А.С. Пушкин: 13 и тысяча на сундук мертвеца

 А.С. ПУШКИН: 13 И ТЫСЯЧА НА СУНДУК МЕРТВЕЦА

         Из давно и в подробностях изученной биографии Александра Сергеевича Пушкина хорошо известно, как он постоянно нуждался в деньгах и  как стремился заработать на литературе. Что ему и удалось, можно сказать, первому поэту в России. Начав с гонорара в несколько сотен рублей, под конец жизни, уже лежа на смертном одре, он заработал на  предсмертном издании своих произведений за несколько дней 40 тысяч рублей (на «наши» деньги это где-то сорок миллионов).

         Хорошо также известно, что Пушкин сильно нуждался материально под конец жизни из-за больших расходов на семью, которая из каких-то соображений Николая Первого должна была проживать  в Санкт-Петербурге (чтобы постоянно бывать на дворцовых балах) и в самых дорогих квартирах. Из которых Александр Сергеевич иногда сбегал с семейством, даже до конца не расплатившись, за  что его таскали по судам и все-таки принуждали расплачиваться.

         И вот  незадолго до роковой дуэли дело дошло до того, что он заложил у ростовщика  шаль жены и чужую серебряную посуду, оставленную ему на сохранение приятелем. В то же время еще перед свадьбой он дал в долг Нащокину десять тысяч рублей и не получил долг обратно, сколько ни просил.

         Такой материальной нужды с поэтом бы не случилось, если бы имения его отца и тестя не были бы разорены. Поэтому ни с Полотняных заводов, ни с Михайловского в Псковской губернии и Болдина в Нижегородской  Александр Сергеевич нужной поддержки не получал. Напротив, в конце концов, ему самому пришлось взять на себя заботы об имениях отца и матери, чтобы навести в них порядок, которого там никогда не было.

         Отец поэта Сергей Львович был натурой созерцательной и очень не любил, когда его беспокоили хозяйственными делами. В Болдино он послала управляющего Калашникова, который был большой плут и попросту обобрал его. А всем известная байка о беременности его дочери Ольги от  Александра Сергеевича в этом свете выглядит обычным шантажом пройдохи папаши.

         И однако Сергей Львович, оставив после женитьбы на  Надежде Осиповне Ганнибал военную службу в Егерском полку, снова стал служить, но на гражданской должности – на таможне. Сначала в Москве, потом в Варшаве он зарабатывал деньги для семьи.

         Кроме того бабушка поэта Мария Алексеевна Ганнибал очень рачительно распоряжалась своим имуществом, которое было выделено ей после  побега ее супруга к Устинье Толстой семьей  Абрама Ганниба по распоряжению Ектерины Второй. Ей достались две деревни под Санкт-Петербургом – Кобрино и Руново, на доходы от которых она  дала отличное воспитание своей дочери, будущей матери поэта, и купила домик в столице. Затем, после ее свадьбы, продала его и купила другой, побольше. А  когда  Надежда Осиповна и Сергей Львович перебрались в Москву, Мария Алексеевна продала Кобрино и Руново вместе с крепостными, кроме Арины Родионовны и ее сестры Ульяны, которых забрала с собой в Москву, точнее – в купленное ею под Москвой имение Захарьино.

         Семья сильно сэкономила на образовании Александра Сергеевича, который, благодаря масонским связям отца,  был принят на казенный счет в Царскосельский лицей, находящийся под негласным патронатом масонов, в частности, министра  духовных дел России и одновременного самого влиятельно масона Александра Тургенева. По словам Сергея Львовича, он лично принимал участие в зачислении  его сына в лицей. Ну а потом, как нам всем теперь известно, всю жизнь вел его по тому пути, который и довел поэта до могилы. В которую  Александр Тургенев и уложил поэта лично.

