Об одном способе уменьшения зависимости нашего сельского хозяйства от банковского кредита.

Разноцветные прямоугольники аккуратных полей тешат глаз, привыкший к заросшему кустами и бурьяном Подмосковью. Светло-зеленые и изумрудные — зерновые. Темные — пар. Гадая, что за фиолетовые поля виднеются вдалеке, на трассе М5 между Пензой и райцентром Мокшан мы с фотографом ждем директора хозяйства. Он должен подхватить нас с рейсового автобуса. Конец мая. Печет солнце. Ни ветерка... Тормозит Land Cruiser.

— Из Москвы, говорите, приехали? — уточняет человек за рулем.

— Из Москвы.

О товариществе на вере «Пугачевское» Мокшанского района Пензенской области я прочитала на немецком сайте, посвященном органическому земледелию. Тему там обсуждали дотошно и сходились на том, что дело это хоть и нужное, но не очень рентабельное и весьма трудоемкое. И только один человек утверждал, что при правильном подходе такое производство может стать не просто выгодным, а очень выгодным. И что в «Пугачевском» на экологически чистом зерне имеют рентабельность 300%. Цифра выглядела явной опечаткой, но сам пример ведения органического земледелия в российской глубинке показался интересным, и я позвонила в Мокшан. Трубку взял руководитель хозяйства АнатолийИванович Шугуров:

— Ну да, никто не верит в эти триста процентов, пока не узнает технологию и сам не попробует. Приезжайте, расскажу, как мы землю не пашем, а зерно у нас — колосок к колоску стоит.

— В каком смысле — не пашете? — переспросила я.

— Давно отказались, а надо бы раньше. Плуг — враг земледелия, об этом уже лет сто назад умные люди говорили, да мало кто их послушал.

И мы поехали.

Фото: Алексей Майшев

— Я вот думаю: неужели нами в Москве заинтересовались? — недоверчиво улыбается Шугуров. Мы оказываемся в благодатной прохладе машины. — А я уж ждать отчаялся. Может, теперь и в Министерстве сельского хозяйства интерес выкажут. Наш-то губернатор Василий Бочкарев давно все понял, и мы начали это дело раскручивать. Чуть не всю Пензенскую область, часть Самарской, пол-Татарстана и пол-Мордовии на новую технологию подсадили, а столица — ни гу-гу. Хоть бы спросили, чем мы тут занимаемся, какие результаты имеем. Не-е-т, куда там! — усмехается Шугуров, и в этой усмешке — горечь. — А у нас такая технология красивая! Умная, простая и стоит копейки.

Оказывается, в «Пугачевское» много народу приезжает — фермеры, ученые, делегации от губернаторов. Только из министерских чиновников да наших академиков никто не добрался. Из чего Шугуров делает вывод, что ученых-аграриев в России нет.

— Где их труды? — быстро заводится Анатолий Иванович. — Вот что толку от Академии наук? Как семьдесят-пятьдесят лет назад работали, так и работают. Что они показали, какую идею? Я, конечно, про свою отрасль говорю. Сеялку еще шестьдесят лет назад придумали. И что с тех пор изменилось? Ничего. Только гидравлику поставили, а принципы остались те же. Проблема у нас с учеными-то. У меня было три агронома, а теперь ни одного, уже лет пятнадцать без них работаю. Потому что при нашей технологии агрономы не нужны. Агроном сегодня что знает? Сколько гербицидов и минеральных удобрений на гектар надо ввести, так мы и без этого прекрасные урожаи получаем. А хочется мне, чтобы наша наука готовила агрономов-микробиологов. Но пока… Да ну, даже говорить неохота! — машет он рукой и замолкает до самого Мокшана.

Мокшану, бывшему городу, а теперь поселку городского типа, триста лет с лишним. Старые купеческие дома с каменными наличниками, на площади — огромный храм в строительных лесах. Чуть дальше — еще один. Шугуров останавливает машину.

— Вот он сейчас как глядит, храм-то. А были руины. У меня фотография есть четырнадцатого года, когда отсюда провожали на фронт на Первую мировую. Тогда здесь еще шесть-семь церквей стояло. И такую красоту разрушили! Вот реставрируем что осталось.

