Волга - моя колыбель

РАССКАЗЫ ТРУДАРМЕЙЦЕВ

Христофор Егорович был великолепным рассказчиком. В свои 88 лет он прекрасно помнил все мельчайшие подробности своей далекой трудармейской юности. Он стал больше интересоваться историей, тем более гласность раскрыла доступ к секретным документам и в газетах стали печатать много интересных фактов. На закате жизни он стал намного смелее и то, о чём он молчал всю жизнь, теперь рассказывал в подробностях, не оглядываясь и без опаски.

Все знают, что в трудармии люди мерли как мухи. Зимой все работали на лесоповале, а летом на лесосплаве. Комары и мошки съедали их живьём. Встречались советские немцы, которые рассказывали о себе страшные истории. Молодой парень по фамилии Hertel рассказывал, что в 1941 году его брат был призван в красную армию вместе с ребятами других немецких деревень Сибири.

Целый эшелон немецких призывников повезли на запад, на сборный пункт и уже проехали Челябинск, когда весть о том, что началась война, застала всех в переполненных вагонах. Покупатель новобранцев и командир эшелона вскипел ненавистью и патриотизмом. Он велел загнать эшелон в дальний тупик, в дремучий лес. Охране приказал перед вагонами построить всех призывников, всех ребят из немецких колоний. Не немцам приказали выйти из строя и вернуться в вагоны, а немцев увели в лес, к оврагу и расстреляли всех до единого, как предателей и врагов народа. Брат был записан на русскую фамилию матери и остался жив. В 1942 году всех советских немцев забирали в трудармию. Яшке военкомат забыл прислать повестку.

Отец послал его туда, чтобы сына не сочли дезертиром и не посадили за решетку. В военкомате быстро исправили ошибку, выписали повестку и отправили домой за теплой одеждой. Когда он прибежал на железнодорожную станцию "Большая речка", эшелон с будущими трудармейцами уже ушел. Соседи, провожавшие своих отцов, рассказывали, что военные арестовали Якова и повели на задворки военкомата. Люди стояли за оградой и слышали, как от боли дико кричал опоздавший. Там избивали молодого парня. Его забили насмерть, чтобы другим неповадно было увиливать от призыва в трудовую армию.

Одна мама с маленькой дочкой рассказывала, что зимой 1942 года, когда женщин забирали в трудармию, её пятилетнюю дочь Амалию оторвали от юбки матери и бросили в сугроб, откуда её позже откопала собака пастухов-казахов. Они отогрели девочку на печке, но у ребенка оказались простуженные почки, и она ослепла. Эта слепая девочка росла одна без родных и близких в детском доме.

В 1947 году её мама освободилась из трудармии и еле нашла свою дочь, которую в детдомовских документах записали не Амалией, а Марией. Бывшая учительница вернулась из трудармии инвалидом. На лесоповале она попала под падающее дерево, несколько лет лежала в больнице, но выжила. Вот и поехали к дяде, бывшему инженеру, которого вместе с другими дистрофиками отпустили домой подыхать.

На железнодорожной станции "Большая речка" семья Вайлеров жила в маленькой 10 метровой комнатке двухквартирного, рубленого дома. В другой половине дома жил священник, который после освобождения Ростова от немецких войск уехал к себе на родину, а его квартиру занял раненый офицер Несмеянов.

Однажды вернувшись с работы, несовершеннолетний сын застал во дворе сидящих на сундучке заплаканную маму и младшую сестру. Офицер выбросил "Фашистов" из их комнатки и занял весь дом. Немцам в их положении бессмысленно было искать справедливости и им пришлось жить в сарае. Генрих Винц рассказывал, что в годы, прожитые в ауле, он был пацаном и плохо развивался интеллектуально. За шесть с половиной лет одиночества и жестокого обращения он забыл и то, что знал в свои 14 лет.

От тяжелой работы и недоедания почти не рос и выглядел доходягой. От голода и побоев у него часто болели спина, сердце, ноги, ребра, кости, позвоночник, кружилась голова, Когда в 21 год ему удалось перебраться к семье, он как старик страдал от многих болезней. Был инфантилен, о вежливости не могло быть и речи. Спасибо, извините - таких слов он не знал. Не умел знакомиться с людьми, отворачивался от них, избегал встреч. Был полудиким как Тарзан. Его ничего не интересовало, кто они, откуда они родом, кто его предки. Есть ли родственники, где они жили раньше и где теперь. Родителей он ни о чем не спрашивал, ни о хорошем, ни о плохом. У него не было силы воли и стремления к чему - либо.