         После поступления  Александра Сергеевича в лицей, его  семья перебралась обратно в Санкт-Петербург. Захарьино было продано, и Мария Алексеевна уехала доживать свой век в Михайловское, которое после смерти ее мужа Осипа Ганнибала перешло во владение к ней и к ее дочери, а затем – в виде приданого к Сергею Львовичу. Хотя Устинья Толстая  и после кончины своего возлюбленного была не прочь побороться и за Михайловское. Но в 1811 года она скончалась.

         В 1818 году умерла в Михайловском и Мария Алексеевна Ганнибал. Но Надежда Осиповна, видимо, у матери  научилась кое-каким хозяйственным делам и могла решать проблемы имений. Но поправить дела в заложенных и перезаложенных деревнях так и не сумела.

         Когда Александр Сергеевич побывал в Болдино, а случилось это, как известно в памятном для России 1830 году, то ужаснулся при виде разоренного хозяйства и нищих крестьян.  В России этот год остался памятным из-за разразившейся в стране холеры, а затем – как Болдинская осень поэта, задержавшегося из-за эпидемии в имении и написавшего там свои шедевры.

         Случилось это перед женитьбой Александра Сергеевича, и в Болдино он приехал, чтобы оформить  выделенное им в наследство часть имения – деревню Кистеневку.  Вторая часть была предназначена его брату Льву Сергеевичу. Пушкин оформил наследство и тут же заложил его. Получив неплохие деньги, вернувшись в Москву, он тут же роздал их – 11 тысяч невесте на приданое, они ушли ее матери, 10 тысяч – в долг Нащокину, который так и не вернул его, 18 тысяч оставил себе с будущей женой на проживание. Но их мало на что хватило. А уж когда молодые переехали в столицу,  материальное положение их усугубилось.

После женитьбы и рождения детей, обремененный не только своими, но и родительскими долгами, А.С.Пушкин был вынужден в 1834 году войти в вопро­сы ведения дел всей семьи и взять на себя управление запущенным нижегородским поместьем Болдино, доходами с которо­го главным образом и жил Сергей Львович. В нижегородских владениях отца поэта поразили прежде всего страшная бесхозяйственность, нищета крестьян и общее разорение.

 Он писал 11 июня 1834 года жене: «Если не взяться за имение, то оно пропадет же даром. Ольга Сергеевна и Лев Сергеевич (брат и сестра – Т.Щ.) останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а им и горя мало, меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!»

         Разочарованный Пушкин  просил у отца разрешения переехать в Михайловское, чтобы спокойно там работать и заодно поднять хозяйство. Этот вопрос его особенно волновал. Он понимал, что в случае окончательного разорения имений, непосильные заботы о родственниках просто раздавят его. Так в итоге и случилось. Даже когда, наконец, после смерти матери в 1836 году, Пушкин вступил в наследство Михайловским, его отец, обнаружив, что сын там  задержался после оформления бумаг, умолял друзей, заливаясь горючими слезами, уговорить  Александра Сергеевича  выехать из Михайловского…

         А тут еще так кстати для отца и царь запретил Пушкину переезжать в Михайловское. Да уж не влиятельные ли друзья Сергея Львовича убедили Николая Первого запретить Пушкину поселиться в его имении? И не было тут политики и Натали – как причины желания царя видеть ее при дворе. Постоянно беременную и рожавшую каждый год…

         Почему Сергей Львович так противился переезду семьи своего сына в  Михайловское? Причина, оказывается, была очень простая – каждое лето он с женой и дочерью Ольгой проводил там лето и не хотел  видеть возле себя семейство  Пушкиных и дополнительные затраты, которые помешали бы ему комфортно проводить  лучшие месяцы в году  в созерцании  восхитительной природы и чтении любимых книг.

