Закон джунглей в Луганске не работает

Светке перевалило за полтинник. Живем по соседству шестнадцатый год, а она все такая же – худая, поджарая, с копной никогда не крашеных волос и обычными странностями: то нелюдимая, даже не взглянет в лицо при встрече на лестничной площадке, то с неприятной улыбкой рассказывает без остановки какие-то нелепые истории из жизни рынка, где она работает. Собственно, мы о ней ничего не знаем – Светка не из тех, кто зазывает в гости и стремится подружиться с соседями. Не знаем, есть ли у нее профессия. Она где-то мыла полы в офисе, и ушла оттуда после того, как директриса потребовала, чтобы коллектив вставал по стойке «Смирно!» при ее заходе в помещение. Светка тогда весь вечер сидела под подъездом и рассказывала, возмущаясь, эту историю каждому проходящему. Потом торговала на рынке газировкой  в розлив. В конце июля, когда Луганск оказался без электричества, блажила со слезами: «Моя работа от света зависит. 50 гривен в день хозяин платил. Нам хватало. Что же мы теперь будем делать?»

Мы – это она и 15-летняя Лерка. Ходил к Светке какой-то рыжий невзрачный тип, теперь растет рыженькая веснушчатая девчонка.

В страшном августе, когда в городе стало совсем туго с водой, мать с дочкой подрядились таскать воду соседкам – одиноким немощным старушкам. Четких расценок не было. За символическую плату – кто пару гривен даст, кто что-нибудь съестное или сигареты. Грузили пластиковые бутылки в чудную тележку, сооруженную из картонного ящика, фанерной дощечки и колесиков от детской коляски. Выстаивали огромную очередь. Привозили за раз литров сорок. Три-четыре ходки в день. Это ж сколько тонн воды они подняли на этажи за несколько недель?! Кто считал?!

А еще торговали на рынке. Вечером ходили по улицам частного сектора, собирали падалицу – яблоки, сливы, алычу. Рано утром катили свою тележку на восточный рынок, в стихийные ряды, продавали.

- Мы с Леркой по очереди: 10 минут она на солнцепеке с товаром, а я в тенечке, потом меняемся.

Сколько раз я покупала у нее весь товар – 4-5 килограммов фруктов. На варенье годились примятые, перезрелые или недоспелые плоды, а сахаром запаслась еще до войны. Как знала, что суровой зимой пригодятся еще эти банки.

В сентябре прокатился по городу слух: всем детям до 14-летнего возраста положена особая детская гуманитарная помощь. До 15-летия Лерки оставалось три дня. Светка с ног сбилась, но успела получить «детскую»: немного сладостей и какую-то развивающую игрушку, которую предприимчивая Лерка сменяла на кукурузные палочки у своей младшей подружки с нашего двора.

В конце сентября на этажи пришла вода, и Светка вплотную занялась торговлей. Ни свет ни заря отправлялась пешком за несколько километров на оптовый рынок, покупала овощи – лук и поздние помидоры, немного, килограмм 20, катилась тележкой на рынок, продавала с минимальной наценкой, каких-нибудь полторы гривен сверху. Выручки хватало на буханку хлеба, макароны, пачку самых дешевых сигарет. Курить Светка не смогла бросить. Окурки она бережно потрошит и ссыпает табак в пол-литровую баночку, и совсем не забавно видеть, как крутит она потом из газеты корявые папиросы и жадно коротко затягивается вонючим дымом.

Зимой Светка начала торговать морковью, она дороже лука, значит, и выручка больше. Морковный салат на нашем столе всю зиму: «Иду по рынку, смотрю, соседка стоит, трусится от холода, мороз сильнейший, покупаю у нее 3-4 кило, жалко ее!», - объяснял мне муж покупку.

Перед Рождеством Светка тихонечко постучала в нашу дверь.

- Купи у меня колготки. 40 ден. Пятерка. Я похудела, утону в них. Отдам за 15 гривен.

Глянула, а такие в магазине в три раза дороже.

- Я не украла их, - почему-то стала оправдываться Светка. – С прошлого года лежат.

- Света, перестань, конечно, возьму, давай хотя бы за 25. Я же знаю, сколько они стоят.

- Нет-нет, за 15. А ты можешь, за 25? Спасибо! И можно спросить? Вижу, муж твой соседкам-бабушкам часто пакеты с крупой дает, а у вас есть что-нибудь и нам покушать? – и слезы градом. – Мы так голодаем, так голодаем.

- Господи, Света, ну что ж ты столько времени молчала? У меня варенье твое есть.

- Мое???

- Ну, да, помнишь, летом я у тебя покупала фрукты? Вот и сварила.

Поставила в пакет три сладкие банки, лечо, аджику в нагрузку, несколько пакетиков чая, полпачки вермишели, сгребла с тарелки оладьи и пирожки с картошкой. - Я банки все-все принесу, - смотрит в пакет, слезы капают. - Заходи на следующей неделе обязательно. Вот так еще одну семью одиночек взяли под опеку.

