Какое будущее у российской экономики?

ЭКОНОМИСТ КОНСТАНТИН СОНИН О ТОМ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ СТРАШНЕЕ ПАДЕНИЯ ЦЕН НА НЕФТЬ И ПРИ ЧЕМ ТУТ РАБОТА РОССИЙСКОЙ ПОЛИЦИИ

В Лектории Политехнического музея выступил профессор Высшей школы экономики, экономист Константин Сонин. COLTA.RU публикует расшифровку лекции «Экономика России: ближайшее будущее».

Раньше я думал, что выступления на радио или по телевидению дисциплинируют. На самом деле нет. Когда ты целыми днями только тем и занят, что следишь за новостями и каждую по отдельности комментируешь, ты постоянно ошибаешься. С годами вырабатывается профессионализм: «Опять спутал? Опять сказал, что, если спрос в Китае вырастет, цена на нефть упадет? Ну и пусть». С лекциями по-другому — к ним готовишься подолгу.

Впервые меня позвали читать публичную лекцию про российскую экономику шесть лет назад — как раз в предыдущий кризис. Я тогда еще придумал метафору, чтобы бескровно уходить от упреков, что вот экономисты такие умные, у них такие высокие зарплаты, а производство-то падает, безработица растет и вообще происходит много плохих вещей. Оправдание, которое я придумал, основано на аналогии с медициной. Ведь нет же сомнений в том, что доктора научились многому за последние сто пятьдесят лет? Они ведь научились лечить болезни, которые когда-то считались смертельными? Однако люди все равно болеют и умирают. Экономисты сегодня знают больше, чем знали сто пятьдесят лет назад, но это не значит, что они знают все.

Спасительная аналогия с медициной помимо прочего отвечает на вопрос, откуда экономисты берут информацию. Грубо говоря, есть два типа источников. Первый тип можно сравнить с клиническими исследованиями. Мы смотрим на российскую экономику и знаем, что в аналогичной ситуации, скажем, сто лет назад была американская экономика или что прямо сейчас в точно таком же положении венесуэльская экономика. То же делает лечащий врач: он осматривает пациента, взвешивает его, измеряет и одновременно смотрит на истории болезни других пациентов. Конечно, все люди разные, но какие-то общие симптомы у них присутствуют. Россия и Зимбабве, Россия и Великобритания — страны абсолютно несравнимые. Но общие симптомы есть. Второй тип источников, с которыми обычно работают экономисты, — это систематические данные. Когда для прогнозирования того, что произойдет, приходится смотреть, что происходило во многих странах мира в последние двадцать лет: берем показатель, который интересует, высчитываем среднестатистический показатель, делаем вывод. Но любой профессиональный экономист понимает, что при работе со статистическим массивом данных нужно в значительной степени упразднять различия между источниками. В аналогичной ситуации оказывается врач, выписывающий рецепт. Он смотрит на среднестатистические данные исследований, в которых лекарство давали большому количеству людей, и понимает, что из них совершенно не ясно, как данная пилюля подействует на конкретного больного, но какое-то общее воздействие произведет обязательно.

Стагнация российской экономики полным ходом идет уже шесть-семь лет.

Когда я готовил эту лекцию (и потом внутренне ее читал), я понял, что, как мог, бежал от разговора, связанного с деньгами. Экономисты меня поймут — проще рассуждать, если не вносишь деньги в картину мира. У меня не будет слайдов, связанных с обменным курсом, — мне эта тема кажется сложной. Про нее легко говорить поверхностно, но трудно популярно. Поэтому я сначала поговорю немного про большую теорию и про большую перспективу. Мы сейчас наблюдаем, по сути, наложение двух кризисов: одного большого и вялотекущего, который представляет реальную угрозу, и второго, обычного и временного, который угрозой не является, но поскольку с ним связаны обменный курс и инфляция, ему внимания уделяется больше.

