Холодно и темно: что ждет экономику России на дне

Момент выбора для бизнеса и граждан еще впереди. Это и будет дно — точка, в которой люди сбрасывают с себя условности и начинают борьбу за жизнь.

Нельзя сказать, что мы много знаем про дно, на которое опускается российская экономика. Никогда раньше с 1992 года так глубоко мы не опускались. Поэтому изучение дневников предыдущих погружений, к сожалению, мало полезно. И в 1998 году, и десять лет спустя экономика выглядела совершенно иначе. В ней было меньше банкоматов и кредитов, меньше доверия к рублю, меньше регулирования, другой ЦБ, больше долларов и так далее. Куда мы опускаемся на этот раз, можно только гадать, пытаясь облечь в плоть сухие цифры официальных и неофициальных прогнозов.

 

О будущем доподлинно известно несколько вещей. Катастрофический сценарий – это нефть, надолго (как минимум на год) застывшая у отметки $40 за баррель. Рецессия, скорее всего, продолжится и в 2016 году, это допускает правительство, возможно, скоро допустит ЦБ, и давно допускают крупные банки. Инвестиции останутся там, где они находятся сейчас, то есть на нуле. Реальные доходы населения упадут, изменится потребительское поведение. Люди будут больше копить, больше отдавать банкам по уже взятым кредитам, меньше тратить. Российские компании не вернутся на мировые рынки капитала. При этом цены на нефть и другое сырье будут вести себя очень плохо: продолжат скакать, но на очень низком уровне, возможно, еще ниже, чем сегодня.

 

Если цены на нефть будут держаться на уровне $45, правительство лишится в 2016 году двух триллионов рублей, если между отметками $45 и $40 – почти трех триллионов. И это в год больших выборов.

 

Раньше, когда денег было много, потому что нефть стоила дороже, федеральное правительство распоряжалось бюджетным излишком, нефтяной премией. Кусочки этой премии могли достаться губернаторам, военным, приближенным олигархам, руководству отдаленных заповедников с редким зверьем и так далее. Премии выдавал не только президент Путин. Почти у каждого министра были свои денежные кубышки, откуда они оказывали помощь разным деловым или нуждающимся людям. Теперь этого излишка ни у кого нет. Федеральная власть больше не может дать денег, чтобы помочь, поощрить или закрыть вопрос.

 

Это переворачивает наши представления об экономической, региональной, внутренней, промышленной и так далее политиках, которые она может проводить. Смысл этих политик, за несколькими исключениями, был в управлении излишком. Как и кем будет чувствовать себя президент или премьер, когда не смогут никому помочь деньгами ввиду отсутствия излишка? Раньше большой начальник чувствовал себя эдаким удалым купцом с тугой мошной. А сейчас он будет кто? Революционный матрос, распоряжающийся пятью рыбами и пятью хлебами перед лицом пяти тысяч голодных? Так власть себя давно не чувствовала.

 

Ее партнеры в бизнесе про грядущее безденежье власти тоже уже все поняли. Лихая оккупация центра Москвы войсками столичного стройкомплекса – яркая деталь эпохи последних больших госзаказов, лебединая песня, так сказать. Строители центр Москвы съели и переварили так лихо и быстро, потому что понимают: следующие большие деньги будут неизвестно когда. Это понимают и подрядчики Минобороны, которые потратили к августу 67% выделенных бюджетных средств. Что будет, когда последние метры плитки найдут свое место, никто не знает. Самые умные госбизнесмены уже готовятся к шторму. Все лето на председателя Сбербанка Германа Грефа президенту и премьеру жаловались: комиссия выросла, отделения закрываются, кредиты не дает. Но то, что плохо при цене $60 за баррель, хорошо при цене $40. Вести себя, как Греф, сегодня в Кремле советуют и капитанам бизнеса, и губернаторам. А что еще прикажешь делать, когда денег нет?

 

Государство без средств и госкомпании, превратившиеся в алчных капиталистов или разорившиеся по пути, – только часть того пейзажа, который мы увидим на дне. Другая его важная часть – частный бизнес, который пытается приспособиться к судорогам падающей экономики. За счет чего он сможет выжить, пока не понятно. Слухи про реформу надзоров в правительстве - весьма обнадеживающий знак.