Анатолий Иванович рассказывает, как пригласили его несколько лет назад в одно село праздновать Красную горку. Столы под березами накрыты, сидят все, разговаривают. Среди гостей владыка Серафим, архиепископ Пензенский и Кузнецкий, он и говорит: «У вас в Мокшане такой батюшка хороший, помогайте ему по мере возможности». А Шугуров уже и сам обратил внимание, как тот батюшка с тачкой вокруг церкви ходит, камни возит до темноты. Такой работящий… Стали помогать. Купола покрыли, окна поставили, лес для внутренних работ заготовили, художники расписывают уже изнутри. В общем, несколько миллионов вложили.

— У вас столько лишних денег? — уточняю я.

— Расскажу. Но сначала поесть надо. А то я с утра не евши.

Главный в земледелии

— А народ где, Анатолий Иванович? — В пустом правлении «Пугачевского» на столе нас ждут бутерброды и чай.

— На работе. У нас людей-то всего 128 человек, и штаны не просиживают. Все друг друга могут подменить. По две-три единицы техники на каждого человека. А если нужно завтра скот пасти, любой идет, никто не возражает. Потому что в конце года всем выдается премия в пятьдесят тысяч рублей. А если двое работают в хозяйстве, то у них получается сто тысяч на семью. При зарплате от 17 до 20 с лишним тысяч неплохо выходит. Но по договору если в течение года будут нарушения, опоздания, то лишаешься премии. Некоторые налетели. Жалко мне их было за один проступок наказывать, но пришлось, чтобы люди знали: есть порядок. Я тоже на подмену пойду, если понадобится. Я всегда говорю: ребята, мы работаем прибыльно, потому что у нас нет слов «не хочу — не могу». Но главное, что дает такую рентабельность, — это технология. Видите, кто на стене у меня висит?

На стене — фото типичного российского интеллигента начала прошлого века.

Фото: Алексей Майшев

— Это великий русский агроном Иван Евгеньевич Овсинский, — говорит Шугуров, подливая нам чай. — На него вся Россия когда-то ориентировалась. И теперь вот он за нами приглядывает — правильно ли все делаем…

На книгу Овсинского «Новая система земледелия», изданную в начале XX века, Анатолий Иванович случайно наткнулся в одной из московских библиотек, там впервые было написано, что отвальный плуг — враг земледельца. И что сеять надо на глубину два дюйма — под зерно, под свеклу, подо все. Не глубже. Овсинский отказался и от тогдашних удобрений — чилийской селитры. Зато его растения были устойчивы и к засухам, и к переувлажнению, и, когда у соседей посевы выгорали или не всходили, он получал прекрасные урожаи. Петр Аркадьевич Столыпин, прочитав эту небольшую книжечку, дал по телеграфу распоряжение губернаторам и предводителям дворянства приступить к изучению новой системы, рекомендуя взять ее за основу. И кто взял, получил на своей земле прекрасные урожаи — как раз к 1913 году, с которым потом у нас долго сравнивали достижения советской экономики.

— Еще был американец Эдвард Фолкнер, автор книги «Безумие пахаря», но Овсинский в природном земледелии первый и главный. Анатолий Иванович смакует каждую деталь этой истории. Из деталей видно, что идея беспахотной обработки земли не такая уж маргинальная.

Сам Шугуров, тридцать два года назад придя руководить «Пугачевским» — тогда самым худшим хозяйством в области — и не представляя, что делать с «убитой» землей, узнал, что в Полтавской области Федор Моргун применяет энергосберегающую обработку: не пашет плугом и получает прекрасные урожаи при низкой себестоимости. Еще ему попалась «Роман-газета» с повестью «Хлебопашец» — про Терентия Семеновича Мальцева, ученого, в сороковые предложившего новую философию земледелия: не воевать с природой и не истязать ее, а, наоборот, под нее подлаживаться. Урожаи Терентий Семенович получал отменные даже в засушливый год. Легенда гласит, что на его полях Никита Хрущев все подбрасывал шляпу, глядел, как она опускается на плотный строй пшеничных стеблей, и приговаривал: «Если бы в стране все работали, как товарищ Мальцев, случилась бы катастрофа — хлеб некуда было бы девать». Но катастрофы, как мы знаем, не случилось, поскольку линия Мальцева не совпала с линией партии, а в сельском хозяйстве вошли в моду химические удобрения.

