Еврейское кладбище в Старом Самборе

"У нее были красивые косы"...

Янв 26, 2015

Возвращаясь к теме самборской трагедии, начатой с публикации статьи "Кладбищенские войны": предыстория 

Илья КАБАНЧИК, Лод

Днестр, одна из больших рек Европы, начинается высоко в Карпатских горах, в Галиции, у села Вовче. Незаметным вначале ручейком, он стремительно мчится вниз, ворочает по дну камни и, набирая силу, примерно через сотню километров от гор, уже возле Львова становится рекой. Плавно текут его уже успокоившиеся на равнине воды в Молдавию, где он называется Нистру, чтобы снова, уже в Украине, стать Днестром и влиться в Черное море. А карпатскими ущельями вдоль реки издавна пролегал торговый путь из северной в южную Европу, и вдоль него возникали города и села. И называлась издавна эта земля Красной (т.е. Красивой) Русью, а немного позже Галицией.

И уже в начале второго тысячелетия нашей эры появляются в этих краях евреи. Местные власти (князья Галицкие, короли Польши и императоры Австрии) терпеливо относились к ним — изгнанникам из западноевропейских христианских стран, рассчитывая получать хорошую прибыль от евреев.

Одним из таких еврейских поселений-местечек стал Старый Самбор, в котором проживало много так необходимых региону ремесленников, торговцев, учителей, медиков и т.д. Община разрасталась, обзавелась синагогой, целыми улицами еврейских домов (внизу мастерская или магазин, второй этаж — жилая часть), составивших центр города.

В начале XX века община насчитывала уже более 2000 евреев (большинство населения города), а после разгрома Польши в сентябре 1939 года она стала еще многочисленнее за счет беженцев, благо от границы было всего около десятка километров. А местечко вместе со всей Галицией вошло в состав Советской Украины.

Сбежавшая польская власть евреев, как и окружающих украинцев, не жаловала (Польша даже отозвала свою подпись под Конвенцией Лиги Наций о соблюдении прав национальных меньшинств), и поэтому приход Красной Армии большинство галичан встретило хлебом-солью — "освободители пришли!"

И одним из них был Яков Гарднер, сын местного сапожника, юноша социалистических убеждений. За них он был досрочно призван в польскую армию, а после ее разгрома вернулся в родное местечко, где благодаря новым советским порядкам поступил в техникум, получил профессию бухгалтера и работу в райпотребсоюзе. В первый же день войны юноша ушел на фронт, под Луганском был ранен, долго лечился в госпиталях на Кавказе, был комиссован инвалидом. Долечиваться его отправили в Среднюю Азию. По дороге туда он познакомился с эвакуированной еврейской девушкой, которая стала его женой.

А в июле 1944 г. молодая семья возвращается в освобожденные родные места. До Львова добирались со многими пересадками поездами, а вот до Старого Самбора (около 100 км) — пешком, хотя ранение у Якова было в ногу и он хромал после него всю жизнь.

В родных местах ему показали еще не заросшие могилы, где спали вечным сном убитые чужими и своими нацистами десятки его близких и дальних родственников. А война там еще продолжалась. Националистическое подполье беспощадно боролось с "новыми оккупантами". В свою очередь, советская власть так же беспощадно вела борьбу с "борцами за независимость", которые еще вчера активно сотрудничали с гитлеровцами. Кто чаще всего оказывался жертвами этих беспощадно вращающихся жерновов ненависти, понятно. И Яков решил эмигрировать из Союза, пользуясь своим правом на это, как бывший гражданин Польши. И, в конце концов, оказывается в Канаде, там становится Джеком Гарднером, и со временем владельцем нескольких обувных магазинов. Слава Богу, жизнь проходила хорошо.

Но упрямая память снова и снова возвращала его к тем неухоженным могилам на разоренных еврейских кладбищах в Прикарпатье, в лес возле села Раливка, где в 1943 году были расстреляны последние узники Самборского гетто, в котором томились с 1941 года и старосамборские евреи. И "пепел Клааса" все время стучал в его сердце.

Яков не сидел, сложа руки. Он писал (я читал эти письма, они все были подшиты в толстую папку и сохранились) местным чиновникам, Хрущеву, Брежневу, Андропову, Горбачеву. Никто ему даже не отвечал. Когда же Украина стала независимым государством, и в Канаде появился впервые ее посол, старик помчался к нему.

"Езжайте в Самбор, у нас теперь совсем другие порядки и отношения между людьми", — уверял его новоиспеченный дипломат. (Тогда им был известный правозащитник, называвший себя "другом евреев" Л.Лукьяненко, который впоследствии не стеснялся сотрудничать с антисемитами).

И Джек Гарднер мчится во Львов, мыкается по чиновничьим кабинетам разных уровней и рангов… Все безрезультатно.

