Для тех, кто служил.

Дембельский альбом Валеры Игнатова.

Отрывок из книги Юрия Лазарева "Дневник лейтенанта Горелова"

Дембельский альбом Валеры Игнатова

По кораблю разнеслась команда: «Окончить работы. Команде приготовиться к малой приборке».
Постепенно на ют стали выходить приборщики, по обыкновению готовят приборочный материал к работе. Перерыв между работами и приборкой всего десять минут. Курильщики быстренько собираются на перекур.
На юте оборудован трубопровод, походный душ. Самая обыкновенная забортная вода подаётся через дырочки в трубах, поднятых над палубой на двухметровой высоте. Вода, к сожалению, почти тёплая. Тропики. Любой желающий может всполоснуться после трудового дня. Пресная вода – дефицит.
Из тамбура у рубки дежурного появилась группа почти голых, в одних трусах, совершенно грязных моряков, вымазанных в соляре и ещё каких-то нефтесодержащих продуктах.
Это «каторжники». Их сегодня выловил старпом днём во время занятий по общей подготовке. Застал праздношатающимися или спящими. За это они и отбыли свою каторжную повинность в трюмах, вычищая временно пустые цистерны от грязных осадков.
Работка тяжкая, надо сказать. Топливная цистерна – это пространство между самой нижней палубой  и днищем корабля, высотой менее метра и шириной в несколько метров, уставленное многочисленными острыми перегородками. Чистить трюма приходится, ползая между этими перегородками, в духоте, дыша ядовитыми нефтяными испарениями, лёжа в отвратительной грязной масляной жиже, подсвечивая себе переносным светильником.  Ну, точно – адское место. Гораздо хуже того ящика, через который пропускали моряков при переходе экватора.
Когда выходишь из трюмов на свет божий, да ещё на воздух вечернего экваториального океана, испытываешь облегчение и радость. Если, конечно, это не всего лишь перерыв в работах.
Но на этот раз работы были закончены. Бывшие «каторжники» блаженно предавали свои тела брызгам солёного ютового душа. Отмыться совсем от трюмной грязи здесь не удастся. Хотя и мыло есть специальное, для солёной воды. Главное – смыть верхний слой и освежиться.
Пока матросы плескались в душе, на площадку второго кормового орудия, рядом и этажом выше юта, вышли после подведения итогов разгорячённые спором офицеры. Это были старшие лейтенанты Скрябин, Сорокодумов, Гордиенко, Гоголев и Горелов. Они шли из кают-компании уже заведённые перепалкой. Спор захватил, и они не могли заметить, что смысл разговора, благодаря высокому тону, стал понятен другим присутствующим. Спор был жарким. Голоса знакомы.
«Они не меньше нас заинтересованы в успешной службе, но и устали не меньше нас…»
«На героев—комсомольцев надеешься, а это обычные бездельники. Быдло по большому счёту, которому и дела нет до твоих высоких понятий!»
«Да ты что? Ты-то сам какой работник! Спишь сутками! Ты чего про людей говоришь? Это из-за своей фамилии, что ли? Всех под одну гребёнку… То же мне, аристократ Жданов  нашёлся…»
В поток слов вступил было третий голос: «А я вот не аристократ, мы из крестьян и рабочих, но я тебе, Андрюша, тоже скажу, стелишься ты под них…»
«Это я-то сутками сплю? Сам ты, Троцкий! И точно – Троцкий!»
«А..! Это тебе Шура про Троцкого проболтался?!»
В накаляющийся разговор вмешался высокий и крепкий гидроакустик Саша Сорокодумов: «Э, ребята, вы чего, совсем рехнулись, классовые бойцы! Хорош, а то по углам растащим».
Раздражённые и злые офицеры разошлись по своим местам приборки. На площадке кормового орудия остались только Гоголев и Гордиенко.
Молчавший ранее Александр Гордиенко обнял рукой коллегу за плечо, другою артистично указал на находившихся внизу матросов и изрёк:
«О, Зевс!
Взгляни
На мир мой: он живёт!
По своему я образу слепил их,
Людей, себе подобных, -
Чтоб им страдать и плакать,
Ликовать и наслаждаться.
И презирать тебя, как я!»
Таков на самом деле был финал разговора, который так кратко был упомянут в дневнике Горелова.
Читатель может и не поймёт, кто и что говорил, а матросы под душем слышали и поняли всё.
Когда спор сверху стих, второгодок  старший матрос комендор Валера Игнатов криво ухмыльнулся и пристально посмотрел на трёх матросов из БЧ-3, плескавшихся рядом с ним под солёным душем в попытке смыть максимум грязи после каторжных работ, и сквозь зубы процедил: «Вам хорошо, караси. Сейчас после ужина Андрюшка к вам придёт, по шёрстке погладить. А мне Лысый ещё добавит».
