РУСАЯ КОСА.

РУСАЯ КОСА.

      Пять часов июльского утра. Я сижу на порожках бани и смотрю, как солнце, набирая силу, выкатывается к облакам, высвечивая их радужным  цветом. 150 000 000 км. от Солнца к земле. Пробиваются  его лучи сквозь космический холодильник, и, соприкоснувшись с землёй, тепло нагоняют. Недаром древние египтяне считали его Богом Ра.

   Смотрю на Солнце и думаю: сколько же богов поменяло человечество? И сам же себе отвечаю: да не богов меняли люди, а души свои. Не нашлось пока  Бога, который был бы Богом для всех. И, вряд ли, найдут, потому что растеклось прошлое, как вода в ручейки, ручьи, реки..., и каждый свою землю поит, а каждая земля свой корень  взращивает.

   Утро, как мне думается, удалось. Чистое, ясное. Не хлещет дождь с ветром. Иногда, как косой пройдёт по верхушкам садовых деревьев. Обрежет листья -  только одни оголённые  ветки торчат. Обрушится мутной пеленой, в которой вязнет взгляд. Окружающее сливается в серое пятно.

   Сегодня повезло. Я чувствую, как тело наполняется  свежестью, теплом, светом. Против тепла, света и доброго слова никакая болезнь не устоит. Перебьют они её. Только бери в меру. Не жадничай. А сколько брать организм знает. Он сам хочет быть здоровым. Порой вьётся болезнь возле сердца. Кажется, что вот, вот вопьётся, как пиявка. А это страх  такие мысли  нагоняют, а прилипчивей страха ничего нет. Я поднимаюсь с порожек во весь рост и подставляю себя под солнце. У меня возникает ощущение, будто солнце забирается в меня и прогревает изнутри. Поблагодарить нужно, что я и делаю. Солнце, как бы принимает мои слова и разгорается, хлыщет потоками света, которые, словно волны накатываются на меня, подхватывают и стараются сорвать с земли и унести, но куда от земли денешься. Она будто магнит держит тебя, а потом отпускает, а возвратишься назад или возврата не бывает – кто знает.

   Какая картина передо мною. Мой взгляд упирает в огромную поржавевшую бочку с водой для полива огорода, размахнувшегося, как мне кажется, до горизонта, рядом бочка поменьше. Вокруг них  лопаты, грабли, вилы, мотки колючей проволоки. За ними  угнездились  «кормильцы» Николая. Картошка, помидоры, огурцы, капуста, чеснок, лук... Это как бы сплошной низкорослый лес, в котором нет ни одной свободной полянки. Земля забита под завязь. Николай не любит пустоты и загружает её так, что порой негде и пяту поставить Я поднимаю голову вверх. Яркое солнце, лёгкие, бегущие по сверкающему простору облака. Низ картины захламлён, но этим хламом трудится человек, чтобы жить. Верх картины чист и прекрасен. Жизнь сверху набегает, а внизу её выкручивают до пота и крови.

   По вытоптанной тропинке я иду к летней деревянной кухне, стараясь не запутаться в резиновых шлангах для полива. В кухне я включаю электрический чайник, завариваю кофе, выхожу на порожки, пью,  курю, думаю. А о чём можно думать, глядя на пару синеньких детских босоножек, примостившихся на ступеньках.  Мои думки опрокидываются, когда я слышу разбитной голос.

- Дурная привычка.

    Я смотрю поверх забора, кто же там кричит о дурной привычке. Это соседка Николая Оксана. Она собирает яблоки, которые посбивал ветер за ночь  и бросает их в пластмассовое ведро. Будет варить варенье, компот.

   Что за станица? Что за люди?  Подумать не дают.

- Дурная привычка, - повторяет она, - вставать в такую рань и бездельничать. Встал, так потрудись, а то закутался в дым и здоровье себе портишь.

   Настроение скатывается до самого нижнего предела. У Оксаны свои слова, она высыпает их на меня, как горох. Я как бы понимаю её, но её мысли не очень-то и трогают меня. У меня свои думки, и мы не совпадаем. Она вытаскивает меня из мира моих мыслей, слов и вталкивает  в мир своих, не думая, хочу я этого или не хочу.  Её слова ломают моё сознание. А оно и так шаткое от  жары. Как мне хочется сказать ей: Оксана, ну зачем ты мне это рассказываешь, решайте с Николаем сами свою жизнь, у меня своего хватает,  я же не тяну тебя в своё.

- Придёт Николай вечером, посидим, каждый о своём скажет, - говорит Оксана. -  А по хозяйству не помогает. Говорит, что у него самого хозяйство, с которым нужно ковыряться с утра до ночи. Решила я его проучить. Встала тихонько утром, комнату на замок, сама вышла и жду, что же будет. Слышу крик: Оксана! Оксана! Я ему отвечаю: тута я, дорогой, завтрак с жареной рыбёшкой, картошечкой и самогончиком готовлю, чтобы ты сытно после ноченьки бурной покушал. Сил для полива огорода набрался. А то ведь израсходовался за ночь. Он мне: дверь, понимаешь, Ксюша, заклинило, помоги. Рвётся к завтраку.