А вот Шугурова мальцевские слова: «Какой создала природа почву, такой она и должна быть. Рыхлить можно, а переворачивать нельзя» — сразили. Он обмозговал со всех сторон идеи ученого, кое-что изменил, и с 1983 года в «Пугачевском» перестали пахать землю и полностью отказались от химии. Урожайность выросла в первый же год: 15 центнеров с гектара против 10. Лет через пять подошли к рубежу 20–25, потом — 30. А сейчас получают за 40 центнеров. Это наивысший показатель по России, столько собирают на Кубани. А вот в Канаде в 2009 году собрали пшеницы по 25 центнеров с гектара.

При этом зерно по новой технологии получается намного дешевле. Если по Приволжскому федеральному округу себестоимость в прошлом году была 2,5–2,6 рубля за килограмм, то в Пензенской области, начавшей внедрять новую технологию, — 2,3, в Мокшанском районе, перешедшем на нее почти целиком, — 1,8 рубля, а в «Пугачевском» — 83 копейки.

— Тут один директор завода на совещании у губернатора края выступал: «Мы так хорошо работаем, у нас прибыль пятнадцать миллионов». А у него семь тысяч человек работников. Не маловато получил на такое количество народу? — смеется Анатолий Иванович. — У нас на сто с лишним человек в несколько раз больше выходит. В том году рынок зерна и мяса упал, и вышло двадцать четыре миллиона, а в предыдущий было сорок семь — четыреста тысяч на одного работающего.

Соломку расстелить

Допив чай, мы едем в поле — разбираться в деталях агротехники, применяемой в «Пугачевском». В балке видим то самое, непонятное издалека на трассе, фиолетовое. Козлятник восточный, сорт Гале, вот что это такое. Источник белка для скота и производитель азота для почвы. Двадцать пять килограммов семян когда-то привез сюда из Прибалтики местный агроном.

— Думаю, это единственная польза, какую агрономы принесли нашей области, — возвращается к больной теме Анатолий Иванович. — Другое дело — почвоведы. Были у нас на научной конференции одни, из Петербурга. И такие энтузиасты оказались! Вместо культурной программы попросились в поле. Взяли лопату, прокопали метр двадцать глубины, сделали срез земли, червей посмотрели, где у них домики, анализ почвы провели, плотность ее проверили. Руками щупали каждый слой. И остались в восхищении. Вот такие ученые мне понравились.

Забираю землю в горсть. Она черная и кажется почти влажной.

— У вас тут чернозем?

— Не много. Тут и подзол, и супесчаные. Когда я только пришел, вся почва была серая, выветренная. А сейчас — сами видите: с ладони не сразу стряхнешь, жирная.

Далеко-далеко по полю идут трактора с боронами, Шугуров машет рукой трактористам, чтобы на следующем круге подъехали поближе — бороны показать. Я смотрю по сторонам, прикрываясь козырьком ладони. И вижу, что земля «отсвечивает».

Фото: Алексей Майшев

— А что это, Анатолий Иванович?

— Часть природной технологии — резаная солома. Еще Менделеев писал, — Анатолий Иванович достает из кармана сложенный лист бумаги:  «Многие впадают в ошибку, полагая, что чем больше пахать, тем лучше. Но если, например, покрыть почву листвой, соломой или вообще чем бы то ни было отеняющим и дать ей спокойно полежать некоторое время, то она и без всякого пахания достигнет зрелости». Мы так и сделали.

Шугуров покажет нам потом заверенный печатями документ, где сказано, что балл плодородия в совхозе «Пугачевский» в 1970 году был 34, то есть очень низкий. Сейчас он приближается к сотне (что тоже заверено печатями). И если по стране этот балл, согласно «закону убывающего естественного плодородия почвы», падает даже с применением удобрений, то в «Пугачевском» — растет. Причем такими темпами, что в это трудно поверить.

