Великая Отечественная — дело семейное. Куда мы пойдем 9 Мая?

Зимой 2015-го стал державно, по всем телеканалам обсуждаться вопрос: кто приедет к нам 9 Мая, кто нет? Кто почтит 70-летие Победы, кто нас обидит?

И — эхом всего происходящего — загулял по фейсбукам, по почвенным блогам, по комментариям каламбур. Даже щеголеватый. Но уж очень страшный по сути. «Всем, желающим ПЕРЕСМОТРЕТЬ итоги Второй мировой войны, Россия может их ПЕРЕПОКАЗАТЬ».

Не хочу заниматься кухонной геополитикой. Но… Если ее, родимую, до края довести — она может всё. Может и перепоказать. И за ценою никогда не стоит.

А на куске земли бывшего СССР повседневность Отечественной, семьдесят лет — былинную, немыслимую — ПЕРЕПОКАЗЫВАЮТ. По-настоящему. С той же мерой беды. С миллионом погорельцев, кочующих с запада к востоку.

И оттого дома, глядя на семейные фотографии по стенам — те из них, что в гимнастерках и с орденами, — начинаешь понимать уже не через стихи Твардовского и Тарковского, не через черно-белое кино, а по-настоящему, почти краешком собственной шкуры: какую же беду они все приняли и вынесли на себе.

И как страшно, как — каждым нервом! — не хочется повторять это заново.

Думаю, что на кладбища надобно нам идти 9 Мая. Каждому — к своим. К дедам и прадедам, к бабушкам, к родителям: солдатам войны, врачам и санитаркам войны, трудрезервам войны, вдовам войны, детям войны. А потом, кто верует, — в церковь.

Ведь действительно: нет здесь семей и земель, не затронутых той войной.

На что ни наткнись, пойдет разматываться длинная цепочка памяти. И война в ней обязательно будет.

…Когда-то в той самой Новосибирской опере, где ныне ломаются копья вокруг «Тангейзера», мне рассказали, как открывался театр.

Это циклопическое здание на необъятной площади начали строить в 1930-х. Поставили его на болотах. Строительство затянулось и завершилось в конце войны. В коридорах театра хватают за душу фрески, каких явно ни в одной опере мира нет. Изображена публика в ложах. Лейтенанты с колодками и нашивками за ранения (красная — кровь, желтая — кость). При них девушки в ситцевых платьях, с рукавами фонариком. И в перспективе — сцена с балетом «Ромео и Джульетта».

…Так вот, открывали это здание 12 мая 1945 года. Оперой «Иван Сусанин».

Циклопическая главная площадь Новосибирска была под завязку заполнена людьми. В театре открыли все окна, худо-бедно, но Глинка из зала был слышен и на площади. А когда дошло до финального «Славься!» — вся площадь плакала и обнималась. Война кончилась.

И так, с этим «Славься!» из окон и слезами было в этом городе госпиталей, оборонных заводов, призывников. В тысяче километров от фронта.

…Я привезла тогда из Новосибирска коробку конфет с этой самой оперой на крышке двоюродному деду, Владимиру Владимировичу Аносову (1909–2007). Дядюшка возликовал:

— Я же там был! Перед войной, как пошел фундамент оседать, из всех окрестных лагерей срочно собрали инженеров-строителей — консультировать. Ну и меня из Мариинска доставили. Мы им, знаешь, советовали ставить — как храм Дианы в Эфесе. На шерстяной подушке…

И я спросила тогда о том, о чем давно хотела спросить:

— Дядя Володя, ваш отец погиб у Деникина. Дед умер в тюрьме в 1918-м. Мать сидела по делу краеведов. Вы сидели за анекдот и хранение книжки Савинкова. А в 1941-м вы пошли командовать саперной ротой. У вас… не было сомнений?

— Никаких, — твердо ответил 97-летний капитан Красной армии. — Пришел немец, и немец — враг. Надо идти. А вот летом 1945-го, в Австрии… знаешь, я ждал. Я думал: армия готова, обстреляна. Я думал: Жуков нас поведет против этой власти. И не я один: ждали и другие офицеры, я видел по глазам. Не случилось…

Вот только один нервный узелок, одна нитка Отечественной. Менее всего 70-летие Победы взывает к казенному, гламурному, митинговому патриотизму. Более всего: помянуть. Пойти на могилы к своим. Достать старые фотографии.

И — хоть сотней рублей помочь тем, кому этой зимой ПЕРЕПОКАЗЫВАЛИ.

И молиться о том, чтоб продолжения не было.

А кто приедет, кто нет… Зачем вам, братцы, чужие чиновники на мавзолее?

Нам и своих хватает, не только пишущих, но и говорящих — «ветераны ВОВ», «инвалиды ВОВ». Как будто этой казенной и холодной аббревиатурой фамильярно обращаются к некоему Вове. А почему обращаются-то? Может быть, потому, что даже уже совсем немногим, последним фронтовикам, настоящим победителям, без этого Вовы ну никак не могут создать приемлемые, человеческие условия жизни?