«Не «Андрюшка», а старший лейтенант Горелов», - оттираясь пемзой, пробубнил в ответ упитанный голышок из БЧ-3.
«Что ты там, дух, пролепетал?» – придвинулся к нему Валера.
«Это кто здесь «дух»?», - у леера курил старшина команды этого «голышка» старшина первой статьи Телеба, рыжий электрик ПЛО.
«Ох, грозны в атаке румынские рубаки!», - отшутился Валера.
Обидно, конечно, слушать дерзости карасей. Но этот Телеба, хоть и худой, но годок, и за ним Ефимов, и, что хуже, Коржавин стоят. С ними шутки плохи. Если по уху не получишь, то на смех поднимут. Языкастые. «Рабочая аристократия!» У них в БЧ-3, если бы не Мина, совсем райская жизнь была бы.
Ладно, не стоит злость на других сводить! И чего к ним прицепился? Не повезло сегодня. Давно его, Валеру Игнатова, не прихватывали начальники, да ещё так по-глупому. Сменился с вахты из «Дозора», сидел в кубрике, а повязку снять забыл. Когда старпом вошёл, отболтаться можно было бы, если бы не повязка. Старпом решил, что Валера специально её не снял, чтобы занятия прошланговать  под видом вахтенного. А уж в трюмах пахать на «Ревностном» вообще впервой случилось. Не то, что на своём первом, на «Луне» . Там не соляра, а мазут был. Там салагам каждый день вечностью казался. Как пережил всё это, страшно вспоминать. А теперь вот, сам почти годок, а развернуться здесь невозможно. Обидно. Я такое терпел. А мне ничего такого нельзя. Здешние салаги совсем службы настоящей не нюхали. Не справедливо это.
Игнатов вытерся ветошью и побрёл на свой объект приборки. Ведь в таком виде ещё приборку делать и ворчание плюшевого комбата Дунаевского там слушать. Весь солярой пропах! После приборки нормально отмыться надо. Если маслатые пресную воду во время ужина не отключат. И только потом поужинать. Хотя, нет, воду не отключат. Ведь с нами двое трюмных пахали. Уж им-то свои водичку в кормовой умывальничек точно дадут! Вот туда-то я и схожу. Опыт и смекалка – великое дело.
А после ужина до развода и не покимаришь. Учить всякую муть к проверке штаба эскадры заставят.
А в восемь – опять в «Дозор» на вахту. До двенадцати ночи. Кино почти месяц не смотрел после пересменки . Хорошо, конечно, что вахта не ночная. Но, с другой стороны, от сна всё равно час-полтора отнимается, а если что, тревога там, или ещё какая беда, поднимают как свеженького. Уж лучше ночную вахту стоять. Там хоть утром или перед отбоем часок-другой урвать можно. Хотя, какой сон, когда в кубрике народ по своим делам орёт и болтает, трансляция работает? Вот на  «Луне», если годок спит, то муху слышно! На «Луне» все годки как один были. Разве кого из них тронешь! Потому на «Луне» и ржавчины почти не было, и медяшки всегда блестели. А у нас здесь порядка никогда не будет. Караси до дембеля иллюминатор форточкой называть будут.
С такими невесёлыми мыслями шёл с юта в свой кубрик и оттуда на объект приборки матрос Валера Игнатов.
Сегодня не самый лучший день в его жизни. Приборку он отработал на глазах сочувствовавших товарищей. Помыться основательно не удалось. Кормовой умывальник вопреки ожиданиям оказался запертым. Недомытым пришлось ужинать.
Ужин, правда, оказался неплохим. На первое подали хорошую уху из мосамедишской океанской рыбы, припасённой помощником по снабжению. Второе состояло из варёной картошки с мясным гуляшем. И, конечно, классические зелёные маринованные помидоры. Их все советские вооружённые силы знают. На третье – компот плюс фруктовый десерт: африканский банан и мандарин каждому. А как хочется два мандарина!
Хорошо, что не качает. И ещё хорошо, что бачковать  сегодня не пришлось.
После ужина посидел в кубрике. До развода на очередную смену вахты чуть больше часа осталось.
