ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ.

ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ.

- Вы боитесь смерти?

      Весёленький вопрос. Согласитесь. И даже очень любопытный и интересный, особенно тогда, когда  трезв, когда начисто отсутствует желание разговаривать, когда... Словом, когда ты едешь туда, куда не хочется ехать. Полбеды, когда разыгрываются неприятные чувства, такие чувства испытывал я в двухместном купе поезда, откатывавшего свои колёса от Москвы до Берлина, но полная беда, когда чувства сначала начинают развинчиваться, а потом каким - то таинственным образом против воли начинают скручиваться, свинчиваться в сознании в беспокойное воображение.

     Мой попутчик, прищурившись, посмотрел на меня, подмигнул, и, закрывшись размашистой улыбкой, застыл. Настроение моё было подорвано, я надеялся, что выправлю его  сном под ритмичный перестук колёс, но мой попутчик не то, что ещё больше подорвал его. Он просто  разметал и добил остатки хорошего.

     Смутил меня, конечно, и его вопрос, но более всего его внешность. Он был с объёмной, совершено чёрной и необыкновенной густоты  шевелюрой, гнездившейся на его голове, словно воронье гнездо.

- Может быть, вначале познакомимся, - буркнул я, - а то, вдруг, не успеем. Мало ли что бывает. Заявится.... Поезд то едет и споткнуться может.

- Ну, конечно, конечно, мало ли что, споткнётся, - на лету подхватил он, сдулся с полки, схватил, нет, не схватил, а буквально загрёб своими руками  мою руку и начал трясти, похлопывая её своей рукой, прижимая мою руку к своей груди, приговаривая, -  очень, очень рад, с большим удовольствием и вниманием, достоинством.  -  Он сыпал словами, тряс мою руку, как в лихорадке, но при этом внимательно смотрел на меня, но ни имени, ни отчества не называл. 

     Проделав это, он откатился на своё место, прилип к стенке купе, нервно забарабанил пальцами по откидному столику и снова, прищурившись, весело уставился на меня. Редкий экземпляр. При встрече с таким возникает ощущение, что он не смотрит на тебя, а без остатка загружается в душу и начинает рыскать там, ковыряясь и разбрасывая всё в поисках того, что тебе не известно, но известно ему.

- Знакомство для смерти, - выпалили он, - не играет никакой роли. Это подтверждает практика. Эх, -  он притормозил, - сколько я не знакомлюсь и с кем, как с нижними рядами, так и с верхними,  а всё равно, приношу свои извинения, выражаясь народным творчеством, дуба отхвачу. Не крепкого и не мелкого, а просто нормального, откидного  дуба. Аркадий я. Отчество не называю. Мы все когда-то будем без отчества. Понимаете.  По той же причине. Так какой же будет Ваш ответ?

- Может, вначале выпьем? – угрюмо сказал я. – Такую тему можно только водкой подсластить.

- Совершено верно, - не закричал, нет, заорал он, так что мелкие белые шторки на окне запузырились, - С удовольствием. С превеликим наслаждением. А у Вас имеется? Ну, если предлагаете, то должно иметься. Иначе это чистейший обман, недостойный основательного человека, уважающего себя.  Соблазнение, которое не имеет положительного эффекта. Пуф, - он шумно выдохнул.

      Ну, нахал. А вообще прав. Если выражаться, как он говорил, народным творчеством, то прав подлец.

- Вы не удивляйтесь моему обезьяньему поведению, - застрочил он, высушив половину чайного стакана водки.

      Скажу вам, что такого прыткого, юркого мужика я ещё не встречал. Он бегал, нет, он мотался по купе, словно за ним гонялся рой диких пчёл.

