Решетория
Должен сразу сказать, что я был, пожалуй, первым, кому "Шиш Брянский", тогда еще подписывавший сочиненное только именем Кирилла Решетникова, принес свои стихи. Стихи были на древнеславянском наречии, немного под Вячеслава Иванова. Главным качеством их было то, что они удивляли.
В 1990-е Решетников испробовал несколько традиций: он писал по-настоящему xорошие тексты в манере Иванова-Клюева, потом зрелого Кузмина эпоxи "Парабол" и "Нездешниx вечеров", и все это было славно, а иногда даже и по-настоящему пронзительно, да только вот Решетников стал тем, кем он стал, только когда надел маску "Шиша Брянского". Его голос освободился от давления названныx, да и многиx другиx традиций.
Творчество Шиша Брянского, как и само его имя-маска, очевидно значащее партизанский кукиш заxватчикам родной речи, порождены ощущением отчаяния.
Есть с чего завыть: какую страну просрали - вручив каким-то "либералам", потом рвотным "правым либералам", потом уже совсем безлицым, восстанавливающим теперь и собирающим - xотелось бы знать, что? - там, где только ветер и пыль. А ведь предупреждали же почти сто лет назад ясные головы: веселей с бомбой в сардиннице, чем с профессором Задопятовым, вещающим о пользе и прогрессе. Сосредоточимся, однако, на поэзии. Сам Шиш выражает отношение к происxодящему двумя моностиxами, щелкая поxодя по лбу Тютчева и Мандельштама:
1.
НЫНЕШНИМ
Для вас и Солнцы, б****, не дышат!
2.
Все пи*******, и некому сказать.
Комментарии
Сук сук до фуя
А главный сука это я!:))) Я потом свой вариант на его творенья накину!:)))
Напряженье, детской шеи не бычь!
Верно, багряное пришло время -
За старшего мне быть.
Начинается наш урок с рассветом
На верхнем этаже,
Той земли, где путь ловарский ведом,
Единственные мы атташе.
Видим на карте мы всю твердь разом -
Полесье, Керкиру, Майн,
Колыхаться Сильфовым легко рясам,
Ученик румян.
Слепота тебя не коснется,
Писчим лезвием острее мерцай!
Смело помнится - внутри солнца
Дремлет с посохом Сибири царь.
Келья студеного полна дыха,
А в нартовой волости весна.
Скоро спустит ладью владыка,
Ах, не вырони, мудрец мой, весла!
И не вИдеть нм в нём и не ведЕть
В Лету кануло время бздеть нам
А вернулось временем, что бы бдеть!:)))
Ну этому "слогу" тренироваться надо и такого наворочать можно что и сам не вкуришь чо писал!:))
Только выйду за порог
Все надеюсь я, что правый
Бог кого-то в ней сберег.
Но вокруг только суки,
Суки какие-то суки,
Суки какие-то суки,
Суки какие-то суки, аа...
В Москве длинные проспекты,
На проспектах господа.
В голове у них проекты,
В сердце тяжкая руда.
Так ведь это же суки,
Суки какие-то суки,
Суки какие-то суки,
Суки какие-то суки.
Пташки мерзостные кычут.
Злато клювьями гребут,
Кого надо - возвеличут,
Кого надо - отыбут.
Вот уж действительно суки,
Суки какие-то суки
Я здесь мОзги свои сгнОил
Простудил своё чело.
Кто же МОскву так устроил,
Что в ней нету ничего?
Я так думаю, сука,
Сука какая-то сука,
Сука какая-то сука,
Сука какая-то сука, да...
Бог алтарный, бог налойный,
Князь обчуханной земли,
Ты сверкни своей молОньей,
МОскву чмошную спали!
А то что-то в ней суки,
Суки какие-то суки,
Суки какие-то суки,
Я спою тебе стих о годинах твоих.
В год испития чаш, основал тебя наш
Светлый князь, Елисей Святопых.
Вот моя столица — в небе звезда,
Тесная светлица — живая вода,
Ею грезит робко сердце твоё,
Постучи негромко в двери её.
А потом у нас был мудрый царь Автандил,
Он от Небесных светил Имануила родил,
он Москву овятил и во прах обратил
триста семьдесят семь Чикатил.
Вот моя столица — храм у пруда,
где-то села птица на провода,
С нею успокоишь сердце твоё,
не проехай, кореш, мимо неё.
А потом снизошло абсолютное зло,
Паутиной своей нас опутал злодей
и словно вода, лилася тогда
Кровь ни в чём не повинных людей.
Вот моя столица — кровь и борьба
Горькая водица, жизнь и судьба,
самых тёмных ночек память жива,
сбереги, сыночек, эти слова.
Но теперь нам покой даден Божьей рукой,
Мы едим что хотим, про что хочешь поём.
И гуляет братва, и сияет Москва
в обновлённом величье своём.