Настроение по понятным причинам хреновое. Взгрустнулось. Сил зубрить инструкции нет. Достал из рундука пакет с письмами из дома и заготовку будущего дембельского альбома. Забрался на свою почти годковскую койку второго яруса, предварительно застелив её по-чёрному вопреки порядкам. Послушал болтовню товарищей, лениво обсуждавших прошедший день. Это неинтересная тема, поэтому мысли увели далеко назад по времени и далеко на северо-восток в пространстве. Как всегда в таких случаях, вспомнил родной сибирский город и станцию Зима, дом и родителей, девушку, которую считал своей, хоккейную команду, в которой играл вратарём, друзей-пацанов. Сейчас именно тренера своего вспомнил. Как он учил его на примере игры сборных СССР и США «держать удар». Это не в боксёрском, а во вратарском смысле. В той игре Фирсов забросил Вентцелю пять шайб, а наши выиграли 10:5! У американцев тогда сильная команда подобралась,  а Вентцеля, их вратаря, прочили в лучшие вратари чемпионата. А Фирсов его так «забросал», что бедняга при фирсовских щелчках просто садился на колени и прикрывал лицо руками, вместо того, чтобы ворота защищать. Кажется, Игнатов сейчас на того Вентцеля похож.
Прямо перед собой через иллюминатор, который находился совсем рядом с его койкой, Валера видел бескрайний и однообразный океанский пейзаж. Это который уже день! Нет, который месяц…
Если сейчас кто из офицеров и мичманов войдёт, Валере ещё влепят: за нарушение распорядка дня и корабельных правил (это за то, что валяется в верхней одежде на койке до отбоя). Да и пёс с ними, как говорил царь Иван Грозный! Надоело всё. Будь что будет. Переживём.
Лучше ещё раз взглянуть в свой альбом. Отдушина в корабельной жизни!
Сама книга альбома хороша, в синей плюшевой обложке, украшенной металлическими курсантскими якорями, с плотными картонными страницами. Куплена в лучшем книжном магазине Калининграда. Здесь ещё много пустого места, но уже и много заполненных страниц. Вначале, как положено, официальная часть.
Первая Валерина фотография на службе, в робе и с боевым номером учебки. Дальше в альбоме – снимок матросов взвода, в котором Игнатов проходил подготовку в учебном отряде, момент приёма присяги, фотография сторожевого корабля «Лунь» и его команда комендоров. Есть уже и «Ревностный». Кореша из боевой части и вообще… Вот они на набережной заснеженного Хабаровска, у старинных пушек. Это во время экскурсии. Убивали время  при пересадке на поезд до Москвы. Вот гуляют в культпоходе по Калининграду. Снялись у здания бывшего гестапо. Вот готовятся к старту кросса на 3 км, это прямо у корпуса «Ревностного» в Балтийске. Вот стоят в строю во время первого в истории корабля подъёма Военно-Морского Флага. Ну и тому подобное. Но есть уже и Средиземка, и Конакри, и Луанда, и Мосамедиш. Такие снимки – на вес золота. Такого в альбомах его старших приятелей, вернувшихся из армии раньше, и близко нет. Через годик Валера будет показывать этот альбом своим друзьям и подружкам дома. По сравнению с Валериным флотским альбомом другие альбомы покажутся «Мурзилкой» .
Уже и рисунков много. Во всех дембельских альбомах есть рисунки. Их переводят на кальку, хранят и передают из поколения в поколение моряки срочной службы на всех кораблях. Это различные якоря, чайки, парусники, современные боевые корабли и «жанровые сцены». Например, стоящий, сняв бескозырку, спиной к зрителю в скорбной позе, матрос. Перед ним – огромный могильный крест и могильная плита с флотской символикой, на которой душераздирающая надпись: «Здесь похоронены три года моей молодости». Или ещё такой рисунок, на тему девичьей верности: полуголая девушка стоит на берегу моря и машет платочком уходящему вдаль кораблю. Или наоборот, на тему жестокосердия женской половины человечества: опять же неполностью одетая девица с садистским наслаждением целится из винтовки с оптическим прицелом в покорно стоящего перед ней матроса. Существует с десяток типичных сюжетов альбомных картинок, но само изображение зависит от способностей исполнителя. Ещё важно картинку при копировании не испортить. В каждой уважающей себя боевой части всегда найдутся мастера такого ремесла. Достать хорошие рисунки – дело престижа и гордости каждого, кто хочет вернуться на гражданку с подобающим шиком.
Фотографии, конечно, важнее. Готово к помещению в альбом гораздо большее количество фотографий, чем уже находится в нём. Значительная часть содержания появится в альбоме только перед самым сходом с корабля. Сейчас эти фотографии показывать опасно. Они хранятся в надёжном месте, спрятанные от глаз начальников, способных испортить предвкушение прощания со службой. Здесь нужна бдительность. Когда в прошлом году Лысенко, командир БЧ-2, нашёл при проверке заведований у одного из бойцов его «секретные» фотографии, попало по первое число, гауптвахта была. А главное, так долго собираемые фотографии для альбома погибли.
