Земля шевелилась (Из серии "О палачах и героях")

С. Н. Ставровский в книге «Черные годы. Минувшее» пишет: «Этот отвратительный придаток гражданской войны был самое худшее в ней. Каждое сражение заканчивалось расстрелами».
Хадлстон Уильямсон  («Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920») рассказывает: «Последовали за войсками на Варваровку, которая прошлым вечером была взята 6-й пехотной бригадой. В деревне было захвачено два полевых орудия, 16 пулеметов и 300 пленных. Пленные были охвачены ужасом, потому, что ожидали – и, как оказалось, совершенно справедливо, - что будут расстреляны теми, кто их захватил. Их вывели из города и всех расстреляли из пулеметов. Так что не только красные совершали жестокости. Именно такими боями характеризовалась эта война. Смерть от встречи в разгар боя с пулей или снарядом была не такой обыденной вещью, а вот резня пленных или горожан, голод и, что еще хуже, эпидемия сыпного тифа и холеры – вот это были настоящие враги. Впечатление было жуткое, но ненависть, порожденная Гражданской войной, исключала всякую пощаду и, по нашему мнению, о ней и не просили. Самым разумным было стараться не видеть того, что происходило».
Из книги П. А. Голуба «Белый террор в России (1918-1920)»: «В информационных сводках контрразведки (Белой армии) бесстрастно зафиксированы страшные факты вандализма карателей: «В посаде Мариановке (Атбасарский уезд) восстание окончательно ликвидировано, банды красных окружены, расстреляно более 1100 человек, поселок сожжен».
В книге «Частные письма эпохи Гражданской войны. Неизвестная Россия: XX век» (Московское городское объединение архивов. М., 1992) находим такое свидетельство: «Белогвардейцы запугивали население, что красные режут всех и вся, но вышло наоборот: они за 2-месячное пребывание выкололи в Воткинске 2000 женщин и детей, даже женщин закапывали за то, что они жены красноармейцев. Разве они не изверги-душегубы». (Вятская губерния, Воткинск, 25 июля 1919 г.)