Он начал заглядывать в бутылку, чтобы избавиться от сознания и горькой памяти. Такая судьба в то время постигла тысячи немецких подростков. Ещё поговаривали о том, что существовал секретный приказ Сталина о том, что в случае, если в Сталинградской битве победят немецкие войска, все советские немцы, поголовно на всей территории СССР, будут немедленно расстреляны. Плакаты «Убей немца!» висели повсюду. Убийство по национальному признаку называется ге-но-цид!

Перед лицом огромных по масштабу совершенных государственных преступлений, отношение к российским немцам и реализация этого плана носила черты последовательного геноцида. То, что сделали советы с российскими немцами, было самым настоящим проявлением расизма и нацизма того который обычно приписывался германским национал-социалистам. Национальный состав высших слоёв большевистского руководства и культурной элиты СССР предвоенного времени был таким, что германские национал - социалисты в соответствии со своим мировоззрением называли его не иначе как "еврейско-большевистским" режимом.

Люди рассказывали, что все было наоборот, германские национал-социалисты открыто объясняли свое решение о массовой депортации евреев в Восточную Европу, принятую ими в октябре 1941 года, как ответную реакцию за решение еврейско-большевистского режима СССР "от 28 августа 1941 года, о депортации российских немцев". История - слишком крепкое вино, чтоб давать его народу неразбавленным. То, что нам говорят, чему учат в школе, то, что мы знаем, а иногда в действительности было всё наоборот. Пока был мир и хлеба хватало, положение в стране было стабильным, но отношение к российским немцам резко перевернулось в наступившее военное время, хотя Российские немцы были одним из самых лучших и добросовестных народов России.

Это был средне - религиозный, законопослушный, трудолюбивый и скромный народ. У него был очень низкий уровень уголовных преступлений. Российские немцы не агрессивный народ и по их вине не было ни одного национального конфликта за всю историю. Но из них сделали заложников и козлов отпущения. "Зона полного покоя" - эти слова были написаны на воротах многих, отведенных под лагерную зону трудармейских территорий. Смысл названия символичен. Зона живых покойников.

Трудовую армию можно смело назвать "Архипелагом ГУЛАГ российских немцев". Судьба нашего народа была частью "великого плана" по денационализации страны и "выведению" нового типа советского человека". О российских немцах никто не должен был знать. Для окружающего мира они переставали существовать. Десятилетиями советская пресса избегала любого упоминания о существовании в СССР немцев как отдельной национальной группы. Те, кто о них знал до войны, должны были о них забыть. И забыли: человеческая память коротка. К 60-м годам уже никто о российских немцах в СССР не вспоминал. Разве такое можно забыть? Разве можно забыть, как уже после трудармии двое, парень и девушка поженились и просто разговаривали на улице по-немецки. Кто - то их услышал и доложил. За то, что они говорили на родном языке, им обоим дали по 15 лет. Язык - и тот был враждебным государству, а носители языка тем более.

Поэтому отец очень боялся своей фамилии, не хотел расписываться со своей второй женой и даже детей не хотел записывать на свою фамилию, чтобы не портить им жизнь. Все они носили русскую фамилию матери. Потом он "переворачивал пластинку" менял тему разговора и вспоминал весёлое. Например, как летом отряд из десяти трудармейцев направили на лесосплав. На сутки дали на всех немного крупы и буханку хлеба. Бригада добралась до указанного места засветло. Развели на берегу реки костер, набрали в котел воды из реки и повесили над огнем. Сварили кашу на воде и приготовились поужинать. Вдруг один трудармеец огромного роста, большого телосложения и говорит: -Ребята! Давайте поспорим, что я один съем весь этот котел каши и буханку хлеба. Все были молодые, наивные и никто не поверил, что такое возможно, поспорили! Здоровяк съел ведро каши, умял буханку хлеба и не лопнул. Все легли спать на пустой, урчащий от возмущения, желудок.

Отец много знал и всегда так интересно рассказывал свои поучительные истории. Он был грамотным, работал в молодости директором банка, красным командиром в армии, работал на лесоповале, потом его перевели на легкий труд и он стал начальником вооруженной охраны (ВОХРа). Потом его назначили на должность бухгалтера, затем был заведующим складом. Старость провел  на пенсии и в одиночестве.

РАЗВЕ МОЖНО ЗАБЫТЬ?

