Избранные главы из книги В.Ю.Катасонова "Экономика Сталина". Продолжение 1

Продолжение темы начатой здесь 

http://maxpark.com/community/5134/content/3374241

О реформе Косыгина–Либермана

Доламывался механизм сталинской экономи­ки во времена экономической реформы Косыгина–Либермана (1965–1969 гг.). Официальный старт реформе был дан постановлением ЦК КПСС и Совмина от 4 октября 1965 г. «О совершенствовании планирования и усилении экономического стиму­лирования промышленного производства» (хотя масштабные «экономические эксперименты» были начаты раньше).

Об этой реформе написано много, отметим ко­ротко лишь четыре принципиальных момента.

Во-первых, указанная реформа окончательно сделала разворот в сторону стоимостных показате­лей, а количество натуральных показателей даже по сравнению с хрущевскими временами резко сокра­тилось. Это создало для предприятий возможность добиваться выполнения планов такими способами, которые не увеличивали, а, наоборот, снижали ин­тегральный результат экономической деятельности в масштабах всей страны. Ориентация на валовые стоимостные показатели способствовала накручи­ванию предприятиями вала, усиливало действие затратного механизма.

Во-вторых, от общественных форм распреде­ления дохода (общественные фонды потребления, снижение цен в розничной торговле) начался пере­ход к частно-групповым формам. Привязка денеж­ных доходов работников к прибыли предприятия приводило незаметно к тому, что принцип органи­ческого сочетания личных и общественных инте­ресов уже не работал. Раньше критерием эффек­тивности экономики был интегральный результат (доходность) на уровне всего народного хозяйства, теперь главным критерием стала доходность (при­быльность) отдельного предприятия. Это не могло не ослаблять всю страну в целом. Заметим, что в постановлении ЦК КПСС и Совмина от 4 октя­бря 1965 г. о снижении себестоимости продукции как плановом показателе деятельности предпри­ятия уже не упоминалось. Правда, возникшие в деятельности предприятий искривления оказались столь серьезными, что позднее показатели себесто­имости были восстановлены.

В-третьих, одним из проявлений частно-групповых интересов была ведомственность. Она су­ществовала всегда (даже в сталинской экономике), но в результате реформы 1965–1969 гг. она приоб­рела ярко выраженные формы. Освобождение от­раслей от многих натуральных плановых показате­лей создало министерствам широкие возможности оптимизировать свою деятельность. Появились разнообразные фонды министерств и ведомств, на­полняемость которых зависела от финансовых ре­зультатов деятельности отраслевых предприятий и пробивной силы руководителей ведомств (коррек­тировка планов, выбивание финансовых и матери­альных ресурсов в Госплане, Минфине, Госснабе и т. д.). Возникла не афишируемая конкуренция между министерствами и ведомствами за раздел «общего пирога». Вот что пишет по поводу резко усилившейся ведомственности М. Антонов: «Госу­дарственная собственность на средства производ­ства, находившаяся в распоряжении хозяйственни­ков, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями – министерствами и ведом­ствами, а внутри каждого из этих подразделений – между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало, чтобы не были ущем­лены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосудар­ственной точки зрения, наталкивалось на сопро­тивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам».

В-четвертых, введение для предприятий пла­ты за фонды усилило противопоставление обще­ства и производственных коллективов. Напомним, планово-прибыльные предприятия должны были вносить в бюджет плату за основные и нормируе­мые оборотные фонды. Возникла странная ситуа­ция, что фонды как бы отчуждались от государ­ственных предприятий, последние становились не более чем пользователями фондов. А фактическим владельцем фондов оказывался бюрократический государственный аппарат. Тут явно уже просматри­вались очертания государственного капитализма. Вот как эту новацию комментирует Н. О. Архан­гельская: «Введение этого платежа свидетельство­вало об изменении отношений между коллективом и государством. В предшествующий период исхо­дили из того, что коллектив предприятия является частью народа, владеющего средствами производ­ства, и может использовать их без всякой платы. Теперь получается, что коллектив должен платить за используемые фонды, следовательно, он рассма­тривается не как часть собственника средств про­изводства, а как своеобразный их арендатор. Про­исходит своеобразное “отчуждение” собственности от непосредственного производителя, противопо­ставление последнего государству».

Все сказанное выше (три первые момента) сви­детельствует, что начался решительный отход от со­циалистической экономики в сторону групповых ин­тересов. Обозначились признаки государственного капитализма. В учебниках по политической эконо­мии социализма писалось, что «труд при социализ­ме имеет непосредственно общественный характер», а для студента 1960-х и особенно 1970-х гг.