Сейчас Валера как раз вспомнил, что его годок , гидроакустик, владелец фотоаппарата, собирался отдать ему очередную интересную фотографию. Значит, нужно во время ближайшего обхода погребов зайти в их кубрик, взять фотографию и отнести её туда, где хранятся остальные. Заодно и их проверить и пересмотреть. Давно не смотрел. Приятное занятие. Моряки, допущенные к корабельной фотолаборатории, - ценные люди!
Надо же, есть чудаки, которые вообще альбомы не готовят и называют это занятие «мелким пижонством». Все фотографии в пакетах хранят. Нет, старший матрос тихоокеанского флота Игнатов не таков. Он традиции чтит. Служба такое дело, которое не должно пройти без памятных свидетельств. А то ведь…
Вот, блин… Уже прошла команда по трансляции: «Наряженным в дежурство и на вахту приготовиться для развода. Форма одежды – тропическая». Как быстро время пролетело.
Ещё чуть-чуть полежу, и надо вставать и одеваться на развод: «наряжаться»… Развод в двадцать ноль-ноль – самый долгий и неприятный за сутки, поскольку это не только заступление вахтенной смены, но и заступление суточного наряда. В ночную смену заступающий вахтенный офицер спросонья редко на внешний вид внимания обращает. Лишь бы народ на развод вышел. А сейчас форму обязательно проверят. Надо как минимум погладиться.
Валера выгладил свой первый комплект тропички. Вовремя прибыл на развод и отстоял на нём добросовестно. Развод – мероприятие малоприятное, но, слава богу, недолгое.
Не следует думать, что старший матрос Игнатов – разгильдяй. У него в служебной карточке -  всего три взыскания, и все снятые. Были, до сегодняшнего прихвата старпомом. Он, Игнатов, между прочим – специалист второго класса, комсомолец и член комсомольского бюро самой лучшей на корабле ракетно-артиллерийской боевой части. Просто сегодня ему не повезло. Валерий Игнатов – довольно типичный советский матрос.
Матрос за время всей истории советского военно-морского флота бывал разный. Когда-то любая военная служба была советскому рабочему и крестьянину престижна и даже выгодна. Это с тех времён понятия о флотской форме, флотском пайке, флотском борще и макаронах по-флотски ассоциировались с чем-то надёжным и основательным. В те времена не все трудящиеся и ели регулярно. И советский матрос прославился  в народной памяти крепкой дисциплиной, особой выправкой, своими воинскими и морскими подвигами.
Но не о той давнишней истории эта книга. Мы-то находимся, судя по содержанию, где-то между восемьдесят первым и восемьдесят восьмым годами. Правда состояла и в том, что качество человеческого материала, составлявшего матросскую массу, постепенно снижалось. В стране ухудшалось физическое здоровье, падала мораль, росла преступность, снижался процент славянского населения, основного носителя воинских и флотских традиций.
Большая часть экипажа надводного корабля состояла из военнослужащих срочной службы, матросов и старшин, призванных с гражданки на три года исполнять свой конституционный долг перед Отечеством. Как правило, сразу после исполнения восемнадцати лет. После первого самостоятельного трудового года, после учёбы в техникуме или профтехучилище. Иногда и студенты попадались. А бывало, и прямо со школьной скамьи. По существу, одев форму и даже придя на корабли, большинство матросов оставались очень молодыми людьми, почти детьми, с точки зрения не только их родителей, но и просто объективно.
И вот эти молодые люди попадали под почти неограниченную власть военных начальников. Почти неограниченную, поскольку формально существовали нормативные акты, устанавливавшие права военнослужащих и ограничивавшие волю начальников. На практике же давно действовали два общеизвестных правила:
1. Начальник всегда прав.
2. Если покажется, что начальник почему-то вдруг не прав, смотри пункт первый.
Это, конечно, не означало начальственного беспредела. Большинство офицеров держались в рамках законов и уставов. Но воинские традиции Рабоче-Крестьянской Красной Армии, когда-то рождённой в противовес армии господ-офицеров и солдат-холопов, уже не работали. Достаточно было появиться на командной должности самодуру, хаму со склонностью к жестокости, и жизнь подчинённых становилась невыносимой. С самоуправством начальников верхи разбирались только тогда, когда наступали самые тяжёлые последствия: гибель, увечья людей, катастрофы техники. При этом потоками шла пропаганда и руководящие указания о необходимости борьбы с проявлениями неуставных взаимоотношений.

А неуставные взаимоотношения распространялись с самого верха. И эта тенденция становилась всё более постоянной и опасной для конкретного военного человека и для страны в целом, отражая нарастающее обострение противоречия между власть предержащими и народными низами.