Вон моя квартира — третье окно,
Человек я Божий, а не хуйло,-
Посмотри, прохожий, как мне светло!
Скоро будет мой дом в городочке другом,
За отвесным мостом, под древесным крестом.
И опять я спою про столицу мою
совершенно другим уже ртом.
Вот моя могила — бедный венок,
Свежие белила, зелёный дубок,
На дощечке пыльной имя моё,
не пройди, мой милый, мимо неё.
http://www.proza.ru/2012/07/03/358
В ветвистой мастерской прилежных лис артель
Внутри холста с жилой срослася чащей,
Всё из-под мелкой спутанной бахромы
Велит: "От лова прорубь охрани, -
Перун кукующий и свиристящий, -
В заснеженное бденье окунись
Песцов-воителей и пристальных куниц".
Рдяным и опушённым открыт холстам
С церква́ми в туеске первопрестольный стан,
Средь кладки хищной, жертвенной слесарни,
Там паутины смётка или ладьи,
Резца не выпускай, рубанка не клади,
И спичечными храм оброс лесами,
Как скит охотничий ни старься, ни скудей,
А всё растет таежная кудель.
В русле ворсистом песня струи нема,
Названья сонные, медвежьи имена
Роятся в дереве, в базальте невесомом,
Привычен локоть к резчатому клейму,
Так первый зверь в кочующем клину,
Оволшебствлённый, явлен стаям-сонмам,
Плавучей юрты цепки якоря,
И обжигает рот смертельная кора.
И смотрят стражники мохнатые с берез,
В пушистом братчике изразцелапом
Им доброта давнишняя не видна,
Всего-то ми́нула едва ли четверть дня -
Уж под пани́цей перси расцарапал,
И в язвах нежная мужает твердь,
Чтоб виться волосу и камню не черстветь.
Тяжко глядящий, видящий все, что есть,
Иконописный наклонился Есь,
Чтоб роспись стерла, хвои слуг ежистых
На солнце-бубен веточкой нанося,
Москва татарственная, розан-анаша,
Чудовищный цветок о тридцати языцех,
И движется, как бы восстав со стогн,
Из уст смолистых выблеванный огнь.
И белки сквозь собор, и строить, и пасти
Он учит, и к корням, и к дуплам обращаться,
Острей, чем пчелка, ярче, чем акварель,
И много старше первых плотварей,
И хрящик рыбаку умеет дать брусчатка,
Октябрьских посередине Ид
Взрослеет и шуршит расцвеченный Аид.
Править тебе, охотничьи знать грехи,
И вынимать Перуна из реки -
Был гром подков лишен, и туча - прочных осей,
И, помня блеск отсвечивающих тог,
Внутри колчана жил Сминфеев коготок,
Был заперт в куполе ручей раскосый,
Но тут под ломкую и устяную трель
Хозяин енисейский запестрел.
качнулся ломкий лес.
Над картой - запах ситца
от лоскутных королевств.
Манси и Menschen - тезки,
как писчий кус угля,
по шву азийской стежки
на восток скользит игла.
И сибиряк-лисенок
ею правит из гнезда
и знает в хмурых селах
волшебные места.
Ручей граничной нити
там до устья доструён,
глухие жжет станицы
подземным острием.
Иглу над картой поднял
и к сердцу мне прижал.
Коли́! В ларце Господнем
злато красное - не жаль.
В дрожащий ларь водвигни
свой землемерный рай,
сквозь грудь цели́ны ви́дны, -
ах, смелей, смелей сшивай!
лесок, пурпурный Нис,
Аларих и Аттила
станут мясом без границ.
Из легких - глубь озерам,
дыхание - мороз,
впитает черноземом
кожа трещинки борозд.
Где колыбельный терем
меж костных валунов,
очнутся юным телом
зе́мли скроенные вновь.
Предсердный скрой Элизий,
живого груза сень!
В меня, детеныш лисий,
ты свое иглой засей.
Речун лесного сейма
метнулся меж дерев
его вдохнул я семя,
сквозь фрамугу посмотрев.
Уста, персты - не ими ль
сей старелой стать земле?
Перворождённый Имир
взломает ребра мне.
Как медь в оружедельне
раскалён, как тесто крут.
И близится рожденье,
и ждет разрыва грудь.
Пшеницей це́лящеюся ожерливаю,
Ларём санскритским, дольней ворожейнею
Крепнет в порожистой синеве плотина.
И с двух сторон перед окном, противя
Две гряды́ колесниц, по извержению
Светлит эфира мельницу безжерновную
Под кожицей пшеничной аблатива.
Сквозь тело битвы, в ремешках и ловчих
секущих, с паутинкою тетивной
движется всполох, оземь расколовшись,
namnam sasyam, имён набухших список,
и мельничных, и кровеносных ливней,
и сок хранят повозки в клейких спицах.
* * *
и госпитальный очи жег покой,
еще рожденьем льда не растопил
стерляжьих и кузнечных будней бог,
а без мехов - неслышно ремесло,
овладеванья сила - взаперти.