Часто, ложась спать, и закрыв глаза, Люся видит перед собой всякие картины из своего прошлого, и каждый раз невольно встает вопрос "Разве можно забыть?" Разве можно забыть то, о чем всю жизнь тосковали мать и отец. О широкой реке Волге, о Родине, об отчем доме? Разве можно забыть об оставленном своем доме, хозяйстве, имуществе, о поголовном раскулачивании, государственном ограблении без вины виноватого народа? Разве можно забыть об искалеченной своей судьбе, о судьбе отца, матери, родных и не родных людей? Разве можно забыть, как люди умирали в переполненных вагонах, как младенцы гибли на руках матерей? Как она по случайности, чудом осталась в живых? Разве можно забыть, как в переполненной церкви, в Божьем доме, живые родственники лежали рядом с мертвыми? Разве можно забыть своё детство, проведенное в заметенной снегом землянке, многосуточное ожидание жизни или смерти, без еды, без одежды, без дров, без электричества, без лекарств, без надежды? Разве можно забыть ужасающий плач детей и вой матерей, у которых -- на глазах окружающих людей -- отнимали самое дорогое. У матерей - их детей, а у детей - матерей! Как немецких женщин гнали в неизвестность, в унижение, в трудовое рабство.

Почти все женщины в трудовой армии были абсолютно бесправными и подвергались различным видам насилия. Многие из них вернулись из трудармии с детьми на руках, так как были изнасилованы конвоирами. Разве можно забыть, как дети малые становились беспризорными, как выживали сами без своих родителей, без знания языка, без дома, без семьи, без воды, без еды? Как они болели и умирали от холода и голода?

Разве можно забыть душераздирающий крик маленького ребенка над своей единственной умирающей мамочкой. Ведь, кроме неё, у малыша нет больше никого на этой грешной русской, вернее казахской земле.

Разве можно забыть, как в лохмотьях, в декабрьские морозы, они 40 км добирались на верблюдах до железнодорожной станции Акмолинск, когда казалось, закоченело всё: и тело, и душа, и кровь, и сердце, и мозги?

Разве можно забыть увиденного в поезде слепого калеку, героя со многими орденами, но без ног, с истерзанной душой и плачущим голосом поющего жалобную песню и собирающего милостыню? Слушатели рыдали, мурашки бегали по коже, и коченела душа от страшных слов песни, а в жилах людей стыла кровь.

И глаза не хотели верить, что герой войны, всё отдавший для Родины, стал попрошайкой!

Разве можно забыть, как больная, голодная оборванка попрошайничала на вокзалах, чтобы как - то спасти мать от голодной смерти? Разве можно забыть казённый дом детства, без отца, без матери? Жизнь даётся человеку один раз. Ещё раз её бы никто не выдержал. Крутились все, как белки в мясорубке...

Разве это можно забыть? Р. Шульц. БЕГЛЯНКА Вильгельм Тевс по-дружески рассказывал о своей семье. В 1941 году его мама Мария с четырьмя детьми была выслана в Казахстан. Жили они в маленькой землянке на станции Целиноградской в Акмолинской области.

Вильгельм был самым старшим, восьмилетним ребёнком, а остальные трое-мал-мала меньше. Зимой 1942 года мама получила повестку, в которой предписывалось в 7 часов утра явиться в комендатуру на станцию. Она подумала: "А как же я оставлю детей одних?", а потом решила, что в это время дети ещё спят и она успеет быстро сбегать, туда и обратно. Когда в назначенное время она явилась в комендатуру, то увидела, что на площади стояло много женщин, которые ожидали, что им скажут. Они спрашивали друг друга, зачем их вызвали, но никто ничего не знал. Женщины пытались спрашивать солдат, находящихся на площади, но ответа не было. Никто с ними не разговаривал.

Через какое-то время ожидания их окружили солдаты с оружием, и последовал приказ двигаться к вагонам. Женщины, не понимая, что происходит, стали кричать, просить и умолять солдат, что бы их отпустили домой, ведь там остались одни их малолетние дети. Но женщин никто не слушал. Прикладами винтовок били бедняжек по голове, по рукам, которыми они цеплялись за двери вагона. Вагон этот назывался "телятником", очевидно, потому что в нём возили скот.

Кричала и сопротивлялась и Мария, умоляя отпустить её к детям, которые остались дома одни, а дверь заперта на замок. Но её ударили по голове и втолкнули в вагон. Когда площадь опустела, двери вагона закрыли снаружи на засов. Женщины внутри кричали, плакали, рыдали, стонали. Вагон прицепили к поезду. Раздался лязг колес, и они поехали. Мария присела в уголок вагона и долго-долго плакала от боли, от горя и обиды. Она шептала: "Боже, милосердный мой Господь, смилуйся над моими детками. Сохрани их. Спаси их! Ведь они дома под замком. И печь не топлена. Они умрут от холода и голода. Смилуйся мой Боже!"