В отчаянье он уже собирался возвращаться домой, но кто-то рассказал ему о нашей с коллегой деятельности по мемориализации мест казней и захоронений жертв Катастрофы. Мы встретились, а на утро следующего дня уже ехали в горы, на юг области. Нужно было осмотреть объекты и, главное, получить разрешения на производство работ (в Украине это прерогатива местного самоуправления). В Старом Самборе, небольшом районном центре, городской голова решил вопрос очень оперативно. А мы с Яковом, прихватив районного архитектора, отправились на еврейское кладбище. Располагается оно на южном выезде из города, на склоне горы. Рядом с ним проходят автотрасса и железная дорога из Львовщины в Закарпатье, а ниже их мчат быстрые воды. На всей территории кладбища лежали упавшие мацейвы, от многометровой ограды остался лишь небольшой кусок.

"А вот здесь их убили", — показал на правый угол кладбища подошедший местный мужчина, как оказалось, очевидец этой трагедии. И рассказал: когда Красная Армия оставила городок, а германские войска в него еще не вступили, несколько местных националистов решили взять власть в свои руки. Они нацепили желто-синие нарукавные повязки и начали свою "государственную деятельность" с убийства евреев. Они по одному приводили евреев — своих соседей — ко рву в углу кладбища, положили через него доску и заставляли несчастных пройти по ней, стреляя в спину. Наш собеседник, мальчишка в те времена, пас на другом конце кладбища овец. До вечера таким образом было убито около десяти евреев. А через некоторое время всех евреев местечка пешком погнали в гетто соседнего города Самбора, откуда часть была отправлена в лагерь смерти Белжец, а остальные расстреляны на еврейском кладбище и в лесу возле села Раливка.

Работы мы начали именно со Старого Самбора. Два лета нанятая нами бригада из 16 человек поднимала и устанавливала мацейвы, строила ограду и две поминальные площадки. На скульптурной фабрике был заказан памятник в виде двух рук, воздетых в мольбе к небу, а кузнецы отлили Менору и красивые ворота. Работы были очень трудоемкими и тяжелыми: ограды, например, в этих местах строят из речного камня, который заготавливают на речном дне вручную. И сколько этих самых обкатанных водой голышей надо было собрать и доставить за 8 километров от местечка, если метровой толщины стена в длину должна была тянуться на 150 метров? Мацейвы поднимали с земли примитивным самодельным "подъемным механизмом". А поднять их пришлось ровно 994 — число точное, потому что оплачивалась эта работа поштучно. Каждую субботу, посадив в машину еще и инженера-строителя, мчались мы в Старый Самбор принимать, проверять и оплачивать сделанную за неделю работу. И почти всегда, когда мы приезжали в местечко, возле наших рабочих собирались местные жители, благодарили за то, что мы сохраняем память об их бывших соседях, друзьях, соучениках…

"Но ведь в городе уже нет ни одного еврея", — удивлялись некоторые.

"Да, это правда. Но ведь это история — и еврейского народа, и Украины. А без истории народа не будет", — отвечали мы.

В конце третьего лета дорогостоящие работы были, наконец, закончены. И был митинг открытия мемориала, и выступали работники посольств Израиля, США, России, Польши, представители областных и районных властей, общественных организаций, и читал "Кадиш" львовский раввин, и поминальную молитву христианский священник. И львовская ранняя осень одела "в багрец и золото" леса, а нежаркое уже горное солнце освещало слезы на глазах Якова Гарднера, когда он вспоминал о жизни людей в старинном украинском городке, которое называли и еврейским местечком. И в митинговой толпе все люди выглядели настолько одинаковыми и дружными, что времена и события Холокоста показались нереальными. Но, увы, это была реальность — ведь обитали и в этом местечке несколько негодяев, у которых и винтовки нашлись, и рука не дрогнула нажать курок.

Народ расходился с митинга, а мы ходили с израильскими дипломатами по кладбищу, и Яков читал и переводил мне надписи на могильных камнях. И я удивлялся поэзии (не могу подобрать другого слова) этих треугольных надписей:

"У нее были красивые косы, и она пекла хлеб, и ее семья была большой, и ее дети были здоровыми и сытыми… Ее звали Цивия Бас Майша Тоцорос".

Однажды мы привезли на отреставрированное кладбище группу туристов. Почти одновременно с нами возле входа остановилось несколько автомашин, и группа солидных мужчин прошла по дорожкам и остановилась на поминальной площадке у Меноры. По разговору я понял, что это строительные начальники возвращаются из соседнего села, где как раз восстанавливался христианский монастырь.

"Вот как надо работать, чтоб сохранилась память о своем народе, — распекал их какой-то важный чиновник. — Учитесь!"

И мне вспомнилось:

"Земля, не закрывай моей крови, и пусть не будет места для моего крика". (Иов, 16-18).