— У нас гумус за пять-семь лет вырос на процент*, — рассказывает Шугуров. — Как-то раз один ученый приезжал, расспрашивал. Я и рассказал. А он: «Слушать вас интересно, но только никому не говорите, что гумус вырос на процент. Никто не поверит. Для этого на гектар надо вывезти 750 тонн навоза и плугом запахать». «Ну, — говорю, — милый мой, раз ты ученый, то вот эти свои 750 запаханных тонн раздели на 24». Почему? Потому что один нормальный микробиолог провел эксперимент: взял чистый песок, безо всякого органического вещества и занес туда солому из расчета четыре тонны на гектар. В одном варианте — на глубину 20 сантиметров, в другом — на глубину в 2 сантиметра, как я делаю. И стал замерять, сколько образовалось гуминовой кислоты. В первом варианте — 1 единица, во втором — 24.

Описывая свою технологию, чаще всего Шугуров употребляет слово «просто». Просто посмотрели, на какой земле растения хорошо себя чувствуют и в засуху, и в дожди, и увидели, что в естественной среде. А это просто потому, что в природе органические остатки удерживают влагу и дают питание растениям там, где они его ищут — у поверхности: здесь больше воздуха и тепла и есть условия для жизнедеятельности микроорганизмов.

— Простой пример, — с удовольствием просвещает нас Анатолий Иванович, — столб, закопанный в землю. Вот где он перегнивает? На глубине сантиметра в четыре, в пять, а глубже смотришь — все с ним нормально. Просто потому, что органические вещества разлагаются на этой глубине под воздействием аэробных микроорганизмов, живущих в верхнем слое, где есть доступ воздуха. Анаэробы живут в более глубоких слоях. Как думаете, что делает плуг? Правильно! Просто меняет их местами: выпахивает наверх анаэробы и запахивает аэробы. В результате и те и другие гибнут. Так что пахать не надо.

У меня перед глазами встает картина перепаханных полей родины — уродливая зябь, заливаемая дождем и засыпаемая снегом.

— Никогда?

— Разумеется.

Все очень просто. Осенью, после уборки урожая, надо оставить стерню, в которой накапливается снег. Он не выдувается ветрами, лежит ровно, а не клочьями, как при отвальной зяби. Это не только сохраняет будущую влагу, но и спасает почву от глубокого промерзания, а весной — от эрозии. Даже полегшая стерня сокращает силу ветра и удерживает вымывание плодородного слоя талой водой и ливнями.

— Природа ведь оставляет на поверхности земли листья, стебли, она же их не зарывает на глубину, правильно? — продолжает Анатолий Иванович. — Вот и мы не зарываем. Озимые и яровые убираем комбайнами с измельчителями. Измельченная солома в земле становится носителем углерода — материала для образования гумуса и углекислоты, улучшающих условия воздушного питания растений. Она — как одеяло, под ним растения переносят засуху лучше, чем на черной голой отвальной земле. По нашей технологии выходит, чем больше урожай, тем богаче земля. А то вот говорят, что однолетние растения не обогащают землю... Еще Терентий Семенович Мальцев доказал, что обогащают. Но никто не верил. И я все думаю: неужели они такие идиоты были, что ему пришлось столько лет это доказывать? Всю жизнь!

Директор «Пугачевского» невысоко оценивает умственные способности тех, кто вносит в землю удобрения. Во-первых, удобрения вредные. Во-вторых, они же еще и дорогие, а хорошая отдача не всегда бывает. Вот, например, сухой год… Люди потратились на удобрения, а отдача будет минимальная — структура затрат большая, результата нет.

И они почти банкроты. В «Пугачевском» же на удобрения не тратятся, а анализы показывают, что за счет соломы и пожнивно-корневых остатков в почве после уборки зерна остается в среднем около 100 кг азота, 40 кг фосфора, 150 кг калия на гектар. Потому что все эти остатки — пища для жучков-паучков, а те стараются, перерабатывают органику в доступную для растений форму.