Я ему и отвечаю: дорогой мой Колюша, я тебя закрыла и будешь ты у меня сидеть там сутки. Ну, в ответ слова хорошие и главное орёт, что без выхода из комнаты его картошка, помидоры и огурцы посохнут, если он их не польёт, и тогда  ему бедненькому  зимой нечего будет кушать. Держала до вечера, думала, что хату разнесёт, уморился он и дал честное слово, что будет помогать по хозяйству. Он меня всё-таки любит.-  Оксана улыбается. –  Стара я, чтоб о любви говорить, так ведь старость  в теле, а в душе я весёлая. Любит, - вздыхает она. – Только ночью и вместе, а днём разбегаемся по своим хозяйствам. Каждый в своё хозяйство прячется.

   Глядя на Оксану и слушая ей, я думаю. С виду ты, Оксана, бойкая, норовистая, словом не обмелела, станом не обмякла. Всегда с улыбочкой и походочкой, а душа за двадцать лет одиночества, наверное, разлохматилась. Прячешь ты её и на вид не выставляешь. Природа обидела тебя, детей не дала. Что осталось у тебя? Одна русая коса. Заплетала её жизнь, обдёргивала,  пыталась добить, а не добила ещё. Красивая. То до пояса тянется, то на голове кольцами ложится.  Не раз твоя коса мужиков заманивала, да ты к Сергею, как прилепилась с молодости, так и держалась возле него, пока его земля не прибрала. Нашептали как-то раз Сергею поклёп на тебя, а ты косу в петлю свила, а она беду почуяла и расплелась. Не по возрасту тебе как бы и косу держать, да и с моды она выпала, и силой  ослабла, и с каждым годом умаляется, но недаром не хочешь ты её отсекать, будто в ней все воспоминания твои. Отставала коса малость от тебя по годкам, а сейчас вровень стала.  Украшалась она с молодости разноцветными бантами, а лицо твоё весёлыми, серыми глазами. А жизнь на  косу твою седину нагнала, паутинную поволоку на лицо накинула, в глаза туманом брызнула. Расплетаешь косу, жизнь, словно на годы прошлые расплетается. А в них и горькое, и сладкое. Заплетаешь косу, жизнь, как в комок  сплетается. А будущее тебе не ведомо. Вера, да надежда держит, что день сегодняшний – не последний. Задумаешься, а от твоих задумок жизнь не укорачивается и не удлиняется. На судьбу загадаешь, так судьба не то, где все дорожки твои расписаны, а то, что ты сама каждый день выбираешь.

- Николай - хороший мужик, - не отстаёт Оксана, -  но помешался на картошке, помидорах и огурцах. Каждый вечер поливает их. Даже когда дождь. Я ему говорю: ты, что не видишь, что дождь идёт, а он мне: то вода от Бога, а полив мой от человека. Он что? В Москве никогда  картошку, помидор и огурцов не ел? Вечерами под моими окнами крадётся. Смотрит: не пришёл ли кто ко мне. А однажды уже под утро слышу, как на улице что-то грохнуло. Потом дверь моего дома в распашку, я думала, что Николай, но ошиблась. В комнату, где я сплю, влетает Володька. Двадцатилетний парень, сосед мой и ко мне: тётя Оксана, спрячь меня. Я ему, а от кого ты бежишь?  Он мне в ответ: да я машину чужую взял «Москвич» и решил покататься, а полиция погналась за мной, я в столб и врезался и к тебе, они ищут  меня.  Я ему и говорю: лезь под кровать и сиди, как мышь там. И надо же, - Оксана захохотала, - Николай утром ко мне, как на разведку пришёл. Увидел Володьку. И мне досталось, и Володьке.

   Я слушаю Оксану, но думаю о своём. Вчера звонил следователь из Москвы, сказал, что не может дозвониться до сына и невестки. Если она (невестка Ирина) не объявится в два дня, он подаст её в розыск. Передайте. У Ирины скоро суд. Она получит либо условный, либо реальный срок. Да не это главное для меня. У Анюты, кроме того, что мать и отец наркоманы, будет ещё и мать судима. И пойдёт это гулять по  её жизни. Я хочу уйти, сказать Оксане: помолчи ты, но вместо этого я поддакиваю, натягиваю на лицо улыбку, хохочу.

   .Мой товарищ Сашка об этом так говорил. «Такое поведение, в конце концов, незаметно может привести к тому, что человек теряет своё слово, свою искренность, честность. Он приспособленец слова и думает, чтобы такое сказать человеку, чтобы не обидеть его и уверен, что это благо. Нет. Иной раз нужно так рубануть в лицо, чтобы мозги, как кипятком обдали. За приличием, вежливостью, искренностью находится тонкая грань,  за которой может прятаться трусость, угодничество, подхалимство, боязнь потерять какую – ни будь выгоду. Человек извивается, выкручивает себя, как бы в хорошем, благородном слове, а в душе сидит плевок, ненависть, обида, но он держит их, когда стоит лицом к лицу, а отвернувшись, тут же раскручивается своим истинным лицом и душой».

   Оксана молчит. Тихо во дворе. Я настраиваюсь послушать тишину, но дверь распахивается с грохотом и на порожек выскакивает Анюта и Машка. Они поднимают руки вверх, и дружно кричат: сегодня солнце и мы едем на Чир купаться. Оксана круто поворачивается и быстрым шагом уходит в дом, в котором никогда не бывает тишины, когда она видит детей или слышит  их голоса.