ВИКТОР ТОПАЛЛЕР

За это время гостями студии были Борис Акунин, Михаил Жванецкий, Владимир Познер, Валерия Новодворская, Галина Волчек и еще множество других умных, тонких, ироничных людей, чье мнение, впрочем, отнюдь не всегда совпадает с мнением хозяина студии. Чтобы оказаться в этой компании, зрителю в Израиле, США, Канаде, Прибалтике, Германии или, к примеру, Австралии нужно просто вовремя включить телевизор. Вот такой духовный обмен: Топаллер утопает в роскоши общения сам и делится этой возможностью со своим зрителем, которому на чужбине, какой бы комфортной она ни была, общения всегда не хватает.

А Топаллеру едва хватает времени. На все, что хочется успеть: телепроекты, авторская программа «Полный шалом» на «Дэвид­зон-радио», сборник заметок об Америке, в котором он никак не поставит финальную точку, — обязательство перед близким другом Георгием Вайнером, когда-то написавшим предисловие к его будущей книге. И острая публицистика, в которой Виктор Топаллер безупречно отточил свое диссидентское перо.

События в Украине зацепили его так же, как и многих мыслящих людей, независимо от страны проживания: «Вы верите в Украину? Я верю. Народ, хлебнувший свободы и достоинства, уже не будет быдлом и чернью... — написал он для газеты «Наша Канада» в разгар Майдана. — Украина болеет. Но то, что сегодня происходит, — это начало выздоровления. Оно не будет простым. И быстрым тоже не будет. К этому нужно быть готовым. Кто-то полагает, что можно будет загнать Украину назад в совок? Восстановить всю ту мерзость, которая уже восстановлена в России и Белоруссии? Снова загадить людям мозги, что делается изо дня в день в этих несчастных странах? Бросьте этих глупостей».

[VR]«ЕСЛИ К ВЛАСТИ ПРИХОДЯТ СОЦИАЛИСТЫ, ЖДИ ПОЯВЛЕНИЯ КОНЦЛАГЕРЕЙ»[/VR]

— Виктор, вы уехали из СССР почти четверть века назад. С дипломом об окончании факультета театральной режиссуры ГИТИСа, с успешным опытом проведения

фестивалей, эстрадных постановок и театральных спектаклей. Если бы остались, наверняка бы заняли высокую ступеньку на шоу-Олимпе. Но сегодняшняя роль почти молчаливого слушателя звездных откровений вас, кажется, не смущает. Что дала вам иммиграция?

— Ну, не такого уж и молчаливого, как мне кажется... Да ничего мне иммиграция не дала. Что смог, то и взял. Я пожил в нескольких странах — в Израиле, в Бельгии, вот уже 13 лет живу в США. И всюду я думаю, как там или здесь можно реализоваться. Из Советского Союза я уехал в 1990 году, когда в России происходили непонятные вещи. Как сложилась бы моя жизнь, если бы остался? Кто знает, может, меня бы там пристукнули однажды и моя жизнь вообще никак бы не сложилась. Но на телевидение я пришел бы вряд ли.

— Вы сказали как-то, что хотели бы жить в стране, за чью футбольную сборную смогли бы болеть с гордостью. Но ведь не только футбол имели в виду, наверное. Какая из стран оказалась больше вам по душе?

— На этот вопрос ответить непросто. В СССР я, представьте, болел не за союзные сборные в разных видах спорта, а против них. А когда американская студенческая команда на олимпийских играх одолела нашу, моя молодая жена испугалась, что нас посадят, так громко я орал на всю коммунальную квартиру. Не потому что ненавидел советских спортсменов, а потому что знал, как организован спорт при ненавистной мне советской власти, как он стоит на службе у нее, как способствует пропаганде.

Живя в Израиле, я понимал, что уровень развития спорта там не слишком высок, но радовался каждой победе. С таким же чувством я болею сейчас и за американскую сборную. К лацканам моего пиджака, который, честно говоря, я надеваю очень редко, прикреплены два флажка — израильский и американский, потому что я гражданин обеих этих стран. И дело не только в спорте — для меня важно не просто любить, но и уважать страну, в которой живешь. Мне безумно было стыдно за Израиль, когда его премьер-министром стал такое ничтожество, как Эхуд Ольмерт. А теперь нахожусь в состоянии постоянного стыда за то, что у Америки такой президент.