Завершив по полю очередной круг, к нам подъезжают два трактора. Шугуров здоровается за руку с загоревшими до черноты механизаторами, спрашивая, укладываются ли они по времени. Идет вторая за сезон культивация с провокацией к прорастанию сорняков. А всего таких культиваций проводится три-четыре, в зависимости от погоды — дожди или сухо. Сначала дисковая борона перемешивает корешки и вообще все. За ней — не позже чем через три-четыре часа — пружинная борона ровняет, чтобы не было комковатостей, соломку резаную расстилает, закрывает черную землю и уменьшает испарение, поскольку от белой соломы «отсвечивает». Завершает всю операцию плоскорезный культиватор «Паук», который, в отличие от импортных, ворочающих землю, проходит под землей: подрезает, а не переворачивает. Сберегает влагу в почве. А потом и сеять можно.

С севом в «Пугачевском» тоже не все как у людей: все хозяйства уже отсеялись, а здесь начинают только в конце мая. Потому что Шугурову не нравится идея «сей в грязь, будешь князь». Трогать слишком влажную почву нельзя, иначе в сухую погоду она превратится в монолит, растрескается, и ее ничем не исправишь. Надо, чтобы она прогрелась, и зерну в ней хорошо будет. Посеяв в прогретую землю, «пугачевцы» быстро получают хорошие всходы. Сорняки после культивации всходить даже не пытаются: куда им, если все вокруг уже занято культурными растениями.

— Вот академик Сдобников написал книгу «Пахать или не пахать». Я всю ее внимательно пролистал, дошел до овсюга — это сорняк такой, — и автор не знает, что с ним делать. Мы его давно уже нашей технологией уничтожили, а он все разгадывает, — смеется Шугуров и обращается к трактористам. — Мужики, а помните, как у нас чудо нашли? Что нет у нас плужной подошвы? А откуда ей взяться-то, если мы не пашем? Ну, аспиранты все равно начали копать землю и защищаться. На глаз-то ее не увидишь. Сверху копаешь — рыхлая, а глубже воткнешься — как камень. Потому что самый низ плуга давит в слое 28–30 сантиметров глубины и так уплотняет землю, что она становится как асфальт. Корни ячменя, овса, пшеницы дойдут до этой подошвы и дальше не осилят, развивают корневую систему в этом слое. В сырой год влаги им там хватит, а в чуть засушливый — уже все. Ясно же, что от плуга один вред. А народ пашет и пашет… Он у нас непробиваемый, народ-то.

Дедово лукошко

Трактористы докурили и спрятали окурки в пустую пачку. В этом жесте сквозило не показное уважение к земле, и я подумала, что на таком холеном поле окурок в самом деле выглядел бы ни с чем не сообразной дрянью… Шугуров, указывая на бороны, разъясняет, что мозги в «Пугачевском» у всех в постоянном напряжении, «как бы чего улучшить». Вот и для борон здесь придумали специальные цепи: раньше солома попадала в диски и забивала их, а теперь — нет. Садясь в автомобиль, Анатолий Иванович продолжил свою мысль о народе.

— Отучились люди напрягать мозги, и ничего им неохота в масштабах страны менять. Вот пример. Изобретатель Прохоров сделал сошник и рассекатель для разбросного посева. Кустарным способом. Не сказать идеальный, но лучше, чем все существующие, даже импортные сеялки. Этой сеялкой можно сеять без плуга по любой целине!

Оказывается, обычные сеялки сеют зерно неправильно: забивают его в землю рядами, и между растениями начинается борьба за выживание, они друг друга губят или ослабляют, в междурядьях прорастают сорняки. А прохоровская машина разбрасывает зерна по методу дедовского лукошка и дает большой экономический эффект: у каждого зерна оказывается своя площадь питания и освещения. Впрочем, вышло с этим изобретением, как часто у нас выходит. Александр Прохоров начиная с 1978 года куда только с ним не обращался! Лишь в «Пугачевском» заинтересовались и вместе с изобретателем усовершенствовали технику. А недавно идея нашла промышленное применение. На «Сызраньсельмаше» выпустили АУП 18 — энергосберегающее орудие для безрядкового сплошного посева. Энергосберегающее оно потому, что расход ГСМ при бороновании гораздо меньше, чем при вспашке, и к тому же им можно выполнять за один проход несколько операций: предварительную обработку почвы, посев и боронование.