         Но в мае 1835 года Пушкин снова приехал в Михайловское. По воспоминаниям М. И. Осиповой, он выглядел скучным, утомленным: «Господи, говорит, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня! . .» 
Эта встреча, хотя и короткая, с родным уголком, с тригорскими друзьями, вероятно, усилила желание поэта переселиться в деревню из ненавистного Петербурга и укрепила его решимость добиваться отставки. Через две недели после возвращения из Михайловского Пушкин написал письмо Бенкендорфу, в котором просил у царя разрешения поселиться в деревне. Но, по горькому выражению Пушкина, «плюнуть на Петербург да удрать в деревню» не удалось. Ему предложили лишь отпуск на четыре месяца, и он воспользовался этим.

7 сентября 1835 года поэт выехал из Петербурга в Михайловское. Тогда, судя по его письмам, в деревне была благодатная пора: стояли ясные, теплые дни красочной деревенской осени. А осенью Пушкин всегда ощущал прилив творческих сил и поэтического вдохновения. Но эта осень была исключением: работа, которой так долго собирался он заняться в спокойной обстановке, вдали от петербургской сутолоки, не ладилась с самого начала. 
Уже в первом письме, через несколько дней после приезда в Михайловское, Пушкин сообщал Наталье Николаевне, что «писать не начинал» и не знает, когда начнет. 
Причину этой непонятной на первый взгляд творческой апатии Пушкин назвал сам в письме Плетневу: «Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не спокоен». И в деревне поэту не удалось избавиться от мучительных раздумий. «А о чем я думаю? - писал он жене из деревни. - Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода ...» И все же Пушкин продолжал работать над «Сценами из рыцарских времен», «Египетскими ночами», вел переписку с друзьями, много читал. В этот приезд он создал проникнутое любовью к родному уголку стихотворение «Вновь я посетил». В последний раз Пушкин побывал в Михайловском в апреле 1836 года. Никогда еще поездка сюда не была для него столь печальной: он вез гроб с телом матери для захоронения в Свято-горском монастыре.

О нескольких днях, которые он провел здесь, почти ничего не известно.

Зимою 1835 г. мать поэта тяжело заболела, и стало ясно, что в Михайловское выехать она не сможет. Вес­ною 1835 года Сергей Львович Пушкин предполагал по­лучить отставку и, рассчитывая на Михайловское, поселиться со своим семейством в деревне. Как бы не понимая положения и проблем сы­на, он категорически отказался уступить Михайловское: «Александр на три года едет в дерев­ню, сам не зная куда».

Свой взгляд на материальное положение семьи Пушкиных излагает в письмах  Ольга Сергеевна, которые опубликовал ее сын в своем дневнике.

«Александр, - пишет сестра своему мужу Павлищеву, который служил в Польше, - в особенности же моя невестка, с которой я совершенно подружилась, убедительно меня просят переехать к ним. Но как же могу на это согласиться? Стеснять их, во-первых, отнюдь не хочу; во-вторых, образ их жизни совсем противуположен моему: Александр будет и в Царском посещать большой свет, а она, как я заметила, очень любит изысканные туалеты. Меня же большой свет не прельщает, а рядиться в мои годы уже не пристало. А тут поневоле, если перееду к ним, должна буду выезжать вместе с братом и невесткой, причем и одеваться не хуже ее. Говорю откровенно, могу ли я это делать при твоем ограниченном жалованье и твоих, правда очень почтенных, литературных трудах, но которые, кроме изъяна, с тех пор как Дельвиг на том свете, не приносят ни гроша?"

