Об интеллигенции у «них» и у «нас»

С тех пор как авторы сборника «Вехи» более 100 лет назад поставили диагноз русской интеллигенции, наши «властители дум» в полном смысле слова потеряли покой. Едва ли не каждое следующее их поколение выдает свой аналог «Антивех». За последние годы мы видели уже несколько вариантов. Недавно вышел очередной — «Интеллигенция. Заметки о литературно-политических иллюзиях» социологов Бориса Дубина и Льва Гудкова. Одна из ее глав доступна в интернете.

Пафос текста незамысловат — все наши проблемы оттого, что у нас выросла некая «неправильная» интеллигенция. Авторы широкими мазками изображают светлый лик западного интеллектуала — человека, которого «отличает болезненная, даже невротическая неспособность принять “готовые ответы”, культивирующего в себе особую чувствительность к внутренним — моральным, логическим, доктринальным — коллизиям и ценностным противоречиям». Отечественный интеллигент на его фоне выглядит совершенным парием.

У «них» — рационализирующий реальность носитель инновационного духа. У «нас» — раздавленный тоталитарной бюрократией маргинал. «Там» — «повзрослевший» индивид, свободный от давления извне и связанный с равными себе лишь узами взаимного уважения и признания. «Здесь» — стонущий под гнетом государства социопат, бьющийся над бессмысленными вопросами. Возникает ощущение полной безнадеги. И сделать ничего, вроде бы, нельзя, ведь «хорошего» интеллектуала авторы представляют едва ли как не исключительно западный феномен, сформировавшийся в результате уникального совпадения исторических и культурных условий. В наших же палестинах, как ни бейся, ничего, кроме философствующего неврастеника, появиться не может.

Книга претендует на некую научность, но у меня от нее, по крайней мере, после прочтения одной главы, осталось впечатление общественно-политического памфлета: бросается в глаза привычное морализаторство и посыпание головы пеплом. За всем этим угадывается неизбывное желание русского (советского, российского) диссидентствующего интеллигента хоть как-то обрести самого себя: «Да, мы страдаем в удушающей атмосфере властного деспотизма и народного непонимания, но где-то там есть чудесная страна, где таких, как мы любят, ценят и уважают». Эта антитеза наполняет его жизнь смыслом. В ситуации, когда терпят крах все старые ориентиры, наверное, ничего другого не остается. В данном случае текст российских социологов интересен прежде всего как материал для постановки диагноза, а не как конкретное исследование.

Что мы увидим, если посмотрим на поднятую в тексте проблему без надрыва и излишнего морализаторства? Авторы совершенно правы, когда подчеркивают роль интеллигенции как основного производителя и ретранслятора знания. Но делает ли это ее свободной от давления и контроля свыше? Пьер Бурдье нашел удачное определение интеллектуальной прослойки общества — «подавляемая часть господствующего слоя». Да, интеллектуал господствует над умами, но он — фигура далеко не самостоятельная. Он зависит от людей, имеющих власть и деньги, и эта зависимость тем тягостнее, что интеллектуал считает себя культурно выше их. Отсюда вытекает извечный комплекс интеллигента, суть которого одной фразой выразил Гюстав Флобер: «Как вести жизнь буржуа, считая себя полубогом?».

Подобная раздвоенность сознания имманентна для представителя интеллигентского сословия — что в России, что во Франции, что в Германии.

Это родовая травма, которую интеллигент стремится любым способом преодолеть, лучше всего — слившись с политической и экономической элитой, чувствуя себя причастным к власти. Что бы ни писали наши и зарубежные интеллектуалы, они всегда мечтали именно об этом. Если для этого требовалось соответствующим образом изменить собственные ценностные установки, то они, не задумываясь, на это шли. В разное время в разных странах описываемый Борисом Дубиным и Львом Гудковым западный интеллектуал, «автономный, то есть не зависящий от каких-либо внешних авторитетов индивид», обосновывал безудержную колониальную экспансию с истреблением целых народов, дремучий национализм и еще много чего такого, что слабо гармонирует с образом несущего дух рациональности доброго кудесника.

У нас вообще очень часто ставят знак равенства между этой самой пресловутой веберовской рациональностью и всем тем лучшим, что знала история человечества. Как будто никогда не было рационально обосновываемого геноцида и рационально организованных систем по истреблению тысяч людей. К слову, сам Вебер относился к духу рациональности амбивалентно. Его же нынешние последователи «дорационализировались» до того, что готовы расколдовать последние табу, на которых базируется сама человеческая культура, — ценность семьи, святость жизни и т.п. Все эти пламенные выступления западной интеллектуальной общественности в поддержку сирийских повстанцев, режущих головы направо и налево, украинских оппозиционеров, поставивших страну на грань гражданской войны, российских гомосексуалистов не вызывают ничего, кроме недоумения.

Попытаемся «приземлить» проблему. Не существует «хорошей» или «плохой» интеллигенции. Ставить вопрос таким образом — значит впадать в эссенциализм и антиисторизм. Есть социальный феномен — возникший в Новое время массовый образованный слой, обладающий уникальным сочетанием качеств. Вопрос о том, что с ним делать, являлся головной болью политиков и мыслителей. В одних странах, путем проб и ошибок, пришли к необходимости его интеграции в элиту, где его представители взяли на себя роль интеллектуального обеспечения политического и экономического господства. По этому пути пошел Запад, причем далеко не сразу. Другие же страны (и Россия — не единственный пример) не смогли в силу целого ряда причин сделать интеллигенцию частью элиты, в результате чего получили армию смертельно обиженных на государство людей, которые, в силу своего культурного потенциала, превратились в главную угрозу общественно-политическому миру.

Возможен ли некий промежуточный вариант? История знает такие примеры. Политический\экономический интерес — это не обязательно обслуживание конкретного социального слоя. Все зависит от того, какие в обществе приняты понятия о престиже, что, выражаясь языком Пьера Бурдье, является основной формой символического капитала. Так, наша интеллигенция в эпоху подъема советского строя была счастлива без непосредственного доступа к деньгам и власти. Даже на Западе, в основном на периферии, где еще сохраняются традиционные ценности, тысячи представителей интеллектуального сословия трудятся, вполне довольствуясь своим статусом. Сборка интеллигенции на адекватной современным вызовам платформе — это в некотором смысле инженерная задача. Главное — правильно к ней подойти.