Венечка Ерофеев

Перечитал недавно Ерофеева, захотелось поделиться.  Наверно трудно найти в нашей стране человека, который не слышал бы о Венечке Ерофееве и не читал его знаменитую поэму "Москва-Петушки".  Предлагаю вам вспомнить о нем и узнать чуть побольше из его собственного интервью.

Прихожу в Сорбонну и говорю: хочу учиться на бакалавра. А меня спрашивают: “Если ты хочешь учиться на бакалавра – тебе должно быть что-нибудь присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?” Ну, что им ответить? Я говорю: “Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота”. – “Из Сибири?” – спрашивают. Говорю: “Из Сибири…” – “Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще. А психике твоей – что присуще?” Я подумал: это все-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное. Подумал и сказал: “Мне как феномену присущ самовозрастающий логос”. А ректор Сорбонны, пока я думал про умное, тихо подкрался ко мне сзади, да как хряснет меня по шее: “Дурак ты, - говорит, а никакой не Логос. Вон, - кричит, - вон, Ерофеев, из нашей Сорбонны!”.

 

Предлагаю вам отрывки из интервью которое Веничка дал Леониду Прудовскому. 


— Родился в 1938 году, 26 октября. Родители были грустная мамочка и очень веселый папочка. Он был начальник станции. Он все ходил и блядовал, ходил и блядовал, и, по-моему, кроме этого, ничем не занимался.

— А мамочка?

— А мамочка переживала.

— Тут запереживаешь.

 

— А сочинять ты начал в детдоме или уже в школе?

— Начал еще до поступления в школу.

— И что же ты в таком нежном возрасте сочинял?

— «Записки сумасшедшего».

— Кто же был сумасшедшим?

— Ну, я, конечно.

— Что — в шесть лет?

— А сумасшедшим можно быть в любое время.

— Каково же это — в шесть лет ощущать себя сумасшедшим?

— Очень интересно.

 

...а когда я кончал 10-й класс, в это время на Ленинских горах воздвигли этот идиотский монумент на месте клятвы Герцена и Огарева. И я решил туда к нему припасть. Я Герцена до сих пор уважаю...

— За что же — не за то ли, что он был одним из диссидентов?

— Я когда читаю переписку Маркса с Энгельсом, всякое дурное слово об Александре Герцене мне прямо душу щекочет. Я уважаю его не за диссидентство, а за то, что он — блестящий мыслитель и блестящий человек, и его любят все, в этом сходятся все, начиная от Кайсарова до Аверинцева, от Айхенвальда до Эйхенбаума. Если в отношении Радищева есть маленький спор, то Александр Герцен не вызывает возражений. И правильно делает, что не вызывает.

 

— А каково жить в России с умом и талантом?

— Можно. Можно тут жить. Если приложить к этому усилия. То есть поменьше ума выказывать, поменьше таланта, и тогда ты прекрасно выживешь. Я это за собой наблюдал, и не только за собой. 

— Как же? Насколько я знаю, ты никогда на продажу не шел.

— Еще бы!

— А искушения были у тебя?

— Ни разу. Со мной этого не случалось. Я как раз из числа мудаков неискушаемых и неискушенных.

 

— А из-за чего выгнали?

— Я просто перестал ходить на лекции и перестал ходить на семинары. И скучно было, да и незачем. Я приподнимался утром и думал, пойти на лекцию или семинар, и думаю: на х.. мне это надо, — и не вставал и не выходил. То есть у меня было... ну, не созерцательная система...

— Вышиблен был в основном военной кафедрой. Я этому подонку майору, который, когда мы стояли более или менее навытяжку, ходил и распинался, что выправка в человеке — это самое главное, сказал: «Это — фраза Германа Геринга: «Самое главное в человеке — это выправка». И между прочим, в 46-м году его повесили».

— А насколько к моменту вышибания из Университета была велика в народе твоя популярность?

— К тому моменту она ограничивалась двумя-тремя комнатами, и, честно говоря, отнюдь не 19 государствами.

— Веничка, а что делал ты после исхода из Университета, когда тебя, естественно, выкинули из общежития?

— Я с тех пор сменил примерно 12 профессий.

— А где жил?

— Господи, жил в Тамбове, в Ельце, в Брянске — это можно называть все города. И золотое кольцо, и не золотое.

— То есть из Москвы ты уехал сразу?