«Ольга Сергеевна часто виделась с родителями, пишет далее  Павлищев-младший, выслушивая их бесконечные сетования на плутни управляющих, в силу чего в родительской кассе царила пустота. Ольга Сергеевна, сама ожидавшая от своего отца помощи, согласно его обещанию, могла изъявлять родителям только соболезнование, а дядя Александр, выручая их по мере сил и выплатив только что долг храброго воина Льва, - кутнувшего, во славу русского оружия, порядком в покоренной Варшаве, - не мог, в конце концов, сделаться для стариков и брата неиссякаемым источником карманных благ. Доходы Александра Сергеевича оказались значительно меньше расходов, при частых выездах в свет с Натальей Николаевной и неизбежных от этого последствий, а именно далеко не дешевых приемов у себя дорогих гостей. По словам моей матери, - опять-таки говорю не от себя, - Александр Сергеевич ей жаловался, что у него постоянные недохватки и перехватки, и хотя надеется получать за стих даже по червонцу, заработать "Евгением Онегиным" и "Повестями Белкина" не мало, а доходы от издания задуманной дядей ежедневной газеты, при назначенных ему 5000 рублях жалованья за "ничего неделанье в Иностранной коллегии", совсем не безделица, но все это впереди, и было бы хорошо, если бы "свет" не ставил его в стеснительные рамки. Сестра советовала ему уменьшить путешествия по великосветским салонам и, взяв месяца на два отпуск, предпринять, экономии ради, другое путешествие летом в деревню, пребывание в которой - вдали от светской суеты - может обогатить не только его, но и отечество новыми его творениями; но Александр Сергеевич заметил, что такая поездка невозможна, когда он именно должен вместе с женою стоять ближе к солнцу».

Однако уже скоро речь уже шла не об отпуске, а об отставке. Вот что пишет Павлищев: «Побудительные причины выхода в отставку Пушкин высказывает в письмах к жене в мае и июне того же года следующим образом:

"С твоего позволения надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и сложить камер-юнкерский мундир. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе, и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль... и мои долги, и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы... Меня в Петербурге останавливает одно: залог нижегородского имения; я даже „Пугачева" намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод... Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности, и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет... Меня здесь удерживает одно - типография. Виноват, еще другое - залог имения. Но можно ли будет его заложить? Как ты права в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уже крови, что все пиявки мне ее не высосут..."

Тягостными и затруднительными семейными делами и неудобством часто отлучаться в отпуск и, состоя на службе, Пушкин мотивирует свое прошение об отставке Бенкендорфу, которому писал от 6 июля того же года, не давать этому прошению дальнейшего хода и заменить отставку отпуском на несколько месяцев. Первое письмо по этому предмету Александр Сергеевич писал Бенкендорфу после отказа в его ходатайстве не лишиться и при отставке права посещать государственные архиву, - отказа, редактированного в довольно резкой форме, а именно, что помянутое ходатайство удовлетворению подлежать не может, так как испрашиваемое Пушкиным право посещения архивов "м о ж е т принадлежать только людям, пользующимся особенною доверенностью начальства".

"Надобно тебе поговорить о моем горе, - сообщает дядя (А.С. Пушкин – Т.Щ.) своей жене от 14 июня. - На днях хандра меня взяла: подал я в отставку, но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул и Христом и Богом прошу, чтобы мне отставку не дали. А ты и рада, не так ли? Хорошо коли проживу я лет еще двадцать пять, а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что будешь делать, и что скажут Машка, а в особенности Сашка... Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтобы могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма..."

Александр Сергеевич остался на службе. Приступил он к печатанию "Пугачевщины" (как выразился Сергей Львович), хлопотал по отцовским делам, летом не посещал никого, а ходил только обедать к Дюмэ с Соболевским и Львом Сергеевичем, который, пред отъездом в Грузию, старался провести время как можно веселее.

Тогда-то, - в июле или в начале августа, - и происходили у Дюмэ (как упоминается в изданной в 1863 году брошюре "Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина со слов К. К. Данзаса") первые встречи поэта с его убийцей. В брошюре сказано, что "Данзас познакомился с Дантесом в 1834 году, обедая с Пушкиным у Дюмэ, где за общим столом обедал и Дантес, сидя рядом с Пушкиным". Разумеется, ни Данзас, ни Соболевский, ни "храбрый капитан" не могли придавать этому знакомству особенного значения. Будущие враги обедали вместе и, сидя рядом, не могли не обменяться парою слов или обыденным разговором.