Если мы посмотрим на важнейший для экономистов показатель, на рост ВВП, то увидим: все, что случилось с нами в 2014 году, на самом деле длится уже три года. В каждом новом квартале темпы роста ниже, чем в предыдущем. По-хорошему, уже с 2012 года российская экономика стагнирует. Строгое определение дать довольно сложно, но надо понимать, что когда мы такие показатели измеряем, то делаем это с серьезным запасом ошибки. Однако рассуждать о том, что темпы роста в 0,3% отличаются от нуля, нельзя. Ноль есть ноль.

Если смотреть на данные за последние шесть лет, если сравнивать темпы роста с 2008 года по 2014-й, прекрасно видно, что средние темпы роста меньше одного процента в год. То есть стагнация экономики полным ходом идет уже шесть-семь лет. И стагнация эта не того же типа, что была в 1970-е годы. Семидесятые, если кто про это читал в книжках, были временем большого счастья. Это позже их назвали «застоем», но если смотреть на объективные показатели, то темпы роста были тогда положительными, экономика, вопреки распространенному убеждению, росла. А если посмотреть на показатели 2014 года, то мы увидим, что это был первый за пятнадцать лет год, когда реальные зарплаты граждан выросли меньше, чем цены, — год, про который можно сказать, что в среднем большая часть людей стала жить точно хуже. Это показатель того, что мы находимся в начале какой-то острой фазы. Конечно, это можно отнести к событиям, связанным с Украиной, последствиями финансовых санкций и падением цен на нефть. Но и без всего этого была бы стагнация. А почему? Потому что Россия — развивающаяся страна, которая от стран Европы отстает по уровню жизни и по доходам на душу населения в полтора-два раза. Однако, казалось бы, такая страна должна расти быстрее, она должна догонять. Потому что есть общие макроэкономические законы, которые соблюдаются эмпирически, и менее развитые страны в среднесрочной и долгосрочной перспективе догоняют более развитые. Но — поговорим о том, какие есть к этому препятствия. Только перед этим покажу свой любимый слайд.

Слайд про то, какая жестокая вещь долгосрочное экономическое развитие. Перед вами XX век Аргентины и Швеции. Выбраны эти страны были не случайно — для обеих прошедшее столетие не было бурным. В обеих мировых войнах эти страны участвовали краешком и маргинально: Аргентина успела вступить во Вторую мировую войну, но не успела поучаствовать в военных действиях, Швеция держала нейтралитет. В чем же жестокость долгосрочного экономического развития? И почему об этом нужно непрерывно думать? А вот смотрите. В начале века в обеих странах был, грубо говоря, одинаковый уровень жизни. На слайде этого нет, но, поверьте, это был высокий уровень: примерно 80% стран в 1900 году жили хуже, чем шведы или аргентинцы. Народ массово эмигрировал из Европы в Аргентину, потому что в те годы это было процветающее культурное место, и Буэнос-Айрес казался конкурентом Парижа. Но что было дальше? Если смотреть конкретно на каждый год, то разница была не очень велика. Швеция росла в темпе чуть быстрее 2% в год, Аргентина — чуть медленнее, чем 1% в год. Но в конце века эти страны оказались в двух разных мирах. Если мы возьмем и изучим историю Аргентины по годам, то окажется, что экономика первые десять лет XX века росла, а потом был долгий спад. И хотя за это время была создана великая литература, а сборная Аргентины два раза выиграла чемпионат мира по футболу, по итогам столетия страна оказалась в отстающей группе мирового развития. О чем это говорит? Что опасность не в том, что будут кризис, голод, трупы лошадей на улицах, революция. У аргентинцев и революции-то не было. Был период довольно жесткой диктатуры, когда к власти пришли генералы, зацикленные на повышении морального облика страны, на духовных скрепах, на католических ценностях, — это длилось всего шесть лет, а потом опять пошли вперемешку выборы и сильные лидеры. Никаких сильных потрясений в стране не происходило, но отставание было огромным.

Страшно то, что отставание невозможно видеть глазами ото дня ко дню. Его можно понять только головой.

XX век был для России спокойным — на каком уровне мы были, на таком и остались.