-Дело в том, - выпаливал он, притормаживая ноги, но не язык, что мне хотелось, - моё поведение обусловлено моим вопросом.  Вот сейчас, например, зайдёт проводник и спросит: а у вас есть билеты?  У него будет поведение, обусловленное вопросом. Если Вы покажите  билет, он будет вести себя не так, если у Вас не окажется билета. Он сдерёт с Вас штраф и выпрет на первой остановке. Двойной удар. Штраф и это коленом под то. Если на все вопросы, которые задаёт человек, будет одно и то же поведение, то природа взбунтуется и скажет: я вас, дураков, наплодила не для того, чтобы у вас на все вопросы и ответы было одно и то же поведение. Слава Богу, что этого нет. Иначе человечество давно вымерло бы. Я не говорю дуба. Это только к единичному человеку: отхватил, схлопотал, дёрнул, заломил дуба, а к человечеству отхватить дуба не подходит. Более презентабельно: вымирать. Так вот. Те люди, которые говорят и убеждают, что они не боятся смерти, это люди с мелким, неразвитым воображением. Приношу извинения. Не совсем так. Эти люди могут иметь колоссальное, фантастическое воображение, например, в области физики, искусства и прочего, но в области смерти у них, может быть,  не развито воображение, они эмбрионы. Почему, спросите Вы.

- Да не хочу я ничего спрашивать, - огрызнулся я, засыпанный его словами.

- А напрасно, очень даже напрасно. Вы  сужаете, урезаете, умельчаете, так сказать, отхватываете самый болезненный кусок жизни. Основную жилу, - молотил он. -  Так вот. Многие  не в состоянии охватить всю полноту слова «смерть». И моё объяснение они не поймут.  Человек ведь кто? Временной отрезок в вечности. Вы задумайтесь, а сколько было вечности до вашего прихода. Это же неизмеримо. Вам не страшно от этого? Вы только нажмите на своё представление, воображение. И уверяю Вас. Вам станет не по себе. А теперь  развернём ваше воображение ещё сильнее. В обратную сторону. А сколько будет вечности после вашего ухода. Сосчитать Вы не сможете. Не потому, что вечность нельзя сосчитать, а потому что Вы будете там, где нет  ни арифметики, ни алфавита.

       Представляете: учил арифметику, алфавит, а потом на тебе – не пригодилась. Ну, куда это годиться. – Он даже дробно застучал короткими ногами, -  Сильное воображение, когда задумывается, сколько же вечности будет после  ухода, испытывает страх. – С его лица мигом слетела весёлость. Оно перекосилось, словно кто-то ударил его. – Это действительно страшно. Что мне вечность, если меня в ней нет. – Он несколько секунд пребывал в этом состоянии, а потом принялся снова. Я не мог понять: играл ли он выражениями своего лица или это были быстро меняющиеся состояния, и если это было так, то чем они были вызваны. Психическими расстройствами или умением контролировать своё лицо. – Да, да.  Мелкому воображению   наплевать.

    Оно уткнулось носом в  сиюминутные хлопоты, заелось ими, а вечность пропустило. А нужно в неё закопаться, углубиться, так сказать, войти в контакт и дружбу с ней. Измерять себя с ней. Вот Вы сейчас входите в контакт с водочкой. Я тоже.  И, разумеется, нам с Вами ни хрена не страшно. Нет. – Он перепрыгнул в другую тему. -  Человек – это что-то уникальное с  одной стороны, я бы сказал с правой стороны, она главнее, а с другой стороны, с левой просто какое-то недоразумение, бестолковое, никчёмное, запутанное, которое, как никто, умеет портить себе жизнь. Гадит и радуется этому. И ещё  гимны в честь себя складывает. Впрочем, это нужно. Надо же себя разбавлять похвальным словом. Не разбавишь – полный откид.

       И ведь не выдыхается. Не успокаивается. Такому словесному запасу прочности можно только позавидовать.

- Что такое воображение? А вот был такой случай. Работал я младшим научным сотрудником в одном патентном институте. Да Вы знаете его.

- Не знаю, - отрубил я.

- Да разверните своё воображение. Он находится на набережной Москва реки. Если Вы станете прямо и протяните прямо  взгляд, то упрётесь в наше главное здание. Так вот.  В здании этого институт на третьем этаже был балкон. Балкон, как балкон. Он и сейчас есть. Балкон обладал  мистическими свойствами. Это мы, сотрудники, узнали после того, как он с ума сошёл.

- Балконы с ума не сходят, - язвительно заметил я.

