Предсмертная реабилитация. 25 лет назад Горбачев подписал указ «О восстановлении прав...»

«Всех нас надо простить», — сказано у Евгения Попова, живого русского классика. И прибавлено, для самых непонятливых: «Я не шучу. Я еще не сошел с ума». Всерьез, понимаете ли, сказано.

Это очень важные слова.

Применительно к смерти персонажа, у которого внезапно так заныла душа, что он покончил с собой. Применительно к жизни миллионов соотечественников. Применительно к судьбам страны. Вообще к человечеству. Размашисто — взять и простить. Всех.

Но это литература. Или, если угодно, исповедание веры. Взаимоотношения страдающего субъекта и глумящейся над ним Истории. Это типа космос, у которого человек вымаливает реабилитацию и отпущение грехов. Толком не зная, к кому обращаться. По какому адресу.

Впрочем, внутри этого вселенского сюжета заключен иной. Земной, чисто юридический. С участием таких запоминающихся героев, как цари, генсеки, генеральные прокуроры, тамбовские волки, караульные псы, конвойные войска с одной стороны и простые зеки-каторжники — с другой. Сюжет понятный, особенно в России, где только в ХХ веке историки сбились со счета, исчисляя имена и судьбы убитых, запытанных, осужденных на долгие сроки в том Архипелаге, который описал и проклял другой классик, ушедший. Сюжет, в рамках которого народ обращается к властям с той же примерно просьбой, что и к Истории. Нас, говорит, надо простить, а то и повиниться перед нами.

Дважды эта просьба была услышана.

При Хрущеве, когда прошла первая волна посмертных и прижизненных политических реабилитаций. Со справочками для вдов, где тщательно перевирались даты смерти, и денежными выплатами невинно оттрубившим, но выжившим. «А мне четвертого, — если помните, — перевод и двадцать третьего — перевод. И по этим дням, как и я, полстраны сидит в кабаках!» Собственно, это было полупрощение, соединенное с полуправдой о палачах, что ярче всего проявилось в названии минувшей эпохи. Романтическом таком и загадочном: культ личности. Однако происходило это дело впервые, никогда еще такого не было, чтобы оказался наш отец не отцом, а сукою, оттого и оглушило большую страну. Хрущевская оттепель стала аттракционом неслыханной щедрости в отношениях партии с народом.

И при Горбачеве. Ровно четверть века назад. 13 августа 1990 года, когда первый и последний президент СССР подписал указ «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20–50-х годов».

Уникальный по нашим меркам указ, ибо в нем полно и достоверно были перечислены многие преступления советской власти и восстановлена поруганная честь миллионов людей. Выжившим и дожившим, включая целые народы, полагались компенсации морального и материального ущерба, социальные льготы. Про «культ личности» в указе не было сказано ни слова. Про Сталина и его окружение сообщалось, что они «присвоили практически неограниченную власть, лишив советский народ свобод, которые в демократическом обществе считаются естественными и неотъемлемыми». Затянувшаяся эпоха массовых казней описывалась кратко и точно. «Начатое с середины 20-х годов, — говорилось в указе, — надругательство над честью и самой жизнью соотечественников продолжалось с жесточайшей последовательностью несколько десятилетий.

Тысячи людей были подвергнуты моральным и физическим истязаниям, многие из них истреблены. Жизнь их семей и близких была превращена в беспросветную полосу унижений и страданий».

Повторюсь, это был беспримерный указ. По нашим, повторюсь, меркам. Власть не только прощала соотечественников, но и каялась перед ними. Четыре без малого десятилетия спустя после смерти Сталина. За полтора года до крушения нерушимого Союза.

Потом, довольно скоро патриоты сгинувшей империи обвинят Горбачева в том, что из-за его мягкотелости и гуманизма развалилась великая держава, и это будет правдой. Держава жила и дышала, питаясь человеческой кровью; демократия и восстановление прав оказались для нее несовместимыми с жизнью. Однако вопрос можно поставить и по-другому. Обреченная гибели, советская власть успела перед смертью реабилитироваться перед согражданами, и мы ее теперь помянем добрым словом. В особенности Михаила Сергеевича, великого человека, поблагодарим — за то, что подарил нам свободу и простил нас.

Впрочем, возникает еще и такой вопрос: а все это надо было соотечественникам? 25 лет назад Указ не то чтобы прошел незамеченным, но воспринят был хладнокровно — в ряду прочих событий, сотрясавших страну в эпоху гласности. Большинству граждан было не до того, граждане приступили к выживанию, и самые красноречивые из них, публицисты первой патриотической волны, уже оттачивали стиль, живописуя подвиги того, кто принял страну с сохой, оставил с бомбой, и обличая «геноцид русского народа» во времена перестройки. «Сталинизм-лайт» осваивался уже тогда, и внуки с правнуками, не ведая стыда, начинали с легкостью предавать память о своих погибших дедах и прадедах. Да и денег в казне не было, чтобы выплачивать компенсации. Этим займется уже в России Комиссия под председательством А. Н. Яковлева, после принятия в 1992 году закона «О реабилитации жертв политических репрессий». И это будет продолжением истории, начавшейся при Горбачеве.

Четверть века спустя о тех временах, Горбачевских и ельцинских, слившихся в одно, канувших в Лету, вспоминаешь с чувством тоски и недоумения. Мол, как же так, всех нас надо простить, и прощать уже начали, и указы подписали — как вдруг ветер с советской помойки вернулся на круги своя, и вот уже опять новейшие политзэки сидят по лагерям, хоть и не в прежних количествах, и Сталин — эффективный менеджер, и ядовитая смесь совка с монархией отравляет воздух, и культ ничтожества обретает планетарные масштабы, пугая Третьей мировой войной. Спрашивается, на что надеялись? Кто перед кем каялся? Кого прощали? Всего-то 25 лет прошло, миг по историческим меркам, а уже создано государство, в котором Горбачевский указ читается то ли как древняя рукопись, то ли в качестве образца для грядущего президента-освободителя. Может, ни слова в нем менять не придется.

Непонятно только, доживет ли страна до новой, как бы сказать, перестройки и в каком состоянии ее встретит. Кого придется реабилитировать, отделяя живых от мертвых. И неясно, всех ли надо прощать.