Если власти понимают, что слабое регулирование помогло бизнесу воспрять в 1998 году, а денег на сохранение доходов граждан на прежнем уровне нет, возможно, они решатся на реформу, дерегулирование, хотя бы передачу части надзорных функций регионам, где взятки поменьше? Но в целом судьба настоящего частного бизнеса в России пока в тумане. Если безденежье Москвы в политическом смысле рано или поздно закончится внутренней автономизацией регионов, то экономически оно закончится, вероятно, довольно масштабной волной перераспределения крупной собственности в стране в целом и провинциях в частности.

 

Будут ли банки сливаться и поглощаться каждый день, а не каждый месяц, появятся ли в ритейле новые крупные игроки, начнутся ли банкротства крупных промышленных предприятий, мы скоро узнаем. Наверняка можно сказать, что после этого кризиса Россия не досчитается не компаний, а отраслей. Исчезнет рынок подрядчиков, вместо него останутся несколько суперигроков, вроде фирм Аркадия Ротенберга, и море «серых» и «черных» бетономешалок, сваезабивочных машин и так далее. Исчезнут профессиональные импортеры, играющие в долгую, вместо них рынки поделят спекулянты-однодневки, присосавшиеся к определенной команде на таможне или источнику дешевого серого импорта. Наверное, исчезнут крупные дистрибьюторы бытовой техники, работающие по закону.Компьютеров и гаджетов Apple станет меньше, хотя спрос на их ремонт вырастет.

 

Изменятся и граждане. Год или два на дне, в рецессии и без перспектив сохранения доходов превратят их в сущих немцев: алчных, вырезающих купоны из журналов, ищущих скидки и распродажи. Россияне через два года станут более требовательными потребителями, в этом сходятся все аналитики, разбиравшие влияние нового кризиса на потребительское поведение. Чем это закончится для политики, чем закончится для госкомпаний, которые не отличаются дешевизной и качеством услуг, или для сотовых операторов, которые тоже ими не отличаются, не известно.

 

Вообще, сказать точно, как низко мы падем, пока нельзя. Вы готовы сдать «однушку» в центре с хорошим ремонтом на падающем рынке за $500 в месяц? Сегодня, наверное, готовы. А завтра за $200 готовы сдать? Не уверены? Хорошо. Тогда другой вопрос. У вас есть красивый, новый с иголочки торговый центр на окраине Москвы у метро. Вы заняли огромные деньги, заложили душу, чтобы хватило на взятки, пробили и построили свой ТЦ. Внутри все просто замечательно: плитка, фонтан, справа будет Nike, слева – KFC и «Теремок». Но никто не приходит, чтобы арендовать себе метров 200 или 500 в вашем ТЦ. Одни потенциальные арендаторы закрывают бизнес в России, другие говорят, что приостановили расширение, третьи просто не отвечают на звонки.

 

Пустите в свое модное здание крепких парней с шаурмой и теток с ивановским трикотажем? Пустите мутных производителей меда якобы с Алтая и дурно пахнущих фермеров из-под Брянска? Смените костюм на кожаную куртку, которую придется заиметь, чтобы собирать арендные платежи каждую неделю, и не переводами на расчетный счет, а неопрятными пачками мелких рублей? Представьте теперь, что вы – хрупкая барышня из ВТБ или Сбербанка, которой поручили следить за погашением задолженности по кредиту на строительство этого центра. Пойдете вникать в детали семейных отношений арендаторов, от которых часто зависит их выручка и ваши выплаты?

 

Не знаете. И никто не знает. Никто не может знать наверняка, готов ли он завтра сменить работу в офисе за таящую рублевую зарплату на баранку такси или место метрдотеля в валютном ресторане. Пока не клюнет жареный петух и не станет понятно, что время делать выбор пришло. Момент выбора – это и есть дно в экономическом и социологическом смысле слова, на которое мы плавно опускаемся. Точка, в которой люди сбрасывают с себя всякие сословные, классовые и прочие условности, и начинают борьбу за жизнь, берут ту работу, за которую платят деньги, а не ту, которая дает больше свободного времени и возможность изучать французскую философию. Такое экономическое дно мы еще не увидели. Оно появится на нашем жизненном горизонте примерно через год, если дела будут идти примерно так, как идут.

 

Константин Гаазе
журналист