Не в коня

В прилично отдаленной уже юности, попала однажды неожиданно в славный град Киев и  вынуждена была ночевать «где придется». Огромная квартира на Ромена Ролана, где каждая комната сдается отдельно. Плевать, было бы где прислониться после бурных похождений.

Утром была разбужена криками. Ну, все ясно: у соседей, немолодой семейной пары – очередная разборка ни на жизнь, а на смерть. Когда в ход пошли сковородки, решила ненавязчиво нарисоваться. Мало ли… вдруг удастся чью-то жизнь спасти. А уворачиваться от летающих предметов я умею. С пересохшей глоткой и мрачными мыслями ползу на кухню. Так и есть. Тщедушного мужичка вряд ли уже удастся спасти – слишком много об него разбито предметов обихода за последние надцать лет. Вправлять мозг огромной бабище, его жене – тоже не хочется, я еще слишком молода для подобного экстрима…. Так что же делать?

«Утро туманное, утро седое, - напевая писклявым басом, появляюсь в дверях, и дальше, строго, - Попрошу освободить помещение!!!»

Тетка, с ненавистью глядя на нарушительницу ее спокойствия – удаляется, матёро расчищая себе дорогу внушающим доверие тазом.

Мужик начинает рыдать. Тихонько так, взахлеб. Горько, жалко, отвратительно…

Я караулю турку с закипающим кофе и стараюсь не обращать на него внимания. Какая-то сволочь выжрала вчера остатки коньяка. Мне плохо. Солнце сочится сквозь пыльное окно, заливая убогую кухню слишком откровенным светом.

Мужик неожиданно бухается на колени передо мной, обнимает мои ноги и начинает что-то просительно лопотать на своем птичьем языке. Я шарахаюсь, он ползет за мной, не отпуская моих конечностей.

«Прошу, умоляю, вся жизнь моя в этом, только взгляни, прошу»

Совершенно ошарашенная, я тащусь за ним в его комнатушку, попутно рисуя всякие маньячно-кровавые сцены в своем воображении.

Заходим, я останавливаюсь, прислонясь к дверному косяку. Мужик ныряет в груду грязного белья, остервенело там роется и, просияв, извлекает, наконец, на свет божий…. Икону.

По дереву. Маслом.

Она великолепна.

Я чувствую, как острый ком впивается в мое горло, мешая дышать.

Добрые глаза Христа глядят на меня… и не могут наглядеться.

Такие добрые, такие грустные, такие родные… живые!

У меня начинают дрожать руки…

«Я рисую. Мне батюшка позволил. Он благословил. А она орет, каждый день орет… хочет, чтобы  я с ней, на рынке. А я там не могу, не могу, не могу…»

Мы ревем с мужиком в два голоса…

Потом он извлекает из заначки початую бутылку коньяка.

Потом становится немного светлее.

Икону до сих пор помню.

И запах сбежавшего кофе…

 

Неожиданно навеяно ЭТИМ.