Косточка.

  Блаженное состояние небытия охватило старика. Он невесомо плыл между сном и явью, буквально задыхаясь ароматом и светом бескрайней степи, начинающейся буквально от стен хуторского домика, на пороге которого он видел шестилетнего мальчишку. Мальчишка, сидя на скамеечке возле синего мотоцикла, задумчиво смотрел на малыша, которого он тихонечко покачивал в детской колясочке. Мысли мальчишки обволакивали несопротивляющееся наступающему сну сознание старика.

  Летнее солнце клонилось к своей колыбели. В жизни Вовки наступили трудные времена. Он уже никак не мог успеть проверить поспели ли те сливы, что усыпали ветви дерева в лесополосе за хутором или проследить за кобчиком, охотящимся на полёвок. У Вовки появился братик. Маленький такой человечек, который только лежал и хлопал на Вовку глазами. Проблема как раз и была в том, что братик только лежал, а Вовке велено было присматривать за ним. Эх! Что там сливы и кобчики? Как теперь искупнуться в канале, до которого добрых километра три? Как покататься на машине от тока до комбайнов?

    "Куда же ты, братик, мою свободу дел", - думал Вовка, глядя на цыганок, снующих от двора к двору и окружённых ватагой разнорослых босоногих и голозадых пацанов и девчонок. "Нет. С этим надо что-то делать", - решил Вовка.

   - Ба! - закричал он в глубину дома - я сейчас!

   - Куда собрался? - спросила его вышедшая из дома старушка.

  - Ба, посмотри за ним. Я щас. И Вовка умчался.

   Через кусты винограда и заросли малины он выскочил на огороды и через них полетел к неглубокой балке, рассекающей степь. Так и есть. Кибитка цыган стояла в балке. Стреноженные кони паслись рядом. Горел костерок. Второй огонь горел в передвижном горне, у которого лохматый чёрный цыган бил по чему-то небольшим молотком. Другой, молодой и такой же лохматый, бил по этому чему-то здоровенным молотом, смешно уфая после каждого удара. Рядом с кибиткой гребли землю привязанные к ней куры, среди которых ярким пятном выделялся огромный красный свободный петух. В клетке под кибиткой лежала небольшая свинья. В кибитке виднелись лоскутные одеяла и её пронизывали столбы солнечного света сквозь дырочки в брезенте, укрывающем её.

    "Пацан", - окликнул Вовку чёрный цыган - "иди сюда".

Вовка подозрительно осмотрел его. "Я потом", - сказал он, разворачиваясь и убегая прочь.  Так же быстро, как прибежал сюда, он бежал обратно. В голове его проносились мысли о том, что зря бабушка пугала его тем, что цыгане украдут, если он будет носиться невесть где. Ничего страшного в цыганах он не увидел, а табор ему даже понравился. Снова пробираясь сквозь малинник, он решил, что действовать надо быстро и даже стремительно.

   Темнело поздно В доме заснули. Вовка тихонько выскользнул из постели и на цыпочках прокрался к входной двери. Поднял щеколду и нырнул в тёплую темноту под звёздным шатром. Стрекот сверчков переплетался с шорохом листьев. Было восторженно и жутко. Вовка устремился к свободе. Свобода светила огнём костра, у которого сидели цыгане и голосом давешнего чёрного цыгана пригласила его к костру.

   "Смотри! Пришёл, как и обещал", - обратился чёрный цыган к остальным. "Что скажешь? - спросил он Вовку.

   - Я с вами. На волю.

   - Не боишься?

   - Не. Я большой.

   - Тогда держи.

 Чёрный цыган протянул Вовке большую сушёную рыбину. В канале такие не водились. Тем более засушенные. Вовка несмело взял рыбу, оглядывая чёрного цыгана.

   - Ешь. Чисть шкуру и ешь.

 Сдирая неподатливую чешую вместе с кожей, Вовка представлял, как утром удивятся мама с папой и бабушка, когда не найдут его спящим в постели. Он видел, как глазёнками хлопает братик, пытаясь увидеть, где он. Он слышал, как собирающийся в поле отец говорит маме, чтобы она прислала Вовку к нему в обед - у него для Вовки есть гостинчик от зайчика, пусть приезжает с машинами.

    Вовка думал и ел рыбу. В горло ему впилась кость. Он закашлялся. Из глаз потекли слёзы.

 - Косточка, - участливо спросил чёрный цыган. - Ты её хлебушком, протянул он Вовке кусок.

 - Не-е. Я потом. И он выпрыгнул в темноту шороха листьев и стрекота сверчков.

Дверь в дом он отворял так же тихонько, как и часом раньше. Так же на цыпочках он крался к постели.

 - Горе ты моё, - услышал он голос мамы - дня тебе не хватает. Ляг, спи уже, вольный ты мой ветерок.