— А вы заметили, что техника у нас отечественная?

— Вся? А Land Cruiser?

— Ну, это я купил, потому что кондиционер. А так все наше, российское.

Фото: Алексей Майшев

Если российский трактор, уверяет Анатолий Иванович, довести до ума и создать трактористу минимальный комфорт, то цены ему не будет.

— Вот возьмем «Акрос 530», комбайн наш. Холодильничек там у него, и микроклимат сделали, и голосовой портал. И уже и не нарадуется, комбайнер-то. А то куда ни поедешь — все импортное. Но никогда предприятие не будет прибыльным, если работает на импортной технике. Вот импортный комбайн, например, стоит десять миллионов. А фермер убрал за год 300 гектаров. И на эти 300 гектаров десять лет еще по миллиону дополнительно к себестоимости идут амортизационные отчисления. А наши стоят в три раза меньше.

— Но ломаются чаще?

— И импортные ломаются. Если комбайнер хреновый, он все размолотит. А по тягловой силе — какая разница: что импортный, что наш. И топлива почти одинаково потребляют: наш — 5 литров на гектар, а импортный — 3,5. Или возьмем наш трактор Т-150. Он не ломается. Хороший трактор. Но надо создать условия трактористу. И я вот думаю: а где наша промышленность? Российская промышленность могла бы ведь сделать хорошие, удобные сиденья, обить кабину пенопластом, чтобы не было слышно шума, поставить кондиционер…

— Наверное, такая техника намного дороже выйдет?

— Да это все стоит копейки! И трактор бы не узнать, и народ бы их прославлял. Почему не делают, не знаю. Или вот приехал раз ко мне один человек с идеей, как очистить вентилятором муку от пыли и грязи. К сожалению, он свою наработку до конца не довел, а мы мозговать стали, как раздувать уже отобранное зерно и из него делать отличное. Ведь бывает зерно крупное, но легкое, а такой раздув оставляет крупное и тяжелое — зерно-первенец, из которого получаются сильные всходы. И мы сделали вентилятор с камерой раздува, зерно по элеватору поступает в камеру и раздувается: самое тяжелое падает сразу, которое полегче падает подальше, в другой бункер, еще легче падает еще дальше, в третий бункер, и совсем легкое — в отходный. И такая селекция плюс разброс зерна по методу дедовского лукошка дают очень хорошие всходы.

Шугуров неожиданно улыбается и показывает на лису, что смотрит на нас из зарослей козлятника.

— Ведь и не боится же! Вообще, у нас тут по лугам и лесам кого только нет! И птицы, и зверя. А давайте-ка я вам нашу животину покажу, пока ее на карду не поставили.

Продовольственная безопасность

Карда — это оцепленное пространство для скота, большое стойло, куда его загоняют на ночь. А вот и стадо. Расположилось живописнее некуда, как будто специально готовилось покрасоваться, — на отлогих холмах перед прудом. Анатолий Иванович поясняет: вот эти черно-пестрые местной породы — телки, а бычки стоят как раз на карде, потому что с ними пастухам не управиться.

— Хороший народ у нас, но ленивый — не отнять. — Анатолий Иванович грустно улыбнулся. — Как-то раз приехал я в хозяйство часов в пять вечера, а стадо уже на карде стоит. «Что ж, говорю, вы делаете-то? Почему так рано?» — «А они наелись уже, — отвечают, — и легли. Сами поглядите». — «Да если вас в стойло загнать, вы тоже уляжетесь, от нечего делать. Чтоб я больше такого не видел!» И пригрозил, что еще раз — и проводить кое-кого придется из хозяйства. Вот теперь вроде стараются.

Крупного рогатого скота в хозяйстве — 1300 голов, мясного и молочного. Завели для того, чтобы не пропадали зерноотходы. Коровы едят траву, патоку, соль. В общем, крестьянский рацион, который почти ничего не стоит. Да еще козлятник — чистый почти белок. Прививок животным не делают, потому что они здоровые, и ветеринаров в хозяйстве тоже нет. Молоко сдают по 11 рублей на маслозавод. При себестоимости в 6 рублей получается хорошая рентабельность.