Из книги «Воспоминания» Николая Полетики: «Широко развернулась деятельность Добровольческой контрразведки по очистке Киева "от преступных элементов: коммунистов, комиссаров и прочей мерзости". Всем домовым комитетам и квартирохозяевам было приказано немедленно сообщить о своих квартирантах, въехавших в течение последнего месяца в квартиру или дом. Началась эпидемия доносов. Сотни ни в чем не повинных людей, казавшихся "подозрительными", ежедневно сгонялись под конвоем на проверку в тюрьмы контрразведки. Допрос их производился "с пристрастием": грубое обращение, издевательства, побои, пытки, насилия над арестованными женщинами и т.д. При огромном количестве арестованных с допросами не канителились. Многие "подозрительные" не дожили до следующего дня. Разгрузка тюрем также производилась без особой волокиты. В этом деле воинские части помогали контрразведке. В штабе генерала Глазенина ликвидировали "подозрительных" прежде всего по одному существенному признаку: "жид". "Виновного" немедленно пускали "в расход". Таким путем за полтора месяца оккупации в Киеве было по официальным подсчетам Добрармии истреблено 2000 "коммунистов" и им "сочувствующих". Киевляне сводили счеты со своими врагами - и евреями, и христианами».
Из книги Г.Я. Виллиама «Побежденные» (Архив русской революции. Т. 7.  Берлин, 1922): «Помню, один офицер из отряда Шкуро, из так называемой «волчьей сотни», отличавшийся чудовищной свирепостью, сообщая мне подробности победы над бандами Махно, захватившими, кажется, Мариуполь, даже поперхнулся, когда назвал цифру расстрелянных безоружных уже противников:
— Четыре тысячи!..
Он попробовал смягчить жестокость сообщения:
— Ну, да ведь они тоже не репу сеют, когда попадешься к ним... Но все-таки...
И добавил вполголоса, чтобы не заметили, его колебаний:
— О четырех тысячах не пишите... Еще Бог знает, что про нас говорить станут... И без того собак вешают за все!..»
Из книги Н. В. Воронович «Меж двух огней» (Архив русской революции. Т. 7. Берлин, 1922): «Кошмарные слухи о жестокостях добровольцев, об их расправах с пленными красноармейцами и с теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к советским учреждениям, распространялись в городе Сочи и в деревнях. Случайно находившиеся в Новороссийске в момент занятия города добровольцами члены сочинской продовольственной управы рассказывали о массовых расстрелах без всякого суда и следствия многих рабочих новороссийских цементных заводов и нескольких сот захваченных в плен красноармейцев. Расстрелы эти производились днем и ночью близ вокзала, на так называемом «Цемесском болоте», где осужденные административным порядком рабочие и красноармейцы сами себе приготовляли могилы. На улицах города, среди белого дня расстреливались или, вернее, просто пристреливались, оставшиеся в Новороссийске после потопления черноморской эскадры матросы. Достаточным для расстрела поводом служил выжженный порохом на руке якорь или донос какого-нибудь почтенного обывателя о сочувствии того или другого лица большевизму».
Еще один фрагмент книги Г.Я. Виллиама "Побежденные": 
"Бурачек помолчал, потом опять начал рассказывать.
— Прогнали красных, — и сколько же их тогда положили, страсть господня! — и стали свои порядки наводить. Освобождение началось. Сначала матросов постращали. Те сдуру и остались: наше дело, говорят, на воде, мы и с кадетами жить станем... Ну, все как следует, по-хорошему: выгнали их за мол, заставили канаву для себя выкопать, а потом подведут к краю и из револьверов поодиночке. А потом сейчас в канаву. Так, верите ли, как раки они в этой канаве шевелились, пока не засыпали. Да и потом на том месте вся земля шевелилась: потому не добивали, чтобы другим неповадно было.
— И все в спину, — со вздохом присовокупила хохлушка. — Они стоят, а офицер один, молодой совсем хлопчик, сейчас из револьвера щелк! — он и летит в яму... Тысячи полторы перебили...
Старший сын улыбнулся и ласково посмотрел на меня.
— Разрывными пулями тоже били... Дум-дум... Если в затылок ударит, полчерепа своротит. Одному своротит, а другие глядят, ждут. Что-то отдельное!
— Добро управились, — снова продолжал Бурачек. — Только пошел после этого такой смрад, что хоть из города уходи. Известно, жара, засыпали неглубоко. Пришлось всем жителям прошение подавать, чтобы позволили выкопать и в другое место переложить. А комендант: а мне что, говорит, хоть студень из них варите". 
Из книги С. Н. Шидловского «Записки белого офицера»: «К вечеру город был освобожден. Начались обыски, аресты и расстрелы, брали всех подозрительных, придерживаясь правила: лучше уничтожить десять невинных, чем выпустить одного виновного». 
Из книги Сергея Мамонтова «Походы и кони»: «Мы заняли город. […] Был отдан приказ пленных не брать. И как на грех, никогда так много пленных не брали. Пленных приводили со всех сторон. И их расстреливали. А на смену вели уже другую партию. Я понимаю, что в пылу боя можно расстрелять пленного, хоть это не годится. Но расстреливать сдающихся систематически, почти без боя — это просто отвратительно. Мы все надеялись, что начальник дивизии отменит свой приказ, но так и не дождались отмены. Думается, что расстреляли несколько тысяч. 
Офицер-кавалерист подошел ко мне.
- Мы не справляемся с пленными. Есть у вас желающие?
- У нас, — ответил я, — нет желающих расстреливать.
Офицер улыбнулся.
— Вы так в этом уверены? Разрешите мне спросить ваших людей?
— Сделайте одолжение, — сказал я и отошел в сторону.
Я был твердо уверен, что никто не отзовется. Каково же было мое изумление, когда буквально все с восторгом последовали за кавалеристом».