— Ну, может, не так уж и стыдно, если вы, не задумываясь, говорите это в адрес главы Белого Дома. Живя в Израиле, вы также не стеснялись высказывать свое мнение о политиках — Натане Щаранском, Эхуде Бараке... Ваша правда всегда обходилась без последствий?

— Были последствия. Мне пытались нагадить, и это порой удавалось. Но пока ни Израиль, ни Америка не дошли до того, чтобы за такие высказывания могли засадить. Хотя не удивлюсь, если придут и такие времена. Владимир Буковский (российский писатель-диссидент. — Авт.) во время нашей с ним встречи сказал: «Если к власти приходят социалисты, жди появления концлагерей». Я с этим полностью согласен.

— В рецензии на вашу книгу «Полный шалом» с зарисовками о «наших» в Израиле Михаил Задорнов предсказал вам много неприятностей и вечную головную боль. Предсказания сбылись?

— Мишка не ошибся. Но что поделаешь — такая у меня профессия. То, чем я занимаюсь, можно определить как памфлет, фельетон, как жесткую публицистику. Кого-то это приводит в восторг, а кого-то — в бешенство, и пока мои публикации у разных людей вызывают полярные чувства, я счастлив. Довлатов когда-то точно написал: «Я не боюсь, когда обо мне пишут плохо, я боюсь, когда обо мне вообще не пишут». До тех пор пока есть эмоции, есть полярность, стоит продолжать писать, а если это закончится, значит, завязывать надо.

— Фамилия Топаллер значится на обложке и еще одной книги: «Загадки библейской истории». Автор ее — ваш отец Александр Викторович Топаллер, в советском прошлом — инженер-электронщик, кандидат технических наук. Судя по названию книги это серьезное исследование...

— Да, переехав в Израиль, отец очень увлекся библейской историей — это стало увлечением последних лет его жизни. Многие люди в старости начинают писать мемуары. Лично я очень не люблю дилетантизма, но к моему отцу это не относится: он блестяще владел и темой, и пером, был знающим человеком. На его лекции в Израиле собиралось много людей. Он устраивал для них поездки по историческим местам, писал статьи. Я настоял на том, чтобы все свои материалы он собрал в книгу, которая потом переиздавалась не раз, в Израиле и в России, ее просто рвут на части, потому что книга очень хорошо написана.

— Вам легко удалось уговорить родителей на иммиграцию? В то время, когда вы уезжали, это было равносильно

переселению на другую планету...

— Не знаю, насколько легко родителям далось это решение, но другого выхода у них и не было. Уезжали единственный сын и единственный внук — что им еще оставалось? Но так получилось, что в Израиль папа поехал без мамы. Она умерла незадолго до выезда. Кто-то из ее подруг сказал, что, будучи еврейкой до десятого колена, она осталась москвичкой. Московская земля ее не отпустила.

— Есть такая шутка, что вскоре после переезда на историческую родину наши бывшие земляки становятся антисемитами — слишком высока концентрация евреев на один квадратный метр. Вам удалось полюбить Израиль?

— И да, и нет. Я люблю Израиль, хотя в моих израильских публикациях куда больше желчи, чем любви. Там хватает своих безобразий, своей мерзости, своего социализма — как в конкретных людях, так и в обществе в целом, и достаточно причин для того, чтобы у тебя клокотало внутри.

Я писал об этом, что позволяло немалому числу идиотов обвинять меня в ненависти к еврейскому народу — по аналогии с принципами СССР: если плохо говоришь и плохо пишешь про советскую власть, значит, ты ненавидишь Россию. Идиотов везде хватает. Можно ненавидеть страну, в которой живешь, как ненавидел я СССР, а можно любить так, что замечаешь все ее дерьмо.

У моего любимого поэта Саши Черного есть такие строчки: «Кто не глух, тот сам расслышит, сам расслышит вновь и вновь, что под ненавистью дышит оскорбленная любовь». Несмотря на все гадости, мерзости, подлости, которые есть в Израиле, я безумно люблю эту страну и в обиду ее не дам.

[VR]«В МОЕЙ СТУДИИ НИКОГДА НЕ МОГЛИ БЫ ОКАЗАТЬСЯ ДЕЯТЕЛИ, ПОДОБНЫЕ ПРОХАНОВУ ИЛИ МАКСИМУ ШЕВЧЕНКО. ВО-ПЕРВЫХ, Я БРЕЗГЛИВ, А ВО-ВТОРЫХ, ЭТО НЕГОДЯИ, С КОТОРЫМИ РАЗГОВАРИВАТЬ НЕ О ЧЕМ»[/VR]

— Легко ли вам, влюбленному в Израиль, живется в Америке?