А поезд, постукивая колёсами, медленно продвигался вперёд, подолгу останавливаясь на полустанках и пропуская воинские эшелоны, которые спешили на Запад. Все на войну, все для фронта! К вечеру женщины устали плакать и стало потише. Мария, сидя в своем уголочке, заметила отверстие в полу вагона. Отсутствовала одна досточка-половица. Здесь было немного светлее и она увидела, что пол в вагоне состоял из досточек, прибитых гвоздями непонятно к чему. Она решила расширить это отверстие. Мария вынула из волос приколку и попыталась поддеть гвоздь другой досточки. Долго трудилась она, поддевая гвозди, где приколкой, где ногтями и понемногу стало получаться. На одной станции поезд стоял очень долго, но к ним никто не подходил. Никому не было до них дела. Мария продолжала трудиться над этими досточками.

Одна женщина спросила её, что она делает. Она объяснила ей, что хочет расширить это отверстие для того, чтобы можно было пролезть в него и убежать. Тогда эта женщина нашла на полу какую-то тонкую железку и стала помогать ей. Терпенье и труд всё перетрут. Вдвоём они трудились несколько часов и отверстие увеличилось. Мария была женщина худенькая и через некоторое время могла уже пролезть туда. Но другая женщина отговаривала её, потому что это было опасно и, если поймают, то сильно накажут. Несчастная мать ответила ей, что большего наказания, чем потеря детей, для неё быть не может. Наступила ночь, а поезд всё стоял на этой станции.

Мария вылезла из вагона через отверстие, определила, откуда шёл поезд, и пошла назад по железной дороге. Так как поезд шёл медленно и подолгу стоял, он не успел отъехать далеко. К вечеру следующего дня она добралась до дома. Мама Мария отсутствовала 36 часов. Как была она счастлива, увидев детей живыми! Как плакали они: мама и дети! Как благодарила она Господа Бога за своё спасение и спасение детей! Бедная мать долго не могла прийти в себя от радости и горя. Соседи даже не знали, что дети одни были дома под замком. Малышей спас старший брат. Он уложил детей спать всех вместе и укутал их всеми вещами, которые были в доме. Но всё равно дети долго болели простудными заболеваниями, и мама лечила их народными средствами. За Марией так никто и не пришёл из комендатуры, хотя она долго боялась этого. Воспользовался ли этим лазом в вагоне кто-то ещё из женщин, она не знала.

Риск-благородное дело, и иногда, для того, чтобы сделать ещё более благородное дело, надо на него идти. Эта история закончилась благополучно благодаря милости Божественной. Слава Тебе, Господь милосердный! Слава! Слава! Слава!

Эмма Энс и Райнгольд Шульц

ПОХОРОНКА

Голодная пацанва бегала по весенней степи и пробовала на вкус взошедшую травушку. Всё время хотелось есть. Дома, в землянке, молча лежала больная голодная бабушка, для неё тоже надо насобирать щавель. Она слегла, когда вернувшийся из трудармии доходяга, сообщил, что Вилли стал круглым сиротой. Похоронки немцам были не положены, на них жалели бумагу. Беспризорный Виллик должен был уже идти в школу, но зимой нечего было одевать, и он зимовал у печки. Вначале войны их выслали с тёплого Кавказа в холодный Казахстан, а потом отца и мать забрали в трудармию.

В казахском ауле было всего две немецкие семьи, казачата немчиков лупили и звали фрицами. -Гитлер капут!- кричали они им вслед. Их отцы, смелые казахи, воевали на фронте с немцами и казачата ими очень гордились, поэтому в ауле тоже шла война с немчиками. Вилли был битым и осторожным, на глаза старался не показываться. В один прекрасный день он бегал по степи и услышал в ауле шум, крик, плач. Видно было, как метались казашки и голосили во всю силу. «Что-то случилось», подумал Вилли и побежал посмотреть. Казашки горевали по убиенному глубоко, громко, искренно, откровенно. Горе затмевало разум. Похоронка с фронта разрывала женские сердца. Они рвали на себе волосы и, охрипшие, валялись в пыли.

