Православный строй и коммунистический режим (окончание)

Большевики грезили воображаемой моделью будущего — коммунизмом и созданием нового совершенного «сверхчеловека». Настоящее и прошедшее отрицалось во имя утопического «завтра». Они придали мировоззренческую законченность квазирелигиозному культу, который начал складываться в России еще с 60-х годов XIX в.

Образ Ленина еще при жизни пролетарского вождя стал обретать признаки сверхчеловека — божества с типичными чертами цикличности: мессианская цель - страдание за народ - победа, которая создаст новую общность. Был создан квазирелигиозный культ Ленина как Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, по должности унаследовал божественную природу Ленина, согласно формуле: «Сталин — Ленин сегодня». В рамках этого культа провозглашалась новая мораль, новые культовые обряды — октябрины вместо крестин и т. д. Была сформулирована и новая мессианская идея, которая воплощалась через Третий Интернационал. Призывая на словах к светлому коммунистическому «завтра», Сталин на деле вернулся к самодержавному «вчера». Должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. В России опять возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как «наместник нового Христа» - Ленина.

Узурпировав политическую власть, «вождь всех народов» столкнулся с тем, что экономический базис с элементами рыночного хозяйства не мог соответствовать тоталитарной политической надстройке. Это несоответствие необходимо было ликвидировать. В 30-х годах, с переходом к коллективизации и индустриализации, сложилась та же ситуация, что и в 988 г., когда политическая надстройка стала формировать экономический базис, — и в этом лишний раз четко проявилась одна из доминирующих особенностей развития России.

Под лозунгами новой квазирелигиозной идеологии (последовавшее затем разоблачение культа личности Сталина разрушило сакральную формулу наместнической власти: «Сталин — Ленин сегодня») в «настоящее» России вползло ее «прошлое». Коллективизация и насаждение колхозов были возвратом к послереформенной (1861 г.) общине. Именно община этого типа, в которой, по сути, никто ничем не владел, где господствовала круговая порука, когда крестьянин не мог уйти в город, поскольку ему не выдавали паспорт, была возрождена под ширмой социалистических колхозов. После реформы Столыпина, разрушившей общинный строй, прошло не более 20 лет. Коллективизация не стала движением к новым, неведомым формам, это был возврат к привычному, еще не забытому «прошлому». Непохоже, что это было воплощение Сталиным теории «общинного социализма», скорее это был удобный способ контроля, который окончательно ликвидировал многоукладность в экономике и, соответственно, гарантировал недопущение политической «многоукладности» общества.

С индустриализацией картина была почти аналогичная. Не отрицая того факта, что благодаря индустриализации Россия превратилась из аграрной в мощную индустриальную державу, основным лейтмотивом этого процесса была постановка верховной властью — декларировавшей цели создания общенациональной собственности — всей промышленности, торговли и т. п. под единоличный контроль. Власть стала верховным собственником.

Черты этой модели государства можно обнаружить уже в конце XVII в.; в то время самодержец являлся монополистом земли, мануфактур, естественных монополий. Разница состояла лишь в том, что раньше это был самодержец — «наместник Христа», теперь же на его место заступила партийная элита во главе с вождем — «наместником Ленина». История России свидетельствует, что узурпация всей полноты политической власти всегда идет синхронно с установлением контроля над экономикой.

Сталин реанимировал царскую систему государственного террора. Западный ученик Л. Д. Троцкого Виктор Серж заметил в 1937 г.: «Преемственность политических мер ужасна. Старые тюрьмы выполняют старые функции. Суздальский и Соловецкий монастыри, куда отправляли еретиков, превратились в изоляторы для еретиков социалистических».

Новый строй, как и старый, объявлял себя непогрешимым. Критика строя каралась методами, позаимствованными у самодержавия, В Уголовном кодексе РСФСР 1926 г. (ст. 580 и 581) было записано:

«Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти основных хозяйственных, политических и национальных мероприятий Советского государства. Пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собою лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев».

Уголовный кодекс РСФСР 1969 г. (ст. 70) провозглашал:

«Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих Советский государственный и общественный строй, а равно распространение, или изготовление, или хранение в тех же целях литературы такого же содержания наказываются лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет».

Точную оценку этим методам дал Ричард Пайпс: советское законодательство содержало «санкции против антиправительственных преступлений, которые ни по широте трактовки, ни по суровости существенно не отличались от законов, принятых царским режимом».

Не случайно выходивший в 20-х годах исторический журнал «Каторга и ссылка», уделявший основное внимание наказаниям, практиковавшимся в царской России, был закрыт, а вся его редакция в полном составе арестована. Слишком бросались в глаза аналогии между реалиями сегодняшнего дня и самодержавным строем. Путем репрессии ликвидировались те элементы общества, которые могли «умом понять Россию», остальная же часть держалась в страхе.

Полная преемственность была и в идеологическом обеспечении. Если деспотизм самодержцев прикрывался Православием, игравшим роль идеологии режима и претендовавшим на всеобщий охват и тотальность, то у коммунистического деспотизма была своя квазирелигиозная идеология — футуристический коммунизм, такой же тотальный и всеобщий. Неприязнь коммунистического режима к Православию объяснялась во многом тем, что коммунисты усматривали в нем идейного близнеца по легализации тотальной власти, а в тоталитарном обществе может существовать только одна тотальная идеология. Аналогичная ситуация была и в фашистской Германии. Мнение фюрера сводилось к тому, что « иерархическая организация и посвящение через символические обряды, действующие магически на воображение, — опасный элемент. Разве вы не понимаете, что и наша партия должна быть такого же характера? Орден, иерархический орден секулярного священничества . Мы или Церковь — есть место только для одного ».

Советский режим использовал патриотический порыв людей в Великой Отечественной войне для легитимного возрождения имперских принципов и символов самодержавной России. Де Голль напишет о Сталине: «Один лицом к лицу с Россией, Сталин видит ее таинственной, более сильной и более прочной, чем все теории и все режимы. Он ее любит по-своему. И она приняла его как царя до истечения страшного времени и поддерживает большевизм, чтобы использовать его как орудие. Собрать славян, раздавить германцев, распространиться в Азии, получить доступ к открытым морям — такими были мечты родины, такими стали цели деспота». Де Голль уловил главное: в Советской России появился коммунистический царь, скроенный на старый наместнический лад.

Арнольд Тойнби констатировал: «Как под Распятием, так и под серпом и молотом, Россия — все еще "Святая Русь", а Москва — все еще "Третий Рим"». Круг замкнулся.

Из книги  Л.Андреевой.  Религия и власть в России. Эпилог.