— Мне — легко. Я отношусь к той категории американцев, которые считают: то, что хорошо для Америки, хорошо и для Израиля, и наоборот. Я считаю, что две эти страны связывает слишком многое, но нынешняя администрация умудрилась опустить уровень отношений с Израилем ниже плинтуса. Америка докатилась до такого уровня потому, что во главе нашего государства оказалась такая личность...

— ...которая никогда бы не оказалась гостем вашей телепрограммы?

— Вообще-то, Барака Обаму я личностью не считаю. Это, на мой взгляд, не человек, а функция. Дело не в нем, а в обществе, которое деградировало настолько, что функцию сделало своим президентом. Вот Рейган, Тэтчер, Рузвельт, Трумэн — это личности. Но Обама — нет.

Что же касается гостей моей студии, то у меня есть критерии отбора. В ней бывали люди, к которым я, мягко говоря, не испытывал особой симпатии: Жириновский, к примеру, Говорухин, покойный Балабанов. Но они, безусловно, личности, интересные аудитории. Я приглашаю таких людей в программу, отбрасывая свои личные чувства.

Как бы ни возмущало меня то, что говорит и делает Говорухин, но это режиссер, который снял, к примеру, «Вертикаль» и один из лучших советских сериалов «Место встречи изменить нельзя», с ним есть о чем поговорить. Но в моей студии никогда не могли бы оказаться деятели, подобные Александру Проханову (российский писатель, главный редактор газеты «Завтра». — Авт.) или Максиму Шевченко (российский журналист, ведущий Первого канала. — Авт.). Во-первых, потому что я брезглив, во-вторых, потому что это негодяи, с которыми разговаривать не о чем.

— А случалось ли так, что к концу разговора нежеланный собеседник становился вам симпатичнее?

— Собеседник должен быть мне симпатичен с самого начала разговора. Он пришел ко мне в гости, и я буду «гонять его по буфету», задавать сложные вопросы, но он должен чувствовать себя спокойно и комфортно, не должен уйти обиженным или возмущенным. Я пригласил человека в гости, поэтому обязан вести себя достойно.

В последнее время в телеэфире стали нормой хамство и эпатаж — таким способом ведущие пытаются привлечь к себе внимание. Меня, к примеру, не связывают слишком добрые отношения с главным редактором «Московского комсомольца» Павлом Гусевым. Он даже удивился тому, что я пригласил его в свою программу. Но Гусев, безусловно, личность, нравится он мне или нет. У нас был жесткий, мужской разговор, и мне кажется, из студии он вышел довольным. Мы пожали друг другу руки, хоть и вряд ли стали после этого ближе.

— С кем из собеседников было особенно трудно?

— Это не зависит от того, по одну ли сто­рону баррикад с тобой собеседник или же по разные. Трудно говорить с человеком флегматичным, когда его темпоритм не соответствует накалу программы. Это вообще тяжелая, сложная многоплановая работа, которая требует высокого напряжения.

Жанр телевизионной беседы часто недооценивают, потому что в нем подвизается большое количество профнепригодных людей, которые либо хохмят, либо задают совершенно идиотские вопросы типа: «А какие ваши творческие планы?». Чтобы за время часового разговора аккуратно распотрошить человека, «подать его к столу» таким, чтобы зрители не могли оторваться от экрана, а твоему гостю этот разговор был бы настолько интересен, что неожиданно для самого себя он начинал вдруг рассказывать то, что и не собирался, очень многое нужно. Ведущий должен быть един в трех лицах: журналист, актер и режиссер.

— Вы умеете задавать неделикатные вопросы?

— Я считаю, что собеседнику можно задать любой вопрос, но необходимо облечь его в подходящую форму.

Жесткие вопросы задаю часто, но крайне редко сталкиваюсь с негативной реакцией. Образно говоря, важно, как пригласить женщину на ужин, а не само приглашение.

— На канале RTVi выходит еще один ваш проект — «Американский ликбез», в котором из язвительного журналиста вы перевоплощаетесь в дотошного исследователя Америки, которого интересует абсолютно все: от истории появления небоскребов до шедевров искусства. Мне кажется, этот проект вы придумали не только для зрителя, но и для себя. «Свою» Америку вы уже открыли?