Было очень жалко на это смотреть, маленькое запыхавшееся сердечко трепыхалось и задыхалось от сочувствия, но он не знал, как можно помочь было в этом горе. Вокруг женщины в чёрном исходили в рыданиях. Одна женщина с безумными глазами поднялась на ноги, и Вилли не успел увернуться, как она схватила его за шиворот и больно ударила, затем поднялась на ноги вторая, третья, четвёртая. -Немец! Немец! Немцы убили нашего отца! Они били больно и беспощадно, обезумев от горя.

Вилли беспомощно принимал удары и тоже громко плакал и истерично орал. Его маленькое тело уже обвисло от побоев и не увертывалось от ударов. Вдруг откуда ни возьмись, страшно ругаясь, появился одноногий аксакал, с костылём в руке разогнал разъярённых женщин. Он отбил маленького немчика и оттащил его в сторону. Окровавленный мальчишка лежал у его ног, как погибший ягнёнок. -Разве пацан виноват? – гневно кричал аксакал, потрясывая костылём. - Вы что делаете?! Что вы делаете?

Папа Шульц. Гиссен. KATERINA

Война сковырнула с насиженных мест многих. Эшелоны на восток шли переполненными. Перед высланными советскими немцами в таёжный посёлок привезли финнов. Катерина была русская, из раскулаченных, но замужем за финном. Сама работящая, справедливая, никому спуску не даст, тем более мужу. Раскрутит его спокойствие и заведёт на любое дело. На новом месте разместились кое-как, но в сарайчике сразу хлевушку построили, хрюшку завели. Кормили чем придётся, в основном картошкой, что сами сажали, убирали, ели.

Катерину назначили в котлопункт, а мужа забрали в заводскую кузницу. Вторая военная осень поползла в гору, и мужики в посёлке перевелись: всех на фронт забрали. Советских немцев брать брезговали, в каждом видели шпиона, а до финнов добрались.

Когда Катерина увидела у мужа повестку, будто нож в сердце всадили. Отца, матери лишилась, брата погубили, теперь до мужа добрались.

- Не отдам!!! - закричала она не своим голосом и стала в позу как «родина-мать» на плакате. Муж, мягкий и наивный, успокаивал:

- Да ладно тебе! Отвоюю и вернусь, что ты крестишься? -

Не отдам! - твердо сказала Катерина, вырвала из его рук повестку и ушла.

На заводе совала её руководству и спрашивала:

- Вам что? Кузнец не нужен? Он же лучший специалист производства! Почему бронь не оформите?

- Да уже с бронью всех позабирали... Сама знаешь, что на фронте творится. Бессильны мы. Военкомат всё решает!

Наутро мужа забрали в армию. Полетела Катерина вслед, и к военкому. Что она там говорила, никто не знает, только сложил кабанчик свою голову за великую родину, и отвезла она его ночью тайком в город.

А дня через два вернулся муженек домой, забракованный как негодный к строевой службе.

Ещё через десять дней все родственники последнего призыва получили похоронки. Все до единого.

Райнгольд Шульц. Гисен ПОМИНКИ

Если женщина любит мужчину по-настоящему, искренне и бескорыстно - значит, эта женщина его мать. Мать убивалась так, что без слёз и содрогания сердца смотреть на это было невозможно. Она поминутно обмякала, оседала, лишалась чувств. Две родственницы с медицинским образованием отходили её нашатырным спиртом и под руки увели наверх уложить в постель.

Детей и родителей нам даёт Бог, а супругов мы выбираем сами. Пришедшие с похорон мрачно сидели в новом доме, пили кофе и закусывали поминальным пирогом. Тут и там люди тихонько перешептывались, вспоминая отбывшего и его тяжёлый земной путь. Как корячился, не жалел себя, зарабатывал болячки. В одном месте разговор был особенно шумным и увлечённым, даже раздавался неуместный смех. Люди с осуждением смотрели на беззаботную хохотушку, женщину в чёрном, вдовушку с улыбкой.

Не зря говорят: когда дом готов и всё цветёт, хозяин умирает. Чё ей переживать, - цедили мужики сквозь зубы. - Дети хорошие, внуки ещё лучше, все отстроились, живут кучно. Машина - класс, с долгами рассчитались. За мужа получит сейчас хорошую пенсию и разные страховки. Больше не надо ухаживать, стирать, готовить, убирать, у самой пенсия на носу. Не жизнь -малина! Сверху кубарем скатилась родственница с медицинским образованием и, заглянув в зал, громко крикнула: - Кто-нибудь, позвоните в скорую! Быстро!!! Райнгольд Шульц