Генерал Покровский 

А. В. Пешехонов, бывший министр временного правительства, писал за границей о белом терроре «Публичные казни — в порядке белого террора — практиковались и в других местах... А погромы! А резня в городах, отбитых у большевиков, хотя бы, например, в Майкопе!»
Начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал-майор Покровский 8 сентября 1918 г. отдал Приказ N2 по городу Майкопу: «За то, что население города Майкопа (Николаевская, Покровская и Троицкая слободки) стреляло по добровольческим войскам, налагаю на вышеупомянутые окраины города контрибуцию в размере одного миллиона рублей. Контрибуция должна быть выплачена в трехдневный срок. В случае невыполнения моего требования вышеупомянутые слободки будут сожжены дотла. Сбор контрибуции возлагаю на коменданта города есаула Раздерищина».
Артем Веселый в книге "Россия кровью умытая" так описывает последствия выше приведенного документа: «У слобожан миллиона не оказалось. Слободки запылали. На тополях и телеграфных столбах ветер тихо раскачивал удавленников».
Декан исторического факультета Адыгейского государственного университета, доктор исторических наук, профессор Н.А.Почешхов сообщает в книге «Гражданская война в Адыгее: Причины эскалации (1917-1929 гг.)» (Майкоп, 1998.): «В Майкопе в ночь на 21 сентября (4 октября) 1918 г. по приказу генерала В. Покровского было расстреляно 4000 рабочих, крестьян и захваченных в плен красноармейцев».
Эмигрант Н. В. Воронович пишет в книге "Меж двух огней" (Архив русской революции. Т. 7. Берлин, 1922): "Прибежавший в Сочи крестьянин села Измайловка Волченко рассказывал кошмарные сцены, разыгравшиеся у него на глазах при занятии Майкопа отрядом генерала Покровского. Покровский приказал казнить всех не успевших бежать из Майкопа членов местного совета и остальных пленных. Для устрашения населения казнь была публичной. Сначала предполагалось повесить всех приговоренных к смерти, но потом оказалось, что виселиц не хватит. Тогда пировавшие всю ночь и изрядно подвыпившие казаки обратились к генералу с просьбой разрешить им рубить головы осужденным. Генерал разрешил. На базаре около виселиц, на которых болтались казненные уже большевики, поставили несколько деревянных плах, и охмелевшие от вина и крови казаки начали топорами и шашками рубить головы рабочим и красноармейцам. Очень немногих приканчивали сразу, большинство же казнимых после первого удара шашки вскакивали с зияющими ранами на голове, их снова валили на плаху и вторично принимались дорубливать… Волченко, молодой 25-летний парень, стал совершенно седым от пережитого в Майкопе».

Из агентурного донесения в Особое отделение контрразведки Отдела Генерального штаба при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России (ноябрь 1918 года): «При занятии гор. Майкопа в первые дни непосредственно по занятии было вырублено 2500 майкопских обывателей, каковую цифру назвал сам генерал Покровский на публичном обеде. Подлежащие казни выстраивались на коленях, казаки, проходя по шеренге, рубили шашками головы и шеи. Указывают многие случаи казни лиц, совершенно непричастных к большевистскому движению. Не помогало в некоторых случаях даже удостоверение и ходатайство учреждения. Так, например, ходатайство учительского совета технического училища за одного рабочего и учительского института за студента Сивоконя. Между тем рядовое казачество беспощадно грабило население окраин, забирая все, что только могло. Ужасней всего то, что обыски сопровождались поголовным насилием женщин и девушек. Не щадили даже старух. Насилия сопровождались издевательствами и побоями. Наудачу опрошенные жители, живущие в конце Гоголевской улицы, приблизительно два квартала по улице, показали об изнасиловании 17 женщин, из них - одна старуха и одна беременная. Насилия производились обыкновенно "коллективно" по нескольку человек одну.