— Я придумал этот проект, когда прихлопнули мою программу «Перекресток».

— Ту, у которой было огромное число почитателей?

— Да. Наверное, именно поэтому ее и закрыли — это была жесткая политическая программа.

А что касается «Американского ликбеза», то в работе над ним меня очень многое удивило и даже потрясло. Каждая программа открывала что-то новое — будь то цикл о знаменитых выходцах из России, о космосе или о покушениях на американских президентов.

Сейчас идет новый цикл: «Американские писатели», и это тоже очень интересно. Но самое главное открытие — это сама Америка, потрясающая страна Америка, в которую я влюблен и которую очень не хочу потерять. Шансы потеряться у нее, к сожалению, есть — я имею в виду то, что произошло с Америкой за последние годы, как она изменилась, как деградировала... Это абсолютно очевидно.

— Я знаю, что вас возмущает российское телевидение, на котором, по вашему определению, полно «безграмотных баб и непонятных мальчиков, которые пытаются вести ток-шоу, дискреди­тируя жанр как таковой». Программу «Пусть говорят» так и вовсе назвали «показом для маргиналов». А ведь многие российские телепроекты — это калька с американских аналогов, да и манеры ведущих зачастую тоже позаимствованы у американских коллег.

— Знаете, одна программа действительно может быть похожа на другую, но это не значит, что она должна выглядеть как жалкая, дешевая пародия. Хотя дерьма и на американском телевидении хватает тоже, но в России это безобразие принимает поистине клинические формы.

— Сегодня телевидение и в России, и в Украине, да и в США, — это наверняка бизнес, и рейтинги не рассчитаны на взыскательного зрителя.

— Лично я рейтинг никогда не считал показателем качества проекта. Иоаким Георгиевич Шароев, мой учитель режиссуры, говорил, что если на телевидении показать голую жопу, то по рейтингам с этим вообще ничего не сравнится. Когда вся страна с упоением обсуждает подробности группового изнасилования в Череповце, вокруг орут эксперты, а потерпевшие и насильники рассказывают о своих ощущениях, огромное количество маргиналов и дегенератов в это время сидит у телевизоров, пуская слюни, а рейтинги в это время зашкаливают. Но это же позор, стыд, мерзость.

— И все же есть на российском телевидении программа, к которой вам не стыдно было бы иметь отношение?

— Я их не смотрю вообще, у меня нет на это ни времени, ни желания. Если я что-то и успеваю смотреть по телевизору, так это Кубок Стэнли по хоккею — я болею за «Нью-Джерси Девилз».

— Говорят, дружба — понятие круглосуточное. Это означает, наверное, не только готовность прийти другу на помощь в любое время суток, но и частые дружеские посиделки допоздна, что для человека, столь занятого, как вы, может быть очень даже обременительно. В этом смысле в иммиграции принято круглосуточно дружить?

— У меня очень немного близких приятелей, с которыми мы часто общаемся, выезжаем на дачу. Но со смертью Жоры Вайнера, который был мне безумно родным человеком (в последние годы мы вообще не могли существовать друг без друга), эпоха посиделок кончилась. Для меня это было и большое счастье, и большая награда в жизни. С уходом Вайнера эта ниша опустела и никогда уже не заполнится. Потому что такое душевное родство, желание выслушать и поделиться я вряд ли в ком-то еще найду. Мне с Жорой крупно повезло, и я очень по нему скучаю. Прошло уже несколько лет, но смириться с тем, что его больше нет, не могу.

[VR]«КОГДА В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ПОЙДЕШЬ ИМ ВЫЛИЗЫВАТЬ ЗАДНИЦУ, — ОТВЕТИЛ Я, — УЗНАЙ, ЧТО ОНИ ИМЕЛИ В ВИДУ? ВИЗУ В РОССИЮ НЕ ДАДУТ ИЛИ ЛЕДОРУБ УЖЕ ПРИГОТОВИЛИ?» [/VR]

— О чем же разговаривают бывшие советские на своих американских кухнях?

— Вы думаете, говорят о чем-то возвышенном? Может, я, конечно, попадаю не на те кухни, но обсуждение эпохи Возрождения не слышал еще ни разу. Политика, деньги, женщины, анекдоты — все, как обычно.

— И о российской политике тоже говорят?