Когда я общаюсь со студентами, я обычно спрашиваю: как Россия провела двадцатое столетие? Вырвалась вперед? Отстала? В действительности XX век был для России спокойным — на каком уровне мы были, на таком и остались. Были страны, которые, как Аргентина, сильно отстали или, наоборот, как Южная Корея, совершили невероятный рывок. Россия провела XX век ни шатко ни валко, что немного странно, учитывая, сколько всего мы пережили за это время. Если внимательно изучить графики, то получается, что, как только мы дорастаем до линии тренда (направление преимущественного движения показателей. —Ред.), у нас начинается новый кризис. Откуда берется этот тренд? Грубо говоря, из двух источников — накопления капитала и технического прогресса. Пока у нас есть избыточная рабочая сила, мы можем поставлять станки, увеличивая производительность труда. Но в какой-то момент станков становится столько, что рабочая сила уже не может с ними справиться: один человек не может работать на двух тракторах. Как только накопление капитала дает нулевой прирост, в силу вступает технический прогресс. Можно, например, научить человека управлять несколькими тракторами одновременно, а можно, скажем, придумать какие-то новые «умные» тракторы. Другая полезная вещь — заимствование технологий. Например, в Америке в какой-то момент появились разного рода сети кофеен. Одни были придуманы неудачно и потому разорились, другие, более удачные, победили. В итоге после долгих лет жесткой конкуренции остался одинStarbucks. Скажем, в нашей стране те, кто инвестировал в кофейни, уже не тратились на поиск формы, а просто заимствовали модельStarbucksи открывали «Кофе Хауз». Кому интересно, почитайте историю фирмыSamsung, и вы узнаете, как можно расти, заимствуя. Однако, если вспомнить слайд про Швецию и Аргентину, становится понятно, что развивающиеся страны могут расти и медленно. Почему? Потому что в них плохие институты. А что такое плохие институты? Слова звучат страшно академически, хотя на самом деле они страшно практические. Плохие институты — это когда ты что-то сделал, но знаешь: есть большая вероятность того, что у тебя все отберут. Хорошие институты — это защита от налогов, от больших взяток и от того парня, который может прийти и все экспроприировать. К сожалению, в одну лекцию историю развития Советского Союза не уложишь, но если забить на политические аспекты и смотреть только на экономику, то выглядит это примерно следующим образом. В 1990 году в нашей стране были почти полностью исчерпаны возможности роста за счет накопления капитала, не было никаких способов заимствования технологий и стимулов для приложения собственных усилий. Долго объяснять — особенно молодым людям, — чем отличался Советский Союз от нынешнего состояния, но если вспомнить, сколько в начале 1980-х тратилось на закупку станков и как они ставились, но не работали, то это лишь одно из проявлений проблемы. Так вот, в 1990-е стало понятно, что устойчивое развитие требует хороших институтов и хороших законов, и чтобы эти законы защищали права собственности, и чтобы исполняли эти законы органы некоррумпированные и компетентные. А откуда взяться хорошим институтам? Решили, что для появления хороших институтов нужно сделать так, чтобы на них появился политический спрос. Я страшно сейчас все упрощаю, но если мы каким-то образом раздадим частную собственность, то те, кому мы ее раздадим, станут источником спроса на защиту прав собственности. Им захочется, чтобы у них ничего не отняли, и они будут каким-то образом организовываться и поддерживать политиков, которые будут некоррумпированными и компетентными. Ну, правда, эта теория на практике не очень-то подтвердилась. То есть поначалу хорошие институты появились, даже появились хорошие законы, и прошли выборы, на которых победили люди, ворующие меньше тех, кто выборы проигрывал. Но на этом развитие остановилось.

Если бы полиция работала лучше, производительность труда бы выросла.