Одна из первых реальностей, с которыми встречались молодые воины на военной службе – это ответственность. Ответственность вполне настоящая. Ответственность за свои действия или бездействие. Ответственность за своё заведование. Ответственность ЗА НЕПОВИНОВЕНИЕ. Ответственность вплоть до уголовной. Эта ответственность постоянно напоминала о себе суровыми речами командиров, угрожала пунктами инструкций, статьями уставов, законов, которые доводились под роспись, выучивались наизусть, сдавались на зачётах. Система наказаний за нарушения воинской дисциплины, правил воинской службы, воинские преступления работала наглядно и ощутимо. Это только с годами и опытом службы можно было разобраться, что эта система не являлась неотвратимой и могла давать сбои.
Вторая реальность, с которой сталкивался матрос на службе – воинский распорядок жизни. Что это за порядок, читатель уже знает из первой главы  нашей книги. У большинства юношей призывного возраста в те времена условия жизни на гражданке были вполне вольготными: в основном хорошее питание, обеспеченное трудами родителей, достаточно свободного времени, уверенность в своих силах и взрослости, свойственная возрасту, свобода,  наконец (сказки про тиранический советский режим, державший в страхе население страны, касательно шестидесятых-восьмидесятых годов, оставим на совести тогдашних диссидентов и зарабатывающих на этих бреднях писателей и журналистов).
И вдруг – совсем другая жизнь. Ты уже не можешь выбирать, где находиться, чем заниматься, когда и что есть, когда и сколько спать, с кем общаться. Даже кого уважать - регламентировано уставом. Очень мало свободного времени. Очень мало времени на отдых, сон. Большие физические и моральные нагрузки. И с непривычки к режиму мало еды.
Третья суровая реальность  – мужской коллектив. Нет, это не тот коллектив мальчишек, который в пионерлагере… На одном полюсе в такой группе – привыкшие к военной жизни, заматеревшие моряки, а на другом – ничего не умеющие, не привыкшие к трудностям службы мальчишки. И если воинский коллектив остаётся без правильного руководства, без внимания и заботы начальника, если матросы брошены на произвол обстоятельств, только случайное положительное лидерство сильной личности из состава самого коллектива может уберечь его от появления и процветания самых мерзких полууголовных традиций, называемых годковщиной. Такая личность – большая редкость. Скорее – субъект приключенческих фильмов. А уж если человек попал в подразделение со сложившейся годковщиной… Это уже не воинское подразделение. Это почти банда, имитирующая воинскую дисциплину и службу, живущая по своим волчьим законам. Разница между службой и тюремной жизнью становится совсем небольшой. На «Ревностном» такого в крайних формах, слава богу, не было. Пока.
Объективные трудности и лишения воинской, даже морской службы в ряду общих проблем матроса, может быть, стоят лишь на последнем месте.
Тем более удивительно, что и в таких условиях советский матрос в большинстве своём проявлял старание, великое терпение, высокие нравственные качества, а иногда и настоящий героизм. И к середине своей службы становился хорошим специалистом, способным выполнять свою работу не хуже западного профессионала. Это, конечно, если есть у кого и чему поучиться. Знания и навыки должны переходить от поколения к поколению.
Но сейчас – на вахту. Автор заболтался. Надо догнать старшего матроса Игнатова, а то он может уйти от нас далеко по маршруту обхода погребов и других мест хранения боезапаса, и мы не узнаем, каков должен был быть его дембельский альбом.
Вахта дозорного по погребам (согласно уставу это «специальное дежурство») заключается в длительном сидении в посту «Дозор», в котором надо следить за приборами, контролирующими состояние погребов с боезапасом, а также в двух за смену совместных с командиром артдозора обходах погребов с боезапасом. Всё это делается для поддержания безопасности мест хранения взрывчатых веществ на корабле. Дело серьёзное. Да на корабле всякое дело серьёзное. Если бы гораздо позже, через двадцать лет, корабельная вахта вовремя обнаружила утечку опасного газа, не погиб бы «Курск».
С восьми до девяти вечера дозор первый раз обошёл погреба. В это время на корабле ещё очень оживлённо. Нельзя позволить себе отклонения от маршрута обхода. Но на обход с командиром артдозора ходил румын, с которым Игнатов всегда заступал в паре. Довольно нудный такой казах. Потом они с этим минёром Галиевым долго сидели в «Дозоре», заполняли вахтенные бумаги, пока шла вечерняя поверка,  читали втихоря книги, прикрывая их дозорными журналами. Хреново только, что салярой от себя самого несёт.