— Конечно, ведь Россия нам не чужая. Все мы имеем к ней отношение — каждый свое. И еще: то, что происходит в России, — это не только их дело, потому что российская политика и Америки касается тоже. Я как-то написал (за что и получил свою порцию), что выстроенная Путиным вертикаль пробила земной шар насквозь, и здесь, в Америке, оказалось немало пропутинского сброда — организация «российских соотечественников США» и прочие отделения Комитета госбезопасности. Все это тоже накладывает определенный отпечаток на «русскую улицу» в Америке.

— Ох, Виктор, договоритесь: Путин ведь может рассердиться и в студию к вам не придет...

— Боюсь, он не пришел бы в любом случае. От меня шарахаются и представители российского посольства. Правильно делают, между прочим. Чувства у нас взаимные. Ну как они могут меня любить, если я с таким омерзением отношусь к кремлевской преступной группировке?

Несколько лет назад меня даже полуофициально предупредили об опасности. Очередной жополиз, вернувшись из российского посольства, сказал: «Тебе просили передать, что ты практически уже... того...». «Когда в следующий раз пойдешь им вылизывать задницу, — ответил я, — узнай, что они имели в виду? Визу в Россию не дадут или ледоруб уже приготовили?».

— Помогите разгадать загадку. Почему в Германии, Израиле, США, где русскоговорящих с каждым годом становится все больше, множится число каких-то жалких, провинциальных изданий, рассчитанных на них? Куда же деваются талантливые журналисты, которых немало среди иммигрантов?

— Ну, это вполне объяснимо — все упирается в деньги. Владельцы русских газет в Израиле, в Америке могут сколько угодно говорить, что тираж издания — 50 тысяч, но это ведь ложь. Перебиваются в лучшем случае нес­колькими тысячами. Потому что нет базы, не хватает финансов.

Все газеты делаются, как говорили раньше, с помощью клея и ножниц, когда воровали материалы, вырезая из одной газеты и вклеивая в другую. Но теперь для этого есть интернет, что позволяет воровать 90 процентов материалов, которые повторяются чуть ли не в каждой газете. Да, есть серьезные ребята — они делают серьезные издания, я с ними работал, но это скорее исключение, чем правило. Большинство же выживают только за счет рекламы, которой они забиты от первой полосы до последней. Печатаются на безобразной бумаге и в безобразных типографиях. Листы разлетаются и пачкают руки. Вы хотите, чтобы уважающий себя журналист работал в такой газете за три копейки? А вот в России в финансово мощной газете хороший журналист получает действительно хорошие деньги.

— Ваш сын Алекс Топаллер продолжил династию и стал режиссером весьма успешным, сотрудничает с Голливудом. Не сомневаюсь, что он многого добился

сам, но в принципе — как в Америке с протекционизмом?

— Я работаю на этническом рынке, а Леха — на рынке всеамериканском, и там совершенно другой уровень отношений и другой принцип работы. Если я и могу ему чем-то помочь, то только в творческом плане что-то посоветовать. До тех пор пока он ко мне за советом обращается, я с удовольствием принимаю в этом участие. Иногда и без удовольствия, но как сыну не помочь? Несколько лет назад он, кстати, премию «Грэмми» получил в категории «Лучший клип года» за сценарий и постановку. Так что это не я — это он может устроить меня на американское телевидение. Тогда я с радостью брошу русское телевидение и стану играть старых иммигрантов в сериалах.

— И будете пускать слезу под русские песни...

— Ну, разве только под блатные.

[VR]«С КАЖДЫМ ГОДОМ УРОВЕНЬ ГОВНА ВСЕ ВЫШЕ» [/VR]

— Знающие люди утверждают, что у вас очень непростой характер. Наговаривают?

— Им виднее. Да, наверное, я нелегкий человек. А моя жена — удивительная женщина, раз продержалась рядом со мной 37 лет. Мы познакомились, когда я еще учился в школе. Гале, бывает, говорят: дескать, повезло тебе — муж веселый, с ним не скучно», а она мрачно отвечает: «Да уж, обхохочешься».

— Ваши собеседники тоже скучными не бывают. Меня когда-то удивила программа Познера, гостем которой был Михаил Михайлович Жванецкий. Откровенно говоря, такого вялого, скучающего Жванецкого ни до, ни после видеть не приходилось. Познер и Жванецкий! Казалось бы, «звезда с звездою говорит», а вот не сошлась у них мозаика почему-то. «Ваш» Жванецкий был совсем другим.