Фото: Алексей Майшев

— А не дешево сдаете, Анатолий Иванович? Ведь молоко ваше можно считать экологически чистым.

— А оно и есть экологически чистое. Некоторые говорят: вот бы такое в Москву, мы бы за него по 30 рублей платили. Мы мясо на Пензенский комбинат сдаем, как все, по 68 рублей за килограмм живого веса. По 130 рублей, если на мясо перевести. Хотя цена ему должна быть очень высокой. Скот ведь никакой добавки не видел…

Шугуров рассеянно указывает рукой на соседний холм, чтобы мы посмотрели на вылезшего из норы сурка, и неожиданно говорит:

— Ты, я вижу, интерес к крестьянству проявляешь. Может, переедешь к нам? Шерстью займешься?

Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, шутит или нет. Похоже, не шутит.

— Какой шерстью?

— У нас же еще овца есть. 750 голов. Просто так пока, для мелких нужд. Мясо сдаем, а шерсть лежит уже четвертый год, потому что в России на нее нет спроса. Собираем, стрижем, платим деньги за стрижку, а она вон вся на складе. А хорошая же шерсть! Давай налаживай в Москве связи, бросай редакцию, продавай нашу шерсть, да и мясо тоже.

Не зная за собой никаких способностей к продажам, отказываюсь от предложения, хотя пожить в Мокшане захотелось.

— Все вы так. Как одежду покупать, мясо есть и молоко пить, так первые, а как агрокомплексу родному помочь — в кусты. Так мы его никогда не поднимем, агрокомплекс-то. Вот и наше зерно в России тоже не нужно. Посредники приезжают, покупают, везут в Новороссийск. Оттуда — в Афганистан, Иран и другие голодные края. На фураж, наверное. Хотя государство могло бы зарабатывать хорошие деньги на нашем экологически чистом зерне.

— Вам это обидно?

— Обидно. Но государству же не укажешь, правда? А вот берет один мельник нашу пшеницу в Мордовию и говорит: «Как жена испечет из этого зерна, буханку возьмешь так с молоком и съедаешь. А запах!»

Еще в Мокшан приезжает предприниматель из Краснодара, берет зерно для выпечки «живого» хлеба. Большие деньги тратит на транспорт — два рубля на килограмм зерна. Потому что на Кубани нет органической пшеницы. Этот же пекарь пригласил в «Пугачевское» представителей «Экоконтроля», чтобы получить сертификат экологически чистой продукции. Контролеры сделали анализы почвы: луга чистые, почва чистая, — и началось оформление документов. На вопрос, почему хозяйство само не затеялось с получением сертификата, Шугуров пожимает плечами и вздыхает, но мне сдается, что он по-крестьянски хитрит и просто рад сэкономить на этой процедуре.

— Не уверен, надо ли нам это. В России нет специалистов, которые могли бы представлять такую продукцию на рынке. Да и рынка нет. Вот у нас много говорят о продовольственной безопасности, — задумчиво глядя на стадо, гуляющее по берегу пруда, продолжает он. — Но все разговоры сводятся к тому, что должно быть очень много еды. Даже не знаю, откуда эти нормы взяты. Я, здоровый мужик, столько не съем. Но об экологически чистой еде — ни слова. А разве это не составляющая продовольственной безопасности? У государства должна появиться заинтересованность в такой продукции, и надо ввести дотацию на нее. А то выходит, что люди получают дотации на удобрения, а урожайность у них — ниже моей. Про экологическую безопасность этого урожая мы вообще не говорим. А у меня и выбросов в атмосферу меньше. Специалисты подсчитали, что самый затратный по ГСМ — традиционный метод с глубокой вспашкой: на один гектар тратится 35 литров топлива, а при нашей технологии — только пять. Но государству и дела нет. Один мой товарищ представлял как-то свою технику на выставке «Золотая осень», подошел к замминистра сельского хозяйства и говорит, что, мол, есть под Пензой хозяйство, которое выпускает с хорошей рентабельностью экологически чистую продукцию. А тот ему и отвечает: «Нет такого хозяйства в России. И нечего мне тут сказки рассказывать». Вот и весь разговор.