Так выживает Луганск.

Равнодушных в городе нет. Потому что нет той довоенной, пусть не щедрой, но стройной и четкой системы социальной защиты и обеспечения. Электронные реестры заперты в Украине, свои, республиканские, нарабатываются практически в ручном режиме. Кого-то пропустили, о ком-то не вспомнили. Есть Указ главы ЛНР «Об установлении отдельных выплат социального характера», в соответствии с которым одинокие матери (отцы) получают ежемесячно 400 гривен. Но зачастую нужно идти и заявлять о себе.

Светка не пойдет. Потому что не знает, куда идти. Потому что не знает об этом указе – газеты она не покупает, телевизора у нее нет. Потому что никогда не была она пробивной дамой, потому что перемешаны в ней гордость бедного человека и страх перед начальником бедного человека.

В Луганске дефицит кадров, в том числе соцработников. Их функцию добровольно взяли на себя горожане, и мы, конечно, поможем, разузнаем, отправим Светку за пособием, и я знаю, что мои земляки тоже бегают по присутственным местам и хлопочут о своих одиноких и немощных соседях. 

Однако, как ни крути, 400 гривен – это мизер. Особенно сейчас, когда Украина плотно перекрыла транспортное сообщение с ЛНР. Почти полгода партия войны бесновалась от осознания факта, что в мятежный Донбасс продолжаются поставки продуктов из Украины. К концу января Киев ввел строгую пропускную систему на блок-постах и перекрыл «дороги жизни». Киев злобствует: пусть Россия кормит. Да, из Российской Федерации поступают тонны гуманитарной помощи – крупы, сахар, мука, консервы. Но после того, как фронт откатился на десятки километров и в Луганск вернулись практически все жители (в августе едва оставалось 200 тысяч, сейчас – более 400), этой гуманитарки не хватает для того, чтобы, как в конце лета и в начале осени, каждого луганчанина обеспечивать продуктовым набором (гречка, рис, сахар, рыбные и мясные консервы). Продукты распределяются в детские дома, больницы, дома престарелых, школы, детские сады, социальные столовые. Остальным горожанам приходится идти в магазины и на рынки, покупать еду.

 

Дважды удалось выплатить пенсии, различные пособия, единожды – зарплаты бюджетникам, да и то не всем категориям. Задолженности уже висят хвостами, что неудивительно: откуда взяться денежной массе в Республике, терзаемой войной, где замерли все крупные предприятия, и экономика дышит только благодаря деятельности мелких и средних предпринимателей? Хвала этой армии бизнесменов – трудяги-пчелы, работяги-муравьи несколько месяцев выживали сами и помогали не загнуться от голода городу. Теперь Киев перекрыл поставки из Украины. Моментально поредел ассортимент на прилавках и значительно выросли цены. На 400 гривен пособия матерям-одиночкам сейчас можно купить, например, 4 килограмма сала или не самого отборного мяса. Во все времена дешевле дешевого курица нынче кусается: крылышки взлетели до 35 гривен за кило, а грудка – вообще, до 60. Сахар – 17-20 гривен. Растительное масло – под 30 гривен за литр. Булка хлеба – 6 гривен. На 3-4 гривны подорожали самые простые крупы – овсяная, манная, пшенная. Почти в два раза выросла цена на молочную продукцию.

Тем временем на кухнях и в соцсетях бурлят котлы недовольства. Если исключить злорадные комментарии и аналитику бывших луганчан, которые не скрывают ненависти к малой родине и никогда не вернутся в Луганск, остается определенный процент местных бунтарей. Большинство, конечно, сбиваются на любимую тему «золотого унитаза» или по-современному – «батона»: выдумывают или передают сплетни о том, что правительство ЛНР ворует гуманитарку, а приближенные торгуют ею на рынках; то же самое о мифических мешках с деньгами, которые якобы приходят в машинах российского гумконвоя. И, знаете, это совершенно нормально: во все времена власть была плохой, а в чужих руках – огурец толще.

Однако я думаю, что причина в уникальности человеческой памяти, которая не всегда приноравливается шагать в ногу с логикой. Человек хочет жить, человеческая память, особенно сейчас, во время войны, всеми силами избавляется от негатива. И как только рядом с домом перестают падать снаряды, и фронт отодвигается от города – человек сразу же хочет той жизни, которая была до войны: со своевременными зарплатами, доступными ценами и привычным ежедневным практически мещанским созерцанием. Человек жаждет получить ножницы и клей, чтобы вырезать временной кусок, как зажеванную магнитофонную пленку, склеить концы пленки, и после секундной звуковой абракадабры вновь слушать спокойную и любимую мелодию жизни.

Бытовой дискомфорт кого-то злит, кого-то раздражает, кого-то ввергает в отчаяние. Однако закон джунглей в Луганске не работает, и здесь выживают за счет сильных, тех, кто не скупится на добрые слова и поступки, тех, кто уверен: любая война заканчивается миром.

Наталия Максимец