— (Смеется). Да, для того чтобы Жванецкий показался скучным, надо приложить много усилий. Познер, кстати, тоже был у меня в программе. Скажу по секрету: к Жванецкому я отношусь с гораздо большей симпатией.

— Если бы вам довелось преподавать в школе для телеведущих, чему научили бы их в первую очередь?

— Перво-наперво я сказал бы им вот что: «Интервью — это маленький спектакль, это танец для двоих, где ты должен чувствовать партнера, вести его, следить за ритмом. Если тебе не интересен собеседник, если ты не получаешь чувственного удовольствия, когда в беседе с ним «танцуешь» эдакое интимное танго, тебе не стоит заниматься этим делом — ведь твой собеседник не сможет с тобой красиво станцевать. И танец ваш не будет интересен зрителю — бессмысленное топтание на месте взамен фейерверка эмоций. Или умей быть чутким, внимательным, но жестким и одновременно ласковым по отношению к партнеру, или не ходи в эту профессию».

— О, если ваша формула станет единственным критерием оценки студентов, многие факультеты

журналистики просто закроются. По-моему, этому нельзя научить — с этим надо родиться.

— Потому и выходят программы, вызывающие рвотный рефлекс на пятой минуте просмотра. Хотите, я расскажу вам одну историю, которую вы вряд ли опубликуете?

— Теперь уж точно опубликуем — на спор.

— Тогда слушайте. У меня в программе несколько лет назад был Шнур (Сергей Шнуров. — Авт.), лидер группы «Ленинград». К Сергею можно по-разному относиться, но он, без сомнения, талантливый человек. Меня пугали изо всех сил — дескать, будет мат-перемат в эфире. Да я и сам матерщинник, так что мне не страшно. В общем, мы замечательно пообщались, он оказался очень умным и интересным человеком.

Программа эта получила массу хороших откликов. А через пару месяцев я щелкаю пультом, натыкаюсь на какой-то федеральный канал — НТВ, что ли, или какую другую помойку и вдруг вижу Шнура. Я не стал переключаться — мне интересно было, что он говорит. И тут вижу, подходит к нему какой-то человек с микрофоном и спрашивает: «Простите, пожалуйста, а какое вы уделяете внимание саунду на ваших концертах?». Шнур так смотрит на него, как на барана: «Саунду? На концертах? Уделяем. Слушайте, у нас что-то интервью не очень получается. Давайте я вам лучше х... покажу». И он абсолютно прав. Потому что с кретинами нельзя разговаривать по-другому, иначе они так никогда и не поймут, что они профнепригодные кретины.

— Я очень благодарна вам за «танец».

— С вами тоже приятно было вальсировать.

— Ваша программа «В Нью-Йорке с Виктором Топаллером» традиционно заканчивается стихами. Может, поддержим традицию? Есть такие строки, по которым сверяете жизнь?

— У меня есть некий алгоритм ответа на эту просьбу. Он, может, не очень лирический, но достаточно точный. Я во многом вырос и сформировался на великой поэзии Александра Аркадьевича Галича. С детских лет и до сих пор помню многие его стихи. Я прочту вам... Хотя нет, сначала предыстория.

Галич рассказывал, как однажды, прогуливаясь в Доме творчества писателей, увидел какое-то странное сооружение в виде гири на веревке. Начал расспрашивать местных жителей, что же это такое, но никто не знал. «Мы все ленивы и нелюбопытны», — процитировал Галич слова Пушкина. В конце концов, нашелся какой-то дед, который сказал: «Как, разве вы не знаете? Это ж говномер! Гиря привязана к веревке, и когда уровень говна поднимается, гиря опускается, и тогда становится понятно, что надо вызывать ассенизатора». Галича так восхитило это устройство, что он посвятил ему строки, которые, на мой взгляд, вошли в золотой фонд лирической русской поэзии:

Все было буднично и серо,

и лес стоял, как неживой.

И только гиря говномера

слегка качала головой.

Не все напрасно в этом мире,

хотя и грош ему цена,

Покуда существуют гири

и виден уровень говна.

Я думаю, устройство это очень важное. Потому что с каждым годом уровень говна все выше. Мне кажется, что именно настоящая, высокая, журналистика и должна постоянно следить за этим уровнем, иначе очень скоро мы все захлебнемся.