«Собрать» интеллигенцию: исторический опыт

Нам уже неоднократно приходилось писать о такой социальной группе, как интеллигенция. Впрочем, не только нам: эта тема неизменно остается одной из любимых не только в социологии, но и в публичном информационном пространстве. Мы привыкли говорить о феномене русской интеллигенции, подчеркивая, вслед за классиками литературы, ее особую роль в истории страны. Между тем, речь идет далеко не только о некоем сугубо национальном явлении.

Научных и обыденных определений интеллигенции — десятки. Наиболее лаконичное и универсальное из них дал, по-видимому, Пьер Бурдье, охарактеризовавший интеллигенцию как класс производителей символических благ. В переводе на понятный язык это означает, что интеллигентом может считаться каждый, кто занят в производстве культурно значимых для общества образов — священник, писатель, художник, музыкант и т.д. С этой точки зрения интеллигенция существует с тех пор, как первобытные охотники освободили некоторых своих соплеменников от необходимости добывать пропитание в обмен на выполнение ими определенных ритуальных и символических функций.

На протяжении столетий эти «специалисты по символам» решали важнейшую задачу — формировали у людей представление о мире. Окружающую реальность и самого себя человек не воспринимает непосредственно. Для формирования цельного мировоззрения ему необходима некая опорная конструкция, своего рода леса. Именно их и создает интеллигенция, понимаемая в том смысле, который в это понятие вкладывал Бурдье. Интеллигенция, выражаясь научно, легитимирует нашу картину мира.

Долгое время эту роль играли жрецы и священники. В средневековой Европе хранителем и транслятором доминирующего мировоззрения было монашество. Однако с XVI–XVII веков стали набирать силу процессы, которые в корне изменили облик интеллигенции и превратили ее не только в хранителей знания, но и в серьезную социальную силу. Секуляризация сломала монополию духовенства на «производство символов». Процесс легитимации картины мира вышел из сферы сакрального. Это означало, что теперь светский человек при определенных условиях мог войти в цех «властителей дум». Возможность этого обеспечило быстрое развитие образования.

В результате на Западе сформировался массовый слой образованных людей, которые не чувствовали над собой авторитета церкви и, более того, не признавали ее монополии на «производство символов» и оспаривали ее. Эта группа не вписывалась ни в какие рамки старого феодального сословного общества. В схожей ситуации в XIX веке оказалась Россия. В результате быстрого распространения образования в стране возник невиданный доселе слой — массовое образованное разночинство. Его типичный представитель нам хорошо известен по творчеству Тургенева и Достоевского: вечно нуждающийся молодой человек, выходец из низов, мечтающий переписать карту звездного неба.

Проблема социализации этой «новой» интеллигенции стала ключевой, так как она, подобно пороховому заряду огромной силы, могла взорвать весь устоявшийся общественный порядок. Не будет сильным упрощением сказать, что все большие европейские революции, начиная с Великой французской, разгорались именно от этой искры. Взращенные на идеях Просвещения французские интеллектуалы смели тысячелетнюю монархию, основанную на «божественном праве». Националистические настроенное студенчество и профессура сыграли роль приводного механизма революций 1848 года.

Что политический режим мог противопоставить этой растущей оппозиционности образованного слоя? Лишь одно: интеллигенцию было необходимо пересобрать на новой матрице как органичную часть социального тела.

Это означало запустить социальные лифты, открыть информационные шлюзы и дать интеллектуалам доступ в ряды элиты.

Причем сделать это так, чтобы корабль государственности не дал крен на противоположный борт.

Разные страны решали эту задачу с разным успехом. Английский интеллектуал изначально был частью элиты. Будущие философы и будущие лорды обучались в одних учебных заведениях, вели, с поправкой на достаток, схожий образ жизни, и, что более важно, разделяли общее религиозное мировоззрение. Интеллектуал в Англии всегда оставался добрым христианином, и это во многом помогало ему понять свое место в мире и обществе. Эта «укорененность» интеллигенции на протяжении веков сохраняла Англию от социальных революций.

Иначе дело обстояло во Франции, где многовековое противостояние церкви и государства способствовало активному формированию атеистического дискурса, а между элитами и радикальной интеллигенцией пролегла пропасть, вырытая Великой революцией. Чтобы примириться друг с другом, измениться пришлось и интеллигенции, и государству. Французская республика, в меру консервативная, но при этом подчеркивавшая свой демократический и светский характер, стала результатом этого компромисса.

Одна из наиболее развитых на тот момент систем высшего и среднего образования стала эффективным инструментом для сборки немецкой интеллигенции. Религия здесь не играла той же скрепляющей роли, как в Англии. Ее место заняла идеология радикального национализма. Она консолидировала общество в монолит, однако в исторической перспективе эта консолидация обернулась трагедией.

Россия на этом фоне стоит особняком. В отличие от Запада, интеллигенцию в России создало государство. Построенная по немецкому образцу система высшей школы за несколько десятилетий смогла обеспечить общество «новым кадром» — массовой прослойкой образованных людей, необходимых для модернизации страны. Однако на этом процесс сборки интеллигенции «сверху» застопорился. Государство не смогло решить три ключевые задачи: обеспечить взаимопроникновение интеллигенции и старой элиты, запустить социальные лифты и расширить информационное пространство сообразно с нуждами нового образованного слоя. Тысячи амбициозных молодых людей с университетским образованием оказались на положении париев, которым оставалось только два пути — в революцию или в науку. Многие сочетали их. Так возник тип русской революционной интеллигенции, которая, подобно тургеневскому Базарову, отрицала социальную реальность, подводя под свое отрицание научный фундамент.

Ошибки в сборке общности интеллигентов дорого обошлись царской России. Антонио Грамши когда-то точно подметил, что именно интеллигенция обеспечивает высшую легитимацию политического режима: формируемое ею общественное мнение, собственно, и создает образ «хорошей» или «плохой» власти. Полная дискредитация монархии на излете империи — результат враждебности интеллигенции верховной власти. Советской власти удалось на какое-то время пересобрать интеллигенцию. Это во многом обеспечило успех политических и экономических свершений страны в XX веке. Однако в конечном итоге Советский Союз попал в ту же ловушку, что и царская империя: власть потеряла связь с общностью интеллигентов, которая вновь встала на путь разрушения. Однако крах советского строя стал и ее крахом. Интеллигенция как общность распалась. Ее сборка и социализация — важнейший вызов нашего времени.