не стала, не придав этим словам значения.

Солнце по-прежнему припекало, скоро моя соседка примолкла, и улеглась на своей курточке.

Стало совсем тихо, только кричали чайки, они ссорились. Одна смешно качалась на воде, как резиновая уточка, другая кружила над ней и обе истошно орали. Совершенно непонятно, из-за чего разгорелся конфликт. Волжские чайки, кстати, хоть и имеют внешне улыбчиво-приветливый вид, по характеру, как и все птицы их породы, нагло-скандальные.

Пока я лениво пыталась разобраться в причине их ссоры, на воду, в метрах пяти от меня опустилось крупное насекомое. Задержалось на поверхности и тяжело оторвавшись, развернулось в воздухе. Поднялось на высоту крон, полетело к лесу. Да это же огромная оса, шершень!

Я не верила своим глазам!

Понятно, жарко и сухо, в лесу нет сейчас влаги. Но чтобы утолить жажду таким, неординарным способом, невозможно было представить. Ну ладно, опустился на воду, но как он оторвался от её поверхности, имея столь внушительные размеры, и соответственно, вес? Я не знаю, как утоляют жажду шершни, но то, что я видела, было просто невероятно. Пока я пыталась осмыслить очевидное, прилетел еще один и проделал тот же самый трюк.

Бабочки, так те вели себя поскромнее и попонятней.

Влагу собирали с камушков, из-под волны. Яркие, как в середине лета, огромные, словно вскормленные в джунглях Амазонки, ползали по серым камням, даже не пугаясь тени. Обследовали они и нас.

Прилетевший адмирал, в новом, только что с иголочки парадном костюмчике присел на мой рюкзак под головой. У самого моего уха, я даже услышала, как он плюхнулся. Уставился на меня своими прозрачными, светлыми глазищами.

– Красавчик, – шепнула ему я, и он согласно покивал крылышками.

Если бы устройство его глаз было иным, он непременно бы мне подмигнул.

Наверное, право неприкосновенности в заповеднике, обязывает иметь интеллект выше среднего. Его мерно качающееся крылышки окончательно ввели меня в дремоту.

Совсем скоро беспокойная мысль, о том, что мне просто не поверят, начни я рассказывать, как шершни, невероятно при своих габаритах, умудряются утолять жажду, а бабочки, тоже необычные уже одними своими размерами, догадываются о восхищении зрителей, не имеющих никакого отношения к их породе, – меня уже не занимала.

– Ну и пусть, незачем об этом рассказывать…

Я, как и соседка, задремала.

Мы сладко посапывали на досках, каждая на своей половине. Кроме шума редких моторных лодок, визгливых возгласов чаек, был еще плеск воды, настолько мерно ритмичный, что о нем быстро забылось.

Однако, через часа три, он постепенно стал иным, к нему прибавилась жесткая интонация.

Поднявшись, я почти не заметила никаких перемен. Чайки по-прежнему ссорились, теперь другая пара, так же по непонятной причине. Но вода!

Вода стала синей, ярко-ярко синей, и странно приблизилась…

Две крайние бочки были в воде, и плеск волн о металл как раз и добавлял жесткие ноты в их ласковый шепот.

Вокруг половины плота был уже не берег.

Чистая вода позволяла разглядеть каждый из мельчайших камушков дна. И были рыбки, резвившиеся над ними. Играли друг с другом и солнечным светом. А он играл с водой, и с ними, и с камушками на дне.

Скучных, одинаково серых, он и вода расцветили во все возможные оттенки зеленого, голубого, желтого…

Моя новая подружка, баба Маша, тоже сидела, свесив ноги, и глядела на воду.

Мы молчали…

Нас не было…

Было зыбкое, струящееся пространство света, разделенное линией воды на две части. Верхнюю – синюю, голубую, ослепительную, – невыносимую для глаз.

И нижнюю – живую, всю в искрах света, переливчато-золотистую.

Опадающая листва, листом за листом, тихо ложилась на воду, добавляя в нее еще больше света.

А золотые пряди затейливо и живо переплетались на дне, заставляя камушки ликующе скакать и прыгать.

И рыбки, длинные, полосатые мальки.

И их, действительно, было много….