- С ума вообще никто не сходит, - бросил он, - поскольку нет точного критерия, что такое ум и какая ветвь из множества его ветвей является сумсшедшой.

Но мы отошли немного от темы. Вещи обладают способностью сохранять в себе дух своего обладателя и передавать его по наследству другому обладателю. Назначили нам нового директора. Когда назначали, нормальный, свежий и осветлённый он был. Вот такой, как Вы, - он посмотрел на меня, но, как мне показалось, не просто посмотрел, а с подозрением. - А потом директор в мозгах свернулся. Почему? – Он уставился на меня горящим взглядом, словно хотел прожечь.

- Да откуда я знаю, - вспыхнул я. – Может, злоупотреблял этим. Водочкой.

- Нет, нет. Его сгубили  частые  и не обдуманные, не сдержанные  хождения на балкон и собственное воображение. Дело в том, что на этом балконе дух Наполеона осел. Наполеон с этого балкона на пожар в Москве смотрел. Это точно. Я в архивах вычитал. Был Наполеон на балконе. Наш директор и зачастил на балкон и воображение там своё развивал. В какую сторону, надеюсь, понятно. И развил.  В один день вошёл на балкон, как перспективный для института человек, а когда вышел, стал на секретаршу кричать: где треуголка, где шпага, почему полководцы бездействуют. Ну, сами понимаете. Приехали полководцы в белых халатах и увезли. Не в Бородино, а в палаты белые. В клинику Корсакова. Да Вы знаете её.

- Не знаю, - упрямо отрубил я. – И знать не хочу.

- То, что Вы знать не хотите сие душевно больное заведение, - бросил он, - ещё не исключает того, что Вы не попадёте в него.

      «Откуда вынырнул это «Сие», - со злостью подумал я, - приличный поезд, дружбу между двумя столицами наводит. И вот затешется такое «Сие»  и вывернет наизнанку».

- Кстати. Почему Вы всё время говорите «Не». Вам что не знакомо «Да». Вы когда-нибудь говорит «Да».

- В редких случаях, - отбрил я.

- Позвольте, в каких...

- Не позволю!

- Ну, вот опять «Не», - он захохотал. Раскатисто, словно громом полосонул. – Впрочем, продолжим.  Время у Вас ещё есть. Может быть, познакомитесь. В клинике полезно побывать. Вот до чего воображение может довести.  С воображением шутить нельзя. Если зацепит, то будьте уверены: затащит, уволочёт   в  дебри или сверхумников или сверхдураков.

- А Вы сами случайно не были на том балконе?

       Я перешагнул планку вежливости. А что мне оставалось делать.

- Случайного в жизни ничего не бывает, - он сдёрнул улыбку с лица. -  Да и дело не, сколько  в балконе, а в воображении.  Если бы природа  вдруг решила пошутить и наделила бы слона воображением сверчка, то уверяю Вас никакой хобот и тоны мышц не помогли бы слону. Его завалили бы мошки.  Вот приведу Вам ещё случай с моим соседом.  Познакомлю Вас на расстоянии.  Пришёл он однажды ко мне. Растрёпанный, углублённый в себя. На глазах слёзы. Плачет. Ну, трагическая особа, страдальческий образ. Я его полностью не буду обрисовывать. У нас страдальцев любят. Наездились на них. Любой из нас утешительное слово для него найдёт. А если ещё страдальца во всё  побеждающего героя вывести, то облепят его такими геройскими словами, что, - он замельтешил руками, словно хотел взлететь. -  Сосед и говорит: беда, Аркадий, беда. А сам лица не имеет. Скис. Мир красок и цветов утратил. Как жить дальше, не знаю.

   Ну, я ему: какой мир красок и цветов, может, вернём. А он, как рубанёт мне, импотентом я стал.  Понимаете, - он уставился на меня. -  Разверните своё воображение. Он прав, на все проценты прав. Ведь до импотенции ого - го какой мир красок и цветов был.  Он пытается вернуть цветной мир, а не получается. В воображение только схватывается, а на деле схлопывается. Так он так развил своё воображение, что чуть не завернулся, но вернулся к утраченному миру. Восстановил цвета и краски. Воображение помогло. Так что хорошо.

