Галюня и дед...

ГАЛЮНЯ И ДЕД

Умение сапожничать дед Иван перенял у своего отца, старого Кузьмы, сурового молчаливого мужика с заячьей губой. Колодки для пошива обуви он применял не всегда по назначению: иногда они догоняли кошку или забежавшего в открытую дверь кобелька, а чаще всего летели в сыновей-погодков, редко — в старшего Никиту, но постоянно — в младшего Ваню, кудрявого ягнёнка матери, с карими в крапинку глазами.

Невинный агнец в устах не в меру строгого сапожника превращался в тупицу и непонятливого пустоголового барана, а его привязанность к матери определялась как «бабский подъюбочник» .Злобность и излишняя придирчивость родного отца не давали возможности Ване приглядываться к сапожному делу, да и не подпускал хозяин к своему верстаку никого, кроме кОреша, знаменитого на всю станицу изготовителя модельных туфель и сапог для богатых казачек. А вот подишь ты, попробовал отпрыск самостоятельно сшить простые детские черевички с ушками, а дальше всё пошло как по маслу. Заказы у людей Иван брал редко, но своих обшивал с успехом и вовремя.

Невысокий верстак с сапожными инструментами, под которым были выстроены в ряд колодки разных размеров, помещался в тёплой, отапливаемой комнате под окном.

Этот верстак был притягательным и завораживающим своей недоступностью для пятилетней Галюни. Она подходила со спины деда тихо и медленно, любопытно уставясь на многочисленные железные и деревянные игрушки. И почему их не дают даже подержать в руках? Дед Ваня, наклонясь, делал вид, что не видит Галюню, а она, в свою очередь, задрав белокурую головку с кольцами кудряшек на затылке, время от времени внимательно смотрит в окно: я же просто здесь стою, любуюсь птичками и красными цветами на кустах.

Рука её непроизвольно тянется к полке и уже чувствует холод и тяжесть изумительной игрушки с растопыренными узкими крыльями и раскрытым клювом, которым можно поклацать и напугать всех в доме. Дед Ваня медленно поворачивает голову, смотрит на внучку поверх очков долго и выжидательно. Шило, которое было у него в руке, вдруг скрылось в широкой ладони, а большой палец ограничил его остриё до самого крохотного кончика. И вдруг — коль! Галюню сзади сквозь ситцевое платьице. Ой, что такое? Что это сотворил дед своей сжатой почти в кулак ладонью? Галюня удивлённо смотрит на обидчика и роняет железную птичку с раскрытым клювом на земляной пол. «Дувак», - произносит она чётко, обиженно оттопырив губу с подрагивающим подбородком. Дед Ваня, задрав голову и широко раскрыв рот, хохочет, прижимая к груди колодку с набитой на ней красной кожей. Галюня, глядя на него и уже забыв про острый «коль» в попу, начинает и сама смеяться сквозь слёзы. Смех её доходит до всхлипываний и икоты, а дед всё закатывается, потом, прокашлявшись, снова сыплет бисером дробного смеха.

- Папань, ну я же просила, не смешите Вы её, она потом ночью кричит во сне, - увещевает отца вошедшая в комнату Нина.

- Да я ж, дочка, ничего такого и не сделал, - оправдывается дед Ваня, вытирая слёзы.

- Сама она веселит меня, а деду как бальзам на душу.

Нина уводит ещё всхлипывающую дочку, начинает умывать её святой водой и вытирать на пороге подолом исподней рубахи.

К вечеру, когда уже плохо видно, дед Ваня ставит на свой верстак зажжённую керосиновую семилинейную лампу со стеклом, которая даёт длинные тени передвигающихся по комнате домочадцев. Галюне неуютно и скучно сидеть на топчане и надевать на скользкие кукурузные початки лоскуты-платочки, воображая, что это её непослушные дети. Лампа на дедовом верстаке притягивает её к себе как магнитом. Она сползает с топчана, оставив своих жёлтых холодных кукол лежать рядком — пусть поспят немного.

Галюня, поднятая дедом, стоит на подоконнике и водит глазами за курами, за мотающейся на цепи нервной собакой Хрынкой, за воробьями, стайкой осевшими на мякине.

Уморившись топтаться на тесном пространстве, она садится на край подоконника, свесив ноги в черевичках с ушками к запретному дедову верстаку.

Одна нога чуточку касается большущего мячика с чёрными толстыми нитками. Стоило немножко вытянуть носок — и толстый , почти круглый моток полетел вниз, оставляя на земле блестящий смоляной след.

Дед молча поверх очков уставился на Галюню, она с невинным видом — на него.

- Та-ак, - подводит итог дед, - давай-ка, унучичка-сучичка, слезем с окна и пойдём отбывать наказание. «Опять «коль»? - думает в испуге Галюня. Но дедова ладонь пустая, не зажата в кулак, значит, шила там нет.

Посадив Галюню на плечо, дед выходит во двор и опускает её на местинку, буйно поросшую зелёным ковром спорыша.

<dl>- Ну-ка, ложись на пузо — и руки-ноги - в стороны.</dl>

Галюня, предчувствуя что-то новое и необычное, с радостью распласталась на траве. Дед крепко зажимает в своих ладонях руку и ногу с одной стороны туловища и начинает кружить вокруг себя. Галюня поднимается то выше, то ниже по кругу, и сладко и страшно ей в этом надёжном полёте, и приятно слышать успокаивающий и восторженный гик деда.

- Ну как, голова не кружится? - спрашивает он Галюню, аккуратно уложив на траву. И она начинает вертеть головой, выясняя, кружится её голова или нет.

- Давай теперь по-другому полетаем, - предлагает разохотившийся дед Ваня.

Он берёт Галюню за ноги и начинает кружить вокруг себя волною, то приподнимая, то опуская почти до земли. Галюня визжит в страхе и восторге, и ей кажется, что она сейчас оторвётся и полетит сама высоко-высоко, а дед будет стоять на земле и махать ей рукою.

- Дед, ты совсем с ума спятил, - кричит вусмерть перепуганная бабушка Дуня с порога. - Хряпнешь дитя головой об землю — и что тогда? Да уймись же ты, пустоголовый!

Пока дед с бабушкой переругиваются, Галюня лежит на траве, смотрит на облака, на пробивающееся сквозь них солнце и прячет свои детские чувства так глубоко, что они останутся в ней навсегда. Но иногда они всплывают, оставаясь ясными и зримыми.

Март, 2014 г.