Двое держат за ноги, а остальные пользуются. Опросом лиц, живущих на Полевой улице, массовый характер насилия подтверждается. Число жертв считают в городе сотнями. Любопытно отметить, что казаки, учиняя грабежи и насилия, были убеждены в своей правоте и безнаказанности и говорили, что "им все позволено".
А.И.Деникин дал Покровскому следующую характеристику: "Покровский был … смел, жесток, властолюбив и не очень считался с «моральными предрассудками»".
Историко-информационный сайт «Белая гвардия» (ruguard.ru) так пишет о Покровском: «Он отличался жестокостью: по данным современников, там где стоял штаб Покровского, всегда было много расстрелянных и повешенных без суда, по одному подозрению в симпатиях к большевикам. Современный российский историк С. В. Карпенко дает следующий «портрет» В. Л. Покровского: "Его страшная репутация вешателя подчеркивалась внешним видом. Невысокая сутуловатая фигура, затянутая в неизменную черкеску, нахмуренный лоб, крючковатый птичий нос и пронзительный взгляд темных глаз напоминали беспощадного степного хищника. Грозный вид вооруженных до зубов офицеров его личного конвоя — чеченцев и ингушей — еще сильнее сгущал атмосферу страха вокруг обожаемого ими начальника".

П. С. Махров пишет в книге «В белой армии генерала Деникина: Записки начальника штаба Главнокомандующего вооруженных сил юга России». (СПб., 1994): «О генерал-майоре Покровском ходила слава как о хорошем партизане, решительном начальнике, но чрезвычайно жестоком человеке, по приказу которого вешали и расстреливали […] Штаб Покровского скорее напоминал стан разбойничьего атамана: никакого закона, произвол и вакханалия его пьяной и невежественной "свиты" были повседневным явлением. Номинальный начальник штаба генерал Зигель не играл никакой роли. Дежурный генерал, генерал Петров, служил только исполнителем воли Покровского, в том числе расстрелов без суда».
Из книги А. Г. Шкуро «Записки белого партизана»: «Приехавший вскоре генерал Покровский распорядился повесить всех пленных и даже перебежчиков. У меня произошло с ним по этому поводу столкновение, но он лишь отшучивался и смеялся в ответ на мои нарекания. Однажды, когда мы с ним завтракали, он внезапно открыл дверь во двор, где уже болтались на веревках несколько повешенных.
— Это для улучшения аппетита, — сказал он.
Покровский не скупился на остроты вроде: «вид повешенного оживляет ландшафт» и т.п. Эта его бесчеловечность, особенно применяемая бессудно, была мне отвратительна. Его любимец, мерзавец и прохвост есаул Раздеришин, старался в амплуа палача угодить кровожадным инстинктам своего начальника и развращал казаков, привыкших в конце концов не ставить ни в грош человеческую жизнь. Это отнюдь не прошло бесследно и явилось впоследствии одной из причин неудачи Белого движения».
Генерал-лейтенант, начальник штаба 1-го армейского (Добровольческого) корпуса Е. И. Достовалов пишет  о белом терроре: «Путь таких генералов, как Врангель, Кутепов, Покровский, Шкуро, Постовский, Слащев, Дроздовский, Туркул, Манштейн, и множества других был усеян повешенными и расстрелянными без всякого основания и суда».