Еще взрослели струи взаперти,
и трав их ток по дну не разостлал,
не расправляло крыльев ремесло.
Сквозь кладезь - мнилось - в тесный свел покой
тот селянин, который днесь уж бог,
окно задернул, печи растопил.
Там воск, что смирным инок растопил
огнём, - и тот воскреснет взаперти,
под спудом мерзлым, - нижний си́лен бог.
- Он ждет, он мох по сходням разостлал,
спустись, - сеней скитовых звал покой, -
потайный кинь досуг и ремесло.
Но защищать - шайтана ремесло,
он зимнее безволье растопил,
в притворе сердном, в грудь ступив, покой,
средь мышц-икон, что рдеют взаперти,
как белый плат, по кромке разостлал,
с дощечки смуглой жилы зиждет Бог.
слепое в грудь вошедший ремесло -
по нижним норам души разослал,
долблёнки по озёрам растопил,
ловцов бескожих держит взаперти -
теперь безбудно, навсегда - покой.
Как проводник хранит гостей покой,
хранит угодье уж который бог,
не страшно зернам хвойным взаперти.
В ладони гром посеял ремесло,
и твердый луч на масло растопил,
и высоту, что скатерть, разостлал.
Со дна взошел озимого покой,
страниц берестяных готовит бог
от ясеня и кедра - ремесло.
Оплетён репейным вервьем округ школьный.
В мягковеком курослепе - царь стрекозий,
Да асфальтовых яслей песок под кожей.
Ты же - пращурам-каликам щит от бедствий,
Край индийский в сени вкликан, край тибетский,
Вздворье служечье, коняжье, крепок терем,
Пополам с тобою, княже, град мы делим!
Только с ложа ты восстанешь - солнце вспорешь,
Из щели́ рукою желтой взят гостинец, -
Сирин-ларь над медной жёрдкой,
Не пирог - заморский порридж,
Пролетишь вдоль рек-ристалищ рыб настигнуть.
Мой посад - Поволжья ста́рей, дольней Дони,
А за яузской заставой ветхи домы,
К ставням оба мы ладьи поморов чалим,
Люден яр, залесье дико, мой ловчанин!
О Стрибоже, Грозомолве, кровель чадо,
Книгочейное зимовье нас венчало.
Лоз не сморщить перогроздых льдом карасьим,
Лишь тобою перекресток вешний красен!
Ты зажег, и ханских голень у́же лезвий,
Туч твоих водитель болен,
И хозяйка дна бесщека,
И тебе в шкатулке служит ум железный.
Ты из стен китайских тушью вызвал змеек,
Ах, не тлил янцзинский душу б избам зверик!
Привита́ смола тесовым вражья хазам,
Желтоватых нам часовен рай заказан!
О, иную, пастырь, память я посею,
Будешь княжить, будешь править Кетью всею!
Родником февральским взрастный в тесном насте
Срок я отбыл, ныне - здравствуй, очи настежь!
Ввысь ты вел, за числа прячась и книжнея,
Вдаль для нового, о братец, прянь княженья!
По камням в предславье рдяным пуст заведший,
Был вещун ты, стал веждянин, будь же векшей!
Лешанам, мед добывшим из ковриги,
Льдом не утешиться
Под скрежет ольх,
Страна отеческая,
Гардарики!
Ярило-ягода, в наш туес ляг!
На мерзлом наст
литою жжет рессорой
Громовник Ладожьи,
Ветвится шлях,
И светят кладези
Сквозь ход лесовый.
К устью хоромная плывет ладья,
Воркуют книги в кельях жесткоодрых,
Шмелиной пу́стыни
Язык родя,
И годен в пестуны
Прозрачный отрок.
Здесь же - что кузница,
багрец палат,
О хирургические зори, тлейте!
Привольно зарево
Вам распалять!
Пустое жаримо
На койке тельце.
Ховарье прорубей, саней Сионь
У изголовья жар разлил апрельски...
Простынных противней
Белесый огнь
С больничной родиной
В одном пролеске.
Сухо от солнышка внутри слезы
Широкоруслой, тесны избы югам...
Болот двупалубью
Гребцом служи,
Ты меднопалою
Землей взбаюкан!
Паница - вид верхней одежды у самодийцев.
Есь - верховный бог кетов.
Сминфей - греч. "мышиный", одно из названий Аполлона.
Menschen - нем. "люди".
Нис - царь Мегары (греческий миф); на голове Ниса рос пурпурный волос, от которого зависела его жизнь.
Имир - в скандинавской мифологии великан, из останков которого был создан мир.
Namnam sasyam - древнеинд. "посев имен".
Гардарики - древнеисландское название Руси.
Ховарье: Ховар - река, при которой было божественное видение иудейскому пророку Иезекиилю.
Юги - исчезнувший енисейский народ.