Получив отпуск, дядя отправился из Петербурга в половине августа за женой в Калугу, откуда намеревался уехать в Болдино, потом посетить родителей в Михайловском, сестру в Варшаве, отвезти ее к старикам и возвратиться в Петербург уже позднею осенью. Но последним его предположениям не суждено было осуществиться».

         Наталья Николаевна, как оказалось, не только не намеревалась уезжать в деревню, но собиралась вернуться в столицу, прихватив с собой двух своих сестер – Екатерину и Александру. И вскоре в квартире Пушкины появились еще две нахлебницы.

         И семья отца, и семья сестры, и его собственная, теперь увеличившаяся семья, а также гуляка-брат Лев Сергеевич,- все хотели от Пушкина денег, и немалых. И все они в ожидании средств, напрочь забывали о работе поэта, видимо, не ставя ее ни в грош.  К примеру, Сергей Львович  послал Александра Сергеевича в Болдино, чтобы тот выгнал оттуда проворовавшегося управляющего и встретил нового. Однако, пробыв недолго в Болдино, Пушкин вдруг исчез оттуда в неизвестном направлении, не написав об этом отцу. Как оказалось, он уехал в Сибирь, чтобы побывать в местах сражений Пугачева. Отец был до крайности возмущен.  А между тем эта поездка Пушкина была ему необходима, чтобы написать «Капитанскую дочку». Но семья и слышать ни о чем не желала, она ждала от Пушкина толь ко хозяйственных хлопот.

         В конце концов, безмерно устав от бесплодного управления Болдиным, Александр Сергеевич отказался от этого занятия и продолжил работу над «Капитанской дочкой», которую, к счастью для России, все-таки закончил. Но вот что написала Надежда Осиповна, мать поэта, по этому поводу: «Сочинение Александра о Пугачевском бунте появилось. Замечательно по стилистике и очень интересно. Однако до сих пор журналы вовсе его не разбирают и даже о нем и не упоминают".

         А на следующий день пишет дочери: "Вообрази наше удивление и радость, - Леон (ее сын Лев Сергеевич), конечно не твой маленький, Леон большой, вчера приехал, сверх всякого чаяния, но не из Тифлиса, а из Харькова. До Тифлиса он и не доехал, и сказал, что выждет весны. Разумеется, я очень ему обрадовалась, но жалею, что деньги плачут; стоило тратиться на дорогу! Все равно, что вышвырнуть деньги из окошка, а тут опять пойдут расходы на посещения балов и маскарадов. Долги Леона нас иссушили и если Александр вам до сих пор еще ничего не прислал, - а выслать непременно хотел после рождения у тебя сына, - то это случилось не по вине его, да и не по нашей: заложив наше последнее имение, Александр заплатил часть долгов брата, а они дошли до восемнадцати тысяч. Таким образом, Александр мог отпустить Леону на дорогу в Тифлис очень мало и ожидает денег из Болдина; вероятно, сделает для вас, что может, принимая наше положение близко к сердцу".

         А ведь Пушкин не был здоровым человеком, у него сильно болела нога, и иногда он еле передвигался, опираясь на палку. Это боли сводили его с ума. А за границу лечиться его не отпускал царь. Но он преодолевал болезнь и снова брался за поэзию и за хозяйственные дела. Семья же отдыхала в Михайловском и танцевала на балах.

         Сколько же человек в последние годы жизни Александра Сергеевича «повисли» у него на шее? Можно посчитать: жена и четверо детей, две ее сестры, мать с отцом, брат, сестра с мужем и ребенком – всего тринадцать . Но кроме этого Пушкин пытался поправить дела в имениях, пытаясь улучшить жизнь тысяче  крепостных крестьян, которые принадлежали его отцу и были доведены им до крайнего состояния, а в одной деревне даже сожгли свои дома, чтобы не платить  непосильный оброк. И регулярно  денежные проблемы семьи Александра Сергеевича решались его гонорарами. В результате – полный финансовый тупик, лавка ростовщика и вошедшая в историю  заложенная шаль Натали…