— Ну, естественно. Короче: я бы так и исцвел на Украине в 59-м году, если бы мне один подвыпивший приятель не предложил: вот перед тобой глобус, ты его раскрути, Ерофеев, зажмурь глаза, раскрути и ткни пальцем. Я его взял, я его раскрутил, я зажмурил глаза и ткнул пальцем — и попал в город Петушки. Это было в 59-м году. Потом я посмотрел, чего поблизости есть из высших учебных заведений, а поблизости из высших учебных заведений был Владимирский пединститут.

 

— Писал ли ты, Веничка, во Владимире?

— Еще как писал. Даже наоборот, когда поступил во Владимирский пединститут, мне сказали: «Венедикт Васильевич, если вам не на что будет жить, то у нас есть «Ученый вестник» Владимирского пединститута, и мы вам охотно предоставим страницы». Но я, как только охотно сунул им в эти страницы всего две статьи о Генрике Ибсене, они заявили, что они методологически никуда не годятся.

 

— Ощущаешь ли ты себя великим писателем?

— Очень даже ощущаю. Я ощущаю себя литератором, который должен сесть за стол. А все, что было сделано до этого, это — более или менее мудозвонство.

— Ерофеев, а если бы тебе предложили определить свое место в пантеоне великих, куда бы ты себя поставил — между Гомером и Эпиктетом или...

— Между Козьмой Прутковым и Вольтером.

— А кто все-таки впереди?

— Козьма Прутков.


— Ерофеев, а родная советская власть — насколько она тебя полюбила, когда слава твоя стала всемирной?

— Она решительно не обращала на меня никакого внимания. Я люблю мою власть.

— За что же особенно ты ее любишь?

— За все.

— За то, что она тебя не трогала и не сажала в тюрьму?

— За это в особенности люблю. Я мою власть готов любить за все.

— А что больше нравится тебе в твоей власти: ее слова, ее уста, ее поступь и поступки?

— Я все в ней люблю. Это вам вольно рассуждать о моей власти, е....  мать. Это вам вольно валять дурака, а я дурака не валяю, я очень люблю свою власть, и никто так не любит свою власть, ни один гаденыш не любит так мою власть.

— Отчего же у вас невзаимная любовь?

— По-моему, взаимная, сколько я мог заметить. Я надеюсь, что взаимная, иначе зачем мне жить?!

 

— Ладно, Веничка. Последний вопрос. Кто из советских литераторов или политических деятелей оказал на тебя наибольшее влияние?

— Если говорить о влиянии, то культуртрегерское — Аверинцев, Аверинцев.

— А Лотман?

— Лотман пониже, как говорят дирижеры. И Муравьев. Я знаю, о чем говорю, е.... мать!

— А из политических деятелей?

— Аракчеев и Столыпин. Если хорошо присмотреться, не такие уж они разные.

 

— А кого из членов большевистского правительства ты бы не удавил?

— Пожалуй, Андропова.

— Душителя диссидентов?

— Нет, он все-таки был приличный человек.


Весь текст интервью полностью здесь  -  http://www.moskva-petushki.ru/articles/interview/sumasshedshim_mozhno_byt_

================================================================================

Личная жизнь

Был дважды женат. В 1966 году у Ерофеева родился сын Венедикт Венедиктович, после чего он зарегистрировал брак с его матерью Валентиной Васильевной Зимаковой (1942—2000). Вторая жена Галина Павловна Носова (1941—1993) покончила с собой через три года после смерти мужа, выбросившись с 13 этажа, с балкона их квартиры на Флотской улице, что неподалеку от станции метро "Речной вокзал"

С 1985 года Ерофеев страдал раком горла.  После операции мог говорить лишь при помощи голосообразующего аппарата. Скончался в 7.45  11 мая 1990 года в Москве в отдельной палате на 23-м этаже Всесоюзного онкологического центра.  Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.

ОСНОВНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

  • «Записки психопата» (1956—1958, опубликованы в 1995)
  • «Москва — Петушки» (поэма в прозе, 1970; опубликована в Израиле в 1973, в СССР — в 1988—1989)
  • «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» (трагедия, опубликована в Париже в 1985, на родине — в 1989)
  • «Василий Розанов глазами эксцентрика» (эссе, 1973, опубликовано в СССР в 1989)
  • «Моя маленькая лениниана» (коллаж, издан в Париже в 1988, в России в 1991)
  • «Бесполезное ископаемое» (книга составлена на основе записных книжек прозаика)

В 2005 году в издательстве «Захаров» начата публикация записных книжек писателя под редакцией Владимира Муравьёва и Венедикта Ерофеева-младшего.