О сращении преступности и советской власти

«В последнее время много говорят и пишут о сращении власти с преступностью, о коррупции (и необходимости борьбы с ней) и т. д.
Я же хочу подойти к этому вопросу, так сказать, исторически – и более глубоко.
© Sergedid

Социальная близость уголовщины советской власти самой этой властью была декларирована.
Преступники в СССР подразделялись на «социально чуждых» и «социально близких»: те, кто против советского строя, – «социально чуждые»; а всякиеворы, насильники и убийцы – это «социально близкие». Так всерьез говорилось, и это всерьез утверждалось в советских официальных кругах.

У нас теперь не милиция, а полиция.
На словах – формально – да. Но говорить о чём-либо всерьез станет возможным только тогда, когда наши «полицейские» поснимают, наконец, в своих кабинетах портреты коммунистического бандита Дзержинского, КОТОРЫЕ ВСЁ ЕЩЕ ДО СИХ ПОР ВИСЯТ!

Слова полиция, полицейский не нравятся у нас очень многим.
Но они могут не нравиться либо убогим ограниченным людям, которые «зациклились» на «полицаях» времен Второй мировой войны, либо совсем уж кондовым коммунистам – прямым потомкам (в том числе – идейным потомкам) тех революционных бандитов, которых царская полиция отлавливала, – за что они ее ненавидели и даже слов этих не переносили.
Им, потомкам этим, уж конечно, милее советская милиция, у истоков которой стоял коммунистический бандит Дзержинский.

Духовное родство между коммунизмом и уголовщиной совершенно очевидно.
На языке уголовников («по фене») плохой человек – «редиска».
Неужели неясно, почему?
Потому что он только сверху красный, только прикидывается красным, а внутри – белый!
Красный – это ведь хорошо! А белый – это ведь очень, очень плохо!

Нет, господа хорошие, одним только переименованием милиции в полицию не обойтись никак.
Когда бордель перестает приносить прибыль, меняют, прежде всего, девочек (а потом уж – вывеску).

Еще один пример. В уголовной среде, у преступников, не говорят, предлагая сесть, садитесь, говорят только «присаживайтесь» (потому что сесть,садиться означает для них только одно).

И вот, это переняли все! Вместо того, чтобы бояться, как огня, уподобления уголовникам! Это уже полностью вошло в обиход. Это рабское, чудовищное «присаживайтесь» звучит теперь посвюду. Так говорят начальники пришедшим к ним на приём. Так говорят журналисты TV гостям, приглашенным на передачу.
Мне даже приходилось слышать, что не говорить «садитесь», а говорить «присаживайтесь», – это «ПРАВИЛО ХОРОШЕГО ТОНА»!
На днях мне пришлось побывать в одном учреждении, и там мне сказали – «Присаживайтесь».
Коротко – в двух словах – объяснил, что это происходит от уголовщины.
И тогда миловидная сотрудница поведала мне, что у них имеется письменная инструкция, как разговаривать с клиентами, что, и как, и в каких случаях говорить, и в ней напечатано, что следует говорить именно «Присаживайтесь» – и никак иначе.

А еще мы скоро, наверное, перестанем говорить спасибо...
Невиновных, которых «подставили» и отправляют в тюрьму (бывает, к сожалению, и такое), добрые люди предупреждают: ни в коем случае, никогда, ни при каких обстоятельствах не произноси этого слова! Там, у них, это считается величайшим позором. Скажешь хоть раз «спасибо» – и у тебя после этого житья не будет (а то и вовсе прибьют).

Юриспруденция говорит о деяниях вовсе не из-за пристрастия к витиеватости. А дело здесь в том, что преступным может быть не только действие, но, в равной степени, также и бездействие. Поэтому и употребляется слово деяние, которое годится в обоих случаях.
Преступлением является, например, неоказание помощи находящемуся в смертельной опасности.
А также – недонесение полиции или властям о готовящемся преступлении.
И вот тут наблюдается весьма отчетливая и совершенно восхитительная картина. То, что во всём мире считается величайшим позором, – знать об уголовном преступлении и не сообщить о нём немедленно, – в нашей стране выглядит диаметрально противоположным образом: сообщать в таких случаях, куда следует, считается у нас, мягко говоря, немодным. Более того: не сообщить и промолчать – это воспринимается, наоборот, чуть ли не как нравственное достоинство; а нормальное и естественное следование гражданскому долгу и донесение полиции (т. е., по существу, отказ от совершения преступления) – парадоксально считается морально предосудительным.

И это – типичная мораль уголовников.Это тоже один из моментов, иллюстрирующих, насколько уголовщина и ее психология пронизывает советский менталитет.