Унгерн

В. Креславский пишет: «Унгерн не гнушался собственноручно казнить как большевиков, так и своих солдат, заподозренных в слабодушии. Специально для этого он даже придумал сечь не розгами, а бамбуковыми палками, после ста ударов которыми мясо отделяется от костей, и человек начинает гнить изнутри. И всегда, если судить по воспоминаниям, Кровавый барон отрубал у приговоренных ладони. «Они тебе больше не понадобятся», — говорил он и скармливал обрубки свиньям».
Из книги Леонида Юзефовича "Самодержец пустыни": "Унгерн получил прекрасное воспитание, знал языки, читал Данте, Гете, Достоевского и Анри Бергсона, хотя все это не мешало ему отдавать воспитанниц Смольного института на растерзание солдатне и жечь людей живьем. В Даурии он сидел полным князем и считал себя вправе облагать данью проходившие мимо поезда. [...] Он приспособил недостроенную церковь под артиллерийский склад. [...] 
Один из семеновских контрразведчиков рассказывал, что в Маньчжурском отряде практиковался, например, следующий метод допроса: арестованного привязывали к столу, затем на голый живот выпускали живую крысу, сверху накрывали ее печным чугуном и лупили палкой по днищу до тех пор, пока обезумевшее от грохота животное не вгрызалось человеку во внутренности. Семеновские следователи позаимствовали эту пытку из арсенала китайских палачей. (По всей видимости китайское изуверство пользовалось у белых большой популярностью. Например, И. И. Серебренников пишет в книге «Рассеяние по Азии белых русских армий, 1919–1923»: «Вместе с Колчаком и Пепеляевым был расстрелян китаец-палач, приводивший в исполнение смертные приговоры в Иркутской тюрьме»).
Все одиннадцать забайкальских «застенков смерти» напоминали пыточные избы времен Ивана Грозного, но среди них даурская тюрьма пользовалась особенно зловещей славой. Ужас порождало возведенное в ранг закона чудовищное несоответствие между степенью вины и мерой наказания. По свидетельству очевидцев, стены камер даурской гауптвахты были испещрены надписями, чей общий смысл сводился к следующему: не знаем, за что нас губят.
Унгерн гордился своей беспощадностью. Грайнера барон видел впервые в жизни, но в разговоре с ним, без всякой логической связи с предшествующим монологом о монголах, вдруг сказал: «Я не знаю пощады, и пусть ваши газеты пишут обо мне что угодно. Я плюю на это! Я твердо знаю, какие могут быть последствия при обращении к снисходительности и добродушию в отношении диких орд русских безбожников…»
Программу тотального истребления всех потенциально опасных лиц Унгерн начал проводить уже в Даурии. На роль первого помощника в этом деле удобнее было взять чужака, и начальником гауптвахты он сделал бывшего военнопленного, австрийского полководца Лауренца (солдаты перекрестили его в Дауренца).
Посторонние здесь появлялись редко, но от железнодорожников, солдат и местных жителей было известно, что в Даурии тела расстрелянных не закапывают и не сжигают, а бросают в лесу на съедение волкам. Ходили слухи, будто иногда на растерзание хищникам оставляют и живых, предварительно связав их по рукам и ногам. «С наступлением темноты, – вспоминал служивший в Даурии полковник Ольгерд Олич, – кругом на сопках только и слышен был жуткий вой волков и одичавших псов. Волки были настолько наглы, что в дни, когда не было расстрелов, а значит, и пищи для них, они забегали в черту казарм». Тот же мемуарист рассказывает, что Унгерн любил абсолютно один, без спутников и без конвоя, «для отдыха» вечерами ездить верхом по окружавшим военный городок сопкам, где всюду валялись черепа, скелеты и гниющие части обглоданных волками тел. 
 «За ним, – констатирует колчаковский офицер Борис Волков, лично знавший Унгерна и ненавидевший его, – идут уголовные преступники типа Сипайло, Бурдуковского, Хоботова, которым ни при одной власти нельзя ждать пощады…»
[...] Алешин впервые услышал о том, что в Азиатской дивизии не только пленных большевиков, но и своих, виновных подчас в ничтожных проступках, насмерть забивают палками, что на допросах подозреваемым льют в ноздри кипяток, поджигают волосы или поджаривают на медленном огне. Рассказано было также о судьбе поселка Мандал к северо-востоку от Урги. Жившие там русские колонисты отказались выставить солдат для службы у барона, за что все население было вырезано поголовно, а поселок сожжен дотла. Но особенно жуткое впечатление даже на этом фоне произвела история некоего Чернова, выпускника консульской школы во Владивостоке и любимца Унгерна. Его били палками до тех пор, пока тело его не превратилось в лохмотья, затем привязали к дереву и еще живого сожгли на костре".