это уже была абстракция, которую он не мог постичь ни эм­пирически, ни умственно (я тогда учился в вузе, имел отличные оценки, поэтому говорю на основе соб­ственного опыта). Н. О. Архангельская пишет, что реформа Косыгина–Либермана поставила крест на «непосредственно общественном характере труда»: «Меняется и сам характер труда коллектива. Пока он подчинял свою деятельность общим интересам и общему плану работ, его труд носил непосредствен­но общественный характер. Как только коллектив перестает считаться с общественными интересами и производит то, что выгодно ему самому, его труд теряет непосредственно общественный характер и становится частным трудом».

Мы сегодня говорим, что в России воцарился дух потребительства. А между прочим, этот дух стал культивироваться уже реформой Косыгина–Либермана. Появились потребительско-иждивенческие настроения, желание жить за счет других. Это еще не отношения эксплуатации одного человека другим, но подсознательное (неосознанное) желание такой эксплуатации. О погоне предприятий за прибылью (а следовательно, и за максимальной долей «обще­ственного пирога») убедительно свидетельствует официальная статистика: с 1960 по 1980 г. прибыль государственных предприятий в СССР выросла в 4,6 раза, а производительность труда, по официаль­ным данным, в промышленности – лишь в 2,6 раза, в сельском хозяйстве и строительстве – еще мень­ше. Учебники по обществоведению и политической экономии социализма продолжали повторять, что при социализме единственным принципом распре­деления является распределение по труду. А в реаль­ной жизни получалось распределение по прибыли. А эти два принципа не только не совпадали, но порой взаимно исключали друг друга. На некоторых пред­приятиях выплаты из фондов материального стиму­лирования труда превышали выплаты заработной платы (правда, такая пропорция существовала на экспериментальных предприятиях).

Кстати, через 10 лет после завершения рефор­мы Косыгина–Либермана в порядок оплаты труда была введена еще одна революционная новация. С 1931 до 1979 г. фонд зарплаты предприятия рас­считывался исходя из численности работников и средней зарплаты, и объем его устанавливался сверху. 12 июля 1979 г. было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров, которое меняло по­рядок, теперь заработная плата рассчитывалась исходя из норматива на рубль продукции. Таким образом фонд зарплаты увязывался не с трудоемко­стью выпускаемых изделий, а с их ценой. Это при­вело к тому, что изменение цены вело к изменению отчислений в этот фонд, следовательно, коллектив был заинтересован, чтобы цена была выше.

Следует особо обратить внимание на реакцию по поводу реформы за рубежом. Запад с востор­гом ее воспринял, зарубежные СМИ того времени восхваляли подвижки, которые начались в СССР. Заметьте, это происходило в разгар «холодной войны». Станут ли наши геополитические враги хвалить нас, если мы укрепляемся? – Нет. Нас хва­лили потому, что мы добровольно себя ослабили, – подобно тому как позднее Горбачеву на Западе присваивали разные громкие звания за то, что он разваливал Советский Союз.

«Косыгинская» реформа означала расширение сферы товарного производства на всю экономику. Некоторые комментаторы реформы 1965–1969 гг. говорят, что, мол, ее главной целью было исправ­ление тех волюнтаристских изгибов, которые были допущены Н. С. Хрущевым, что это была попытка вернуться к Сталину. Кое-какие изгибы действи­тельно были преодолены. Прежде всего, ликвидиро­ваны совнархозы, восстановлен отраслевой принцип управления, общесоюзная система материально-технического снабжения (Госснаб СССР). Но в целом это было удаление от Сталина в сторону расширения сферы товарно-денежных отношений. Сталин наме­чал движение в прямо противоположном направле­нии – сворачивания товарно-денежных отношений, о чем мы уже сказали ранее.

Впрочем, некоторые недоброжелатели Стали­на обратили внимание на этот момент во второй половине 1960-х гг. Они специально подчеркнули, что таков, мол, был практический вклад авторов реформы (А. Косыгина и Е. Либермана) в уни­чтожение «проклятого сталинского наследия». Не думаю, что А. Косыгин ставил перед собой специ­ально такую задачу. Скорее всего, он не обладал такой широтой кругозора, который имел Сталин, и до конца не понимал сути сталинской экономики. Идейно-политический портрет Председателя Со­вета Министров СССР дает Михаил Антонов: «Из всех высших руководителей СССР Косыгин был наиболее склонен к идее конвергенции (сближе­ния. – В. К.) социализма и капитализма, выступал за продолжение линии XX и XXII съездов партии на либерализацию жизни в стране. Он, например, не раз пытался доказывать своим коллегам по руко­водству страной, что акционерные общества – это одно из высших достижений человеческой цивили­зации, и это делало его наиболее восприимчивым к предложениям “рыночников”. И вот в то время, когда нужно было переводить экономику на рыноч­ные принципы, Политбюро, по мнению Косыгина, занимается разной чепухой».

Впрочем, я не склонен всю ответственность за реформу возлагать на Председателя Совета Ми­нистров СССР, поскольку все решения по реформе принимались коллегиально на высшем партийном и государственном уровнях.