Про производительность труда у меня есть очень иллюстративный пример. Если вы путешествуете по Америке, то можете заранее не думать, где остановиться, — там через каждые двадцать миль гостиница. И — удивительная вещь. Приезжаешь в гостиницу — это может быть мотель на 100 мест, — а она обслуживается одним человеком. Один человек на сто номеров — это и есть высокая производительность труда. А что у нас? В каждой гостинице сидят рецепционист, уборщица, два охранника. То есть производительность труда в четыре раза ниже. А вот еще пример: в американских кафе и ресторанах нет охранников. Почему в американских «кофехаузах» нет охранников? Потому что если кто-то будет себя плохо вести, официант вызовет полицию. Получается, у нас пребывание охранников в кафе связано с тем, что владельцу выгоднее держать охранника, чем рассчитывать на полицию. А если бы полиция работала лучше, производительность труда бы выросла. Мне этот пример кажется очень показательным. Потому что все вот говорят про улучшение качества работы полиции. А мне кажется, нужно смотреть не на раскрываемость преступлений. Вот когда в городе переведется вооруженная охрана в торгово-развлекательных центрах, когда в кафе не будет охранников, тогда станет ясно, что полиция работает нормально.

Пять лет назад мои друзья и соавторы сделали замечательную вещь. Они взяли российский ВВП на душу населения и наложили его на корейский ВВП с разницей в одиннадцать лет. То есть каждая точка в корейском графике — это на одиннадцать лет раньше, чем в России. Кризис 2008 года в России — это азиатский кризис 1997-го в Корее. Мои друзья сделали этот график в 2010 году, и в этом был, конечно, определенный обман, потому что корейская розовая линия была гарантирована (про нее уже все было известно), а российская синяя лишь предположена. График этот был приложением к статье, в которой описывались разные показатели качества общественных институтов, борьба с коррупцией, политическая стабильность. Заканчивалась статья вопросом: «Сможет ли Россия развиваться так же?» Фактически это был прогноз, согласно которому Россия не сможет. Прогноз, в общем, сбылся. Из кризиса 2008 года мы так и не выбрались. Правда, то был кризис острый и очень сильный. Достаточно сказать, что когда Европейский банк реконструкции и развития проводил опрос про то, как кризис повлиял на потребление домохозяйств, выяснилось, что в России более 40% домохозяйств вынужденно сократили потребление многих категорий базовых товаров. Угадайте, потребление какого базового товара выросло в тот период... Ну да, мы бы не были Россией, если бы потребление алкоголя не выросло. В Западной Европе сокращение базового потребления коснулось только 10% домохозяйств, и это означает, что кризис 2008 года был, конечно, мировым, но России он коснулся значительно сильнее. Почему же наша экономика всего лишь стагнировала, а не рухнула? Отчасти потому, что во второй половине 2009-го цены на нефть выросли и до второй половины 2014-го держались на отметке в районе ста долларов за баррель. Я мужественно не включил ни одного слайда с ценами на нефть в свою презентацию, потому что сегодня ни один экономический текст не выходит без графика падения цен на нефть, вы без труда найдете его везде. Конечно, падение цен на нефть играет важную роль, но, как я уже говорил, страшно другое, а именно долгосрочный кризис, который угрожает нам аргентинским сценарием развития.

И в финале коротко про богатство. Когда мы говорим про рост ВВП на душу населения, то имеем в виду не то, что ты в три раза больше ешь, а то, что у тебя дороги в три раза шире, ты меньше работаешь, у тебя лучше здравоохранение, а значит, хорошая кожа и, возможно, ты даже выше ростом. Те, кто постарше меня, еще помнят, как бабушка радовалась, если из пионерского лагеря ты возвращался поправившимся. Для сегодняшней молодежи это жутко звучит, но — еды немного не хватало. На день рождения ты шел, чтобы поесть. Не просто поесть, конечно, но поесть вкусно. Так вот, надо понимать, что уровень жизни — это не об этом, а о том, что вы, даже если не успели пока об этом задуматься, все же хотите подольше пожить. А пока что мы сильно отличаемся от Запада по продолжительности жизни. А также по количеству дорог, по чистоте улиц, по размеру зданий, по количеству свободного времени; по всем этим показателям нам еще добавлять счастья и добавлять.

Записала Наталья Кострова