Никого не хочу клеймить: мой фильм «Ида» — о христианском прощении

«Никого не хочу клеймить: мой фильм «Ида» — о христианском прощении»

Режиссер Павел Павликовский — о польском комплексе вины и любви к черно-белому кино

На VII фестивале польских фильмов «Висла», открывшемся в Москве, представлены более 20 новинок, в том числе новые ленты таких признанных мастеров, как Анджей Вайда, Роман Поланский и Юлиуш Махульский. Но даже в столь серьезной компании лента Павла Павликовского «Ида» — бесспорный фаворит, если судить по отзывам мировой прессы и призам ведущих фестивалей мира. Юная послушница Анна, которая готовится принять обет в католическом монастыре, узнает от своей тети, что она по происхождению еврейка по имени Ида. И девушка вместе с тетушкой отправляются искать правду о гибели своей семьи во время Второй мировой войны...

С 57-летним Павликовским («Последнее прибежище», «Мое лето любви»), живущим большую часть жизни в Западной Европе, корреспондент «Известий» встретился в Нью-Йорке, куда тот приехал, чтобы поучаствовать в американской премьере своей ленты. 

— Павел, ваша новая картина пришла практически одновременно к российскому и американскому зрителю. Помню, как на фестивале в Торонто кинокритики аплодировали вашей ленте и дали ей свой профессиональный приз. Вас радуют хвалебные рецензии? 

 — Каждый делает свою работу. Режиссер снимает кино. Критик анализирует. 

— Откуда эта история?

— Не помню точно. Обычно у меня в голове крутятся сразу несколько разных историй. Про какие-то забываю, потом почему-то они всплывают. Где-то лет 6 назад меня стала сильно занимать эта интрига. Никаких деталей, просто идея про подчинение отдельной личности трайбалистскому государству.

— Трайбалистскому? Что вы имеете в виду? 

— Польша и католицизм — взаимозаменяемые понятия в массовом сознании. Поляк — значит католик. Такая вот архаичная, родоплеменная тождественность. Застрявшая в голове идея вдруг совместилась с одним любопытным знакомством. В Оксфорде меня представили пожилой и очень милой женщине, польской еврейке, которая в давние времена получила печальную известность как «красная Ванда». 

Будучи государственным обвинителем на процессах «врагов народа», она беспощадно выносила смертные приговоры. Затем я узнал, что польские власти потребовали от Англии ее выдачи за «преступления против человечности». Так совместились две линии очень разных женщин. Бывшая сталинистка, ставшая циничной прожигательницей жизни, и молодая, истово верующая девушка. Греховность и чистота. Опыт и наивность. Безверие и вера.     

— Подозрительные к чужакам крестьяне, быт провинциальной Польши начала 1960-х, обшарпанные гостинички, дороги с колдобинами, джазовый оркестр, играющий в полупустом кафе Колтрейна, и твистовые шлягеры. Удивительные по точности детали. Как вы их воссоздавали?  

— Мне было тогда совсем немного лет. Но детская память у меня фотографическая. Я помню поразительно многое из того времени. Помню смешные, допотопные машины «Вартбург» и «Шкода», редкие обладатели которых страшно ими гордились. Помню эстрадные песни, одну из которых, очень задорную Rudy Rydz из репертуара Хелены Майданец мы включили в фильм.

— Ну да, люди постарше в России ее тоже хорошо помнят — «Руды-руды-ры» в исполнении Тамары Миансаровой. Заметно, что и польское кино тех лет послужило для вас источником вдохновения. Сцены в монастыре мне отчасти напомнили кадры из классического фильма Ежи Кавалеровича «Мать Иоанна от ангелов». 

— Полагаю, это чисто формальное сходство.

Картина Кавалеровича мне кажется сегодня несколько пресной и скучноватой. По большому счету меня больше вдохновляла чехословацкая «новая волна» 1960-х — «Любовные похождения блондинки» Милоша Формана, «О торжестве и гостях» Яна Немеца. Европейские мастера тоже: Годар и его «Жить своей жизнью», «Зимний свет» Бергмана.

Что касается Польши... Да, я люблю «Пепел и алмаз» Вайды, тогдашние фильмы Мунка, Войцеха Хаса и Сколимовского. Но, пусть на меня не сердятся фанаты раннего польского кино, оно на меня в гораздо меньшей степени повлияло. Вообще я избегаю поклоняться режиссерам прошлого.   

— Как вы нашли двух Агат, замечательных актрис Тшебуховску и Кулешу? Их дуэт держит внимание зрителя с первого до последнего кадра.

— Агата Кулеша — высокопрофессиональная, умная и тонкая актриса. На прослушивании она показала себя в образе Ванды столь безупречно, что сомнений в выборе не было. А вот Иду сыграла не актриса. Шел по Варшаве, бросил взгляд на девушку, которая сидела в кафе и читала книжку. Дрогнуло сердце — она, Ида! К тому моменту я несколько месяцев искал исполнительницу на эту роль и уже отчаялся. 

Агата Тшебуховска — студентка, изучает антропологию и философию. Крепкий орешек. Вы себе представить не можете, сколько усилий пришлось нам потратить, чтобы уговорить ее сыграть эту роль. Даже после выхода фильма, когда на нее обратили внимание, Агата отказывается от интервью, причем довольно сердито. Зачем, мол, отвлекает от учебы.   

— Не было колебаний относительно отказа от цвета? Многие зрители не любят черно-белые фильмы. 

— Нет, нет, черно-белый формат для меня принципиален. Как принципиален и выбор экранного формата «четыре на три», который считают устаревшим. Для лиц, портретов это отличный формат. Бергман его любил использовать. Пейзажи получаются вертикальные. Большое, бездонное небо. Каждый кадр важен сам по себе, а не только как ступенька рассказа. Собственно динамика действия мне куда менее важна, чем возможность насладиться композицией кадра. «Ида» — фильм не для социальной диагностики, а для сосредоточенной  медитации. 

— Как же тогда объяснить, что многие рецензенты выделили именно тему холокоста и вины поляков перед евреями как лейтмотив вашей картины? 

— Повторю — мой фильм не об этом. Мой фильм не о вине, а о прощении, христианском, библейском прощении. Я никого не хочу клеймить. О вине простых поляков, выдававших нацистам соседей-евреев ради овладения их собственностью, сказано уже много, написаны книги, вот уже лет 15 идет дискуссия в обществе. Меня больше занимают ценности человеческого бытия. Меня радует, что картину очень хорошо воспринимают в странах, где еврейский вопрос в польском ракурсе мало кому знаком, — в Южной Корее, Испании, Колумбии. 

— Если не ошибаюсь, «Ида» — первая ваша картина, сделанная в Польше. Вас пригласили, предложили сотрудничество?

— Ничего драматического. Просто вернулся, чтобы снять кино. Причем поселился в Варшаве буквально в двух шагах от дома, где прошли мои юные годы. Ведь я уехал на Запад, когда мне было 14 лет. Вел кочевой образ жизни, учился, работал в Германии, Франции, Великобритании. И в России тоже. Сделал несколько документальных лент, потом игровую картину «Стрингер» с Сергеем Бодровым-младшим, увы, впоследствии трагически погибшим. А непосредственно перед «Идой» снял сложный фильм во Франции — «Женщина из Пятого округа» с Итаном Хоуком и Кристин Скотт Томас. Да, я вернулся на родину, но, надеюсь, это не станет предметом вульгарной политизации.