- Что хорошо, - озлобленно сказал я.

- Как что, - он захлопотал  руками, - Имеется повод, чтобы выпить за воображение. Но с ним шутить нельзя. Это, если выразиться современностью, штука стрёмная! – Он взвинтил рукой воздух. – Это ещё ничего, - затарахтел, зазвенел, задробил он, словом, будто насобирал где-то всех звуков и за раз выбросил их. – Вы «Чёрный квадрат» видели?

- Какой ещё квадрат на хрен, - кажется, я потерял всё терпение, вежливость, -  я не занимаюсь геометрией, - сорвался я, - с детства ненавижу прямые и кривые.

- Как же, как же, - не обращая внимания на мой срыв, упористо и воодушевлённо начал он, - «Чёрный квадрат» Казимира Малевича. Вот у кого было воображение. Титан, гений. Код Леонардо да Винчи. Надеюсь, читали.

- Не читал, - отрезал я в надежде, что он перестанет, наконец, долбать меня: дескать, невежа, о чём с ним разговаривать.

- А код Малевича в «Чёрном квадрате»? А! Что он обозначил своей картиной. Чёрным квадратом. – Он уставился на меня. -  Нарисовал одну черноту. А это чернота, - он поднял указательный палец вверх, - окружающий нас мир,  Всё в окружающем нас мире не имеет ни цвета, ни красок, ни вкуса, ни запаха.

      И Малевич точно это подметил. Всё вокруг нас чёрное, а все цвета и краски, свет, запахи  и тому подобное кроется вот здесь, - он гулко застучал по лбу. – Это, как бы Вам сказать, чтобы Вы поняли, не заглядывая дальше своего носа, в некотором роде уникальная лаборатория по переработке всего бесцветного и не только бесцветного. У нас в мозгах совершенно иной мир красочный, цветастый, чем окружающий. Поняли, - торжественно закончил он. – Вокруг нас кромешная темнота, в которой мы живём. Но не это даже главное. Шастаем-то мы в темноте, но, - он снова запустил указательный палец вверх, - судьбы каждого человека, выражусь простенько, народным творчеством, как в случае дуба заломил, так вот судьба всё равно, что резьба,  нарезанная на болте. Надеюсь, Вы знаете, что такое....

- Не знаю, не знаю, - скороговоркой отбил я.

- Это выражение о болте я взял у одного человека. Накрутил гайку на первый  шаг и всё. Будет судьба  вертеться  по болту так, как нарезана резьба.

   «Сейчас я тебя прижму, - подумал я, - не отвертишься».

- Ну, - снисходительно начал я, - а кто резьбу нарезает? Основной резчик, кто?

- А кому положено, - беззаботно  ответил он, оставив меня с открытым ртом, конкретно не назвал, а я надеялся на конкретику, чтобы поспорить,  - кому положено, тот и нарезает. Допёрли, -  с нажимом повторил он.

- Не допёр, - отрубил я.

- Это бывает, - снисходительно заметил он. – Не такие, как Вы не допирают.  Посмотрите на перрон, - поезд остановился на какой-то станции, - видите, вон идёт по перрону белокурая леди, а как идёт, хорошо, искромётно идёт,  - он нагнул мою голову и прилепил её к стеклу, леди действительно шла и действительно была белокурая, и действительно искромётно шла. -  Она воображает, она уверена, что она белокурая, и мы воображаем, думаем, что леди белокурая, волос белокурый, а на деле?  Ни хрена она не белокурая. Бесцветная в волосе. Это у нас в мозгах она белокурая и не более. С карими глазами.

- Да Вы просто шут! -  Мне показалось, что я крикнул. На самом деле, думаю, что это был мышиный, задавленный писк.

- Кто его знает, - задумчиво произнёс  он, - кто его знает. Многие думают, что шут  развлекает зрителей в цирке, а на самом деле он показывает, какие мы есть.

       Он добил меня. Ночь я спал неспокойно, а моему попутчику хоть бы хны. Свернувшись в бублик, он по-детски посапывал и изредка что-то бормотал о чёрном квадрате.