Соловецкий камень

30 октября, в День памяти жертв политических репрессий русские либералы несут цветы к «соловецкому камню». Соловецкие острова стали  символом «коммунистического ГУЛАГа», местом с которого он, якобы, начался. Аббревиатура СЛОН вызывает трепет. 
Но давайте вспомним реальную историю. Судьба Соловков приобрела трагический характер со стародавних времен. Вспомним, что царские войска осаждали Соловецкий монастырь с 1668 по 1675 гг. Истории старообрядческой церкви Ф.Е.Мельников пишет, что когда в ночь 22 января 1676 года стрельцы, предводительствуемые воеводой Мещериновым, ворвались в обитель, то были изуверски замучены 400 иноков и бельцов, защищавших древнее благочестие: одних повесили, других порубили на плахах, третьих утопили в прорубях. Тела убитых лежали неубранными полгода, пока не пришел царский указ - придать их земле. Обитель была разграблена и разгромлена. Есть ли на "соловецком камне" упоминание об этой стародавней истории? Или вспоминать об этом - не совсем патриотично? М. Севастьянов пишет в послесловии к книге Мельникова: "От Соловецкого ужаса XVII в. произошел ужас  ХХ в.". 
А вот об "ужасе ХХ в." стоит поговорить поподробнее... Историческая правда состоит в том, что в двадцатом веке лагерь на Соловках создали белые. А именно, 3 февраля 1919 года правительство Миллера-Чайковского, которое поддерживали «западные демократии», приняло постановление, по которому граждане, «присутствие коих является вредным…могут быть подвергаемы аресту и высылке во внесудебном порядке в места, указанные в пункте 4 настоящего постановления». Указанный пункт гласил «Местом высылки назначается Соловецкий монастырь или один из островов Соловецкой группы…». Как пишет исследователь истории гражданской войны П.А.Голуб, «вожди белого режима на Севере – Чайковский, Миллер, Мурушевский и прочие, уже пребывая в эмигрантском далеке, не уставали чернить большевиков за ссылку контреволюционеров на Соловки. Но при этом дружно демонстрировали провал памяти, а именно: дорогу на Соловки проложили именно они».
 Впрочем, кроме Соловков у «демократического правительства» Северной области были и иные места, куда они первыми начали отправлять своих политических соперников: острова Мудьюг и Иоканьга.
"Люди, названные военнопленными, доводились до крайних пределов голода: как голодные псы бросались, хватая обглоданные администрацией тюрьмы кости, зная вперед, что это будет стоить побоев прикладами, карцера и т.д. Организм заточенных был доведен от голода до состояния, когда незначительное дуновение ветра валило их с ног, что почиталось симуляцией, и потому на несчастных снова сыпались побои... Из заточенных на Мудьюге более 50 процентов расстались с жизнью, многие сошли с ума..." (Из заявления Архангельского совета профсоюзов, август 1919 г.)
А это про Иоканьгу: « В тюрьме применялись изуверские пытки: жгли каленым железом,  закапывали живьем в землю. Широко применяли и железные  кандалы.  Заключенные  пытались группами или в одиночку бежать, но их ловили и расстреливали…. Анкета, проведенная Иоканьговским Совдепом уже после  падения  Северной области, показывает,   что  из 1200  арестантов,  побывавших  в  застенках Иоканьги, лишь 20 человек принадлежало к коммунистической партии,  остальные были беспартийные. Тысячи  людей  были  погублены  в  тюрьме».
Итог деятельности настоящих основателей Соловецкого лагеря был таков: "По неполным подсчетам исследователей гражданской войны на Севере, через тюрьмы, концлагеря и каторгу прошло около 52000 человек, то есть до 11 % всего населения. Согласно официальным данным властей, по приговорам военных судов было расстреляно около 4000 человек" (Голуб П. "Белый" террор на Севере России).