Потом на корабле случился отбой. Народ постепенно улёгся по койкам. Вскоре перестали шляться всякие проверяющие начальники. Угомонились мичмана в соседних с «Дозором» каютах. Наступила тишина. Только ровный гул вентиляционных движков. Из-за этого гула не слышно звука работы маршевых турбин, ревущих глубоко в корабельном чреве.
Вот теперь пойдёт на обход он, старший матрос Игнатов. И прихватит с собой альбом, чтобы примерить, куда поместить в нём новые снимки. Главное, чтобы их обход не совпал со временем обхода корабля каким-нибудь занудливым проверяющим. Но таких на корабле мало. Все офицеры и мичмана по графику ходят. За ночь – четыре обхода четверых контролёров. Реально обходят корабль только единицы. Сейчас будет время обхода главного боцмана. Этот только носовые тамбура проверяет.
Командир артдозора, с которым идти в обход – собственный командир отделения, ровесник и зема-сибиряк , поэтому нет сомнения, что, проходя мимо кладовой артбатареи, они обязательно заглянут туда. А там-то, в одном из ящиков с ЗИПом , и лежат заветные игнатовские фотографии.
Так оно и вышло. После обхода кормовых артиллерийских погребов путь дозора лежал мимо тамбура, в котором расположена кладовая. Зашли в этот тамбур. У корефана здесь тоже какое-то дело.
Вообще-то войти в кладовку просто так нельзя. Ключик-то есть, его добыть (скопировать через заведующего кладовкой при наличии соответствующих связей) – дело не хитрое; но она печатью комбата Дунаевского опечатана. Но на то они и артдозор. Зайдут после обхода тихонечко в каюту начальника, кантонут аккуратненько, и шёпотом: «Тащ. старший лейтенант! Мы  с обхода… Так там на нашей кладовке печать помятая. Через час Мина на обход пойдёт, замечание напишет. Дайте печать, а мы мигом запечатаем».
Можно не сомневаться. Даст печать.
Кладовка вскрыта. В ней на стеллажах хранятся ящики с ЗИПом. Каждый ящик закрыт и опечатан печатью командира БЧ-2. Сюда залезать нереально. Но кроме штатных ящиков есть ещё и всякая дополнительная тара. Это нештатное содержание кладовки. Всего же не предусмотришь при конструировании корабля. Всегда найдётся то, что нужно хранить дополнительно. Вот среди этих-то ящиков и был тот, в котором всё отделение хранило свои «секретные» вещи.
Пока командир артдозора копался в своём ящике, Валера нашёл среди нескольких целлофановых пакетов свой, вынул его  и распаковал. Вот они, фотографии.
Прежде всего – большая цветная фотография самого Валеры: в синей форменке с погонами, на которых блестят полированные латунные буквы «ТФ» и помещена чайка, выпиленная их светящегося в темноте фосфоросодержащего материала; с парадным серебряным аксельбантом, позаимствованным на время съёмки у баталера, со значками специалиста 1 класса и «За дальний поход» (их своих у Валеры тогда и близко не было); в специально шитой маленькой бескозырке-«тюбетейке», с перекинутыми на грудь длиннющими ленточками до ремня. Дунаевский, когда ещё в Балтийске случайно увидел эту фотографию, порвал её и долго искал этот комплект формы в шмутках Игнатова, но не нашёл. Говорит, нашёл бы, заставил бы на тряпки порезать. Ведь всё же неуставное. И найти не смог бы. Всё припрятано здесь, в кладовке артиллерийской батареи, в укромном ящичке. Здесь – второй и третий экземпляры этой самой фотки.
Вот снимок его с ребятами, грузившими корабельный боезапас в арсенале в Светлом . Он – в простреленной немецкой каске времён Великой Отечественной. Они её рядом с арсеналом нашли. Там ещё много таких было. Стрёмный снимок, но замполит отобрал бы.
А вот они с земой, приборщиком каюты валяются в офицерской каюте командира БЧ-2 на койке, одев тужурки и офицерские фуражки. Лысенко на сходе был, а они в его каюте порезвились. Это тоже традиционный сюжет. Почти у всех имеется. Только Коржавин, офицерский прогибщик, говорит, что это как Барбос в гостях у Бобика.
Ещё фотки на грани фола – на фоне пушек, антенн и пусковых установок ракетных комплексов. Это нарушение всяких там режимных запретов. Но какой же военно-морской альбом без корабельного оружия?
Несколько фотографий вражеских кораблей и самолётов. Это не очень запретно. Даже особистом поощряется (он себе копии собирает). Но замполит отбирает. Говорит, что это «преклонение перед Западом».