Личное дело

Мы собираемся возвращаться в правление. Отойдя к пастухам, Шугуров еще раз наказывает им как следует нагулять телок и грозится полным контролем. В машине я задаю, как оказалось, бестактный вопрос:

— Пьют?

— Кто?

— Пастухи.

— Ну, может, где и пьют, а у нас — нет. Мы людей воспитывали и рублем, и разговорами, и кодированием. В результате пьяницы у нас все кончились, и людям будет обидно услышать про себя такие слова. Вот, например, человек лет семь назад кодировался, маленько пожил без водки, стал примечать, что у него есть дочери. Забота у него появилась. Стал хорошо зарабатывать, компьютер купил, мебель. Понял вкус жизни. Машина ему уже российская не нравится, иномарку купил. И говорит: «Ты чего раньше меня не закодировал? Я бы уже, может, и начальником стал». Ну, и какой же он пьяница?

По дороге Анатолий Иванович рассказывает нам про воспитательную работу в «Пугачевском». Один случай, если вкратце, выглядит так. После того как своих пьяниц в хозяйстве перевоспитали, к ним явился судебный исполнитель и попросил взять на поруки чужих, со стороны. Просьбу уважили и взяли человека, которому или в тюрьме сидеть, или отрабатывать принудительно год. Судисполнитель приходил утром и вечером его проверять. «Помучились мы с ним немало: контролировали, воспитывали, — зато сейчас он незаменимый человек. Уже четыре года прошло, и не подведет нигде. Не сглазить бы. Другой, после того как провел у нас год, ушел в другое хозяйство, где с него никто ничего не спрашивал. Загулял там, чуть не погиб. Весной бежит: возьми назад. И сейчас — как огурчик», — заключает Шугуров. Таких историй не одна и не две, хотя некоторые «перевоспитанные» с ним с тех пор не здороваются. Но это, как он считает, их личное дело.

Анатолий Иванович неожиданно тормозит — увидел в полях два микроавтобуса. Подъезжаем. Оказывается, это народ из соседней области, присматривающийся к природной технологии. Обмен рукопожатиями.

— Здорово. Какими судьбами?

— Да вот, выдалось время, сами поехали еще раз посмотреть и соседям землю твою показать.

— Ну что ж, смотрите. Если будут вопросы, заезжайте. Расскажу. — И уже нам: — Некоторые считают, что я не все секреты рассказываю. А я все говорю. Но люди какой-то элемент пропустят, нарушат технологию — и моих результатов уже не получат. Вот я, к примеру, рекламирую поздние сроки сева озимых, которые оправданны, потому что растения тратят большое количество питательных веществ осенью, а весной заново начинают расти, когда земля потеряла часть питания. А люди услышали это по-своему: сроки соблюли, а землю не подготовили.

Система земледелия, применяемая в «Пугачевском», подробно изложена в книжке Шугурова «Технология больших возможностей», которую он дарит всем интересующимся. Но мне, к сожалению, не досталось: у автора кончился тираж, а новый еще не пришел.

Зато Анатолий Иванович дал мне семена козлятника — чтобы я их посеяла в усадьбе своей бабки в Подмосковье. Козлятник взошел — и убил все сорняки. На следующий год посажу в эту обогащенную азотом землю картошку. По совету Анатолия Ивановича неглубоко и не в мае, как все, а в начале июня.

P. S. Перед сдачей материала в печать я позвонила в «Пугачевское» — узнать, как засуха отразилась на их урожае. C начала июня в Пензенской области не выпало ни капли дождя. Температура держалась на уровне 36–40 градусов. Шугуров говорит, что не столько жара, сколько горячие суховеи привели к снижению урожайности. В среднем урожайность в хозяйстве составила 16–18 центнеров с гектара при себестоимости 1,5 рубля за килограмм. При этом из-за роста цен на зерно «Пугачевское» «по деньгам ничего не потеряло» — обнадеживающий результат на общем фоне*.