Ну а эта – вообще приговор. В посту управления «Льва» сидит Валера и все его кореша в одних трусах и майках, с пьяными мордами и с железными кружками в руках. Ничего, что это был единственный случай за всю службу, когда ночью, в заводе в Калининграде, удалось добыть спиртного, собраться и отметить праздник, кажется, Восьмое Марта. И всё тогда обошлось. Зато, глядя на эту и другие фотографии, можно подумать, что на «Ревностном» они жили вполне припеваючи.
Всем этим снимкам уже приготовлены места в альбоме, вырисованы рамки.
А вот эти снимки совсем новые. Жаль, что ничего стрёмного. Просто ловили рыбу на юте. Зато какую рыбу! И где ловили! В Анголе, в Африке.
Валера подумал и решил, что свой бесценный альбом и новые фотографии он возьмёт в «Дозор», чтобы разметить для них рамки.
Много времени для просмотра своего богатства нет. Надо закончить обход и идти в рубку дежурного, чтобы доложить о результатах.
Пошли дальше. Спустились для проверки последнего кормового погреба. Ещё две палубы вниз.
Что такое? Явный запах спиртного! Для «Ревностного» это не было рядовым случаем. И гул разговоров слышен. Кто это?
Всё ясно. Ещё ниже палубой – водоотливник . Это оттуда. Вот и виновники торжества, карабкаются по вертикальному трапу снизу. Во, удивляются пьяными рожами внезапным свидетелям.
Теперь понятно, почему в кормовом душе не было воды вечером, как рассчитывал Игнатов.
Значит так. Своих грязных маслопупов после каторжных работ они вовремя отмыть не успели, но организовали это ночью, после отбоя. А теперь ещё и отметили. Это же БЧ-5! И откуда у них спиртяга? Самое «криминальное» подразделение корабля. Нет, кораблей вообще, поскольку Игнатов не знает корабля, на котором кто-нибудь занимал бы последнее место в соцсоревновании, кроме БЧ-5.
Из самого нижнего тамбура отсека вылезали один за другим бэчепятские ребята, человек семь. Сразу видно, что выпили изрядно. Как на вахту в четыре часа пойдут? Игнатов понял, что случилось мероприятие, что-то вроде покровительственной акции годков по отношению к попавшим в беду карасям: младших товарищей помыли, накормили и напоили (хотя, не ясно, кто кого кормил и поил). Младшие в ответ наполнились щенячьими восторгом и верностью. Мероприятие закончилось, а он, Игнатов со своим начальником, очень некстати оказались в данном тамбуре в данное время.
Валера и командир артдозора запирали двери в погреб, а мимо них проплывали, дышали спиртовым свежаком и дико пялились пьяные обитатели кормовых кубриков. Кто-то из старших шепнул что-то на ухо командиру артдозора. Тот понятливо кивнул. Все гуськом полезли по трапу наверх. Артиллеристы пошли следом.
Так получилось, что Валера выбирался из нижнего тамбура последним. Почти все уже вылезли ещё выше. Последний маслатый, самый пьяный вымытый карась лез по трапу вверх. Валера, держа в руке свой альбом, стал закрывать люк в нижний тамбур. Как раз стопор снимал . Чуть дальше метра от трапа наверх. Совсем случайно среагировал на странный звук вверху, повернул голову в сторону верхнего люка. А там!..
Последний маслопуп уже на треть торчал выше люка и тоже пытался снять стопор. Как учили.  Ничего, что ещё не вылез, что внизу ещё кто-то есть? Надо снять стопор. Развернулся  назад, потянулся неуверенной рукой и… промазал! Рука, ударившись о железо люка, соскользнула вниз, тело потеряло устойчивость, покосилось, рука, державшаяся за поручень предательски ослабла!
Стоявший снизу, согнувшийся у своего люка Игнатов, наблюдал это как в замедленной киносъёмке: доли секунды человеческое существо как бы зависло, опёршись затылком на заднюю часть лючного проёма, а потом провалилось в него, рухнуло вниз с четырёхметровой высоты!
Ни о чём Игнатов не думал. Ничего не сравнивал и не анализировал. Срабатывали рефлексы и ещё что-то… определения этому нет.
Его левая рука держит крышку свободного от стопора тяжёлого люка и драгоценный альбом, дело всей службы. В полутора метрах сбоку – трап, с которого падает живой человек.
В одно мгновение советский человек, старший матрос, комендор, вратарь хоккейной команды Игнатов бросил альбом, отпустил люк, отпрянул в сторону от его падающей массы, винтом развернулся на спину,  головой вниз, сделав выпад ногами вверх и в сторону трапа!
Сначала долбанулся затылком. Тут же ударило и навалилось на ноги, а потом страшно больно резануло по правой руке...
Уже кто-то рядом. Кажется, на несколько секунд вырубился! Поднимают, несут в угол тамбура. Осматривают. Самому интересно, чем кончилось.
Так. Рядом сидит вполне живой и пьяный бэчепятский карась. Вся ихняя компания здесь. Беспокоятся не столько за карася, сколько за Валеру. Его, Игнатова, голова звенит от боли, левая нога ушиблена этим самым падшим карасём. Правая рука придавлена крышкой упавшего люка, которую он сам и снял со стопора. Но самое страшное, на горловине люка лежит частично разрубленный той же крышкой дембельский альбом. Это он, альбом, упал на край лючного проёма. Это на него пришёлся удар тяжёлого люка. Это он спас руку Игнатова от гораздо более тяжёлой участи!
Голова, рука и нога болят. Особенно рука. Не было печали! Встал. Помогают, гады, по трапу подняться. Что я начальникам скажу? Идти можно только хромая…
Палубой выше состоялось совещание годков. Решили отделаться минимальным ущербом. Игнатову признаться в случайной травме из-за неудачного закрытия люка. Попадёт, конечно. Компенсация за ущерб со стороны народа БЧ-5 будет соответствующая.
Ладно. А что делать? Нужно соглашаться. Не рассказывать же, как пьяного карася ловил? Во-первых, не поверит никто, во-вторых, житья за заклад не будет.
А альбом-то как жаль!
Дохромал до рубки дежурного. Дозорные произвели традиционный доклад, а также сообщили, что во время обхода произошёл неприятный случай, во время которого старший матрос Игнатов получил небольшую травму.
Пошли спать.
Утром  голова прошла. Но боль ноги и руки усилилась настолько, что делать что-либо стало невозможно. Ноги и рука опухли, проступили синяки. Комбат обругал за неловкость и направил к врачу. Доктор Боричев, осмотрев пациента, пришёл к выводу, что получены серьёзные ушибы. Требуется амбулаторное лечение и освобождение от работ и вахт. Одно было непонятно: как крышка люка могла одновременно упасть и на руку и на ноги в районе голеней? А шишка на затылке?
На вахту в восемь утра заступать не пришлось. Нежданный отдых.
Нога  ничего, а рука побаливает. Фельдшер приходил, дал анальгину. Сказал, что надо полежать.
Полежать? Это мы с превеликой радостью! Вот и провалялся Валера на своей коечке среди бела дня, глядя в иллюминатор на  океанскую зыбь, думая о своём. Поспал, конечно, часик-другой. Даже и не мечтал о таком кайфе!
На обед доковылял с заспанной физиономией.
Странное какое-то дело. Кажется, смотрят на него все. Косятся исподтишка. Он что, герой дня?
Свои за столом и то все странно помалкивают. На третье у Игнатова оказалось почему-то сразу три яблока, вместо одного. А когда поел и побрёл восвояси, подошёл Гусаев, самый авторитетный бэчепятский годок. В руках держит немаленький такой свёрток газетный. Отвёл в сторонку и говорит: «Ты, братан, слющай. Ты – мужик! Ты маладес. Кагда нада помыца, мнэ скажи. И ищё… Я знаю, твой албом вчера ыспортылся. Дэржи! Этот албом луче!»
Гусаев протянул Валере свёрток.
Игнатов не успел сообразить, как себя вести и что говорить. Слишком внезапным оказался акт благодарности. Машинально взял свёрток в руки. Потом подумал немного. И вдруг вернул свёрток  Гусаеву. Тот удивлённо вздёрнул брови.
«Знаешь, спасибо, конечно… Только я свой альбом себе оставлю», - сказал Валера.
Гусаев помолчал пару секунд, а потом ответил: «А, понал. Это ты правылна. Такой твой албом – как шрам на лице». Хлопнул комендора по спине и ушёл.
Рука и нога скоро заживут. Боль забудется.
 Но с этого дня и до сих пор воинский альбом Валерия Сергеевича Игнатова имеет глубокий надруб на семь страниц.

  Зема – жарг. от «земляк».
  ЗИП – запасные инструменты и принадлежности.
  Светлый – город в Калининградской области.
  «Водоотливник» – помещение водоотливного насоса, механизма, предназначенного для откачки за борт воды в случае аварийной необходимости.
  Стопор– (здесь) устройство, предохраняющее люк от произвольного закрытия. Корабельный люк – тяжёлая металлическая крышка со сравнительно острыми краями. Если он упадёт на человека, неизбежна тяжёлая травма. Увечья и даже смертельные случаи из-за нарушения правил обращения с люками иногда происходят на корабле. Для защиты от таких случаев и предусмотрен стопор, который снял перед