поэт расстрелянного Возрождения

Времена не выбирают

В них живут и умирают

А.Кушнер

            Недавно я послал запрос в Черниговскую газету, интересует ли их материал о Марке Вороном. Ответили, что их интересуют только известные люди. Оказывается, о замечательном украинском детском писателе Марке Вороном, как и о гениальной поэтессе, Ладе  Могилянской, нынче в их отческом Чернигове никто не знает!

  Родился он 5 марта 1904 г. Крестили его  Михаил Михайлович Коцюбинский и подруга матери дворянка Феодосия Степановна Шкуркина. Отцом Марка был внук крепостного - Николай Вороной http://i004.radikal.ru/0711/75/220ec05209cf.jpg  в те времена самый модный украинский поэт. А вот матерью была столбовая дворянка, дочь автора слов «Ще не вмерлы http://rq.foto.radikal.ru/0709/2c/4a82199e42dd.jpg Украины» Вера Николаевна Вербицкая-Антиох. Жили они в усадьбе Вербицких по ул. Успенской (ныне Антонова-Овсеенко) на Лесковице. Это действительно была усадьба -  на улицу выходили кованые ворота и кованый забор, привезенные из Седнева Дмитрием Лизогубом, за ними из-за кустов сирени  выглядывал уютный восьмикомнатный дом с резблённым палисадом...

 Не долго просуществовала семья Вороных. Буквально через несколько дней после крещения сына, Вера Николаевна выгнала  мужа. Дело в том, что  Николай Вороной был прирождённый бродяга и всю свою сознательную жизнь кочевал по городам. Вот и во время её беременности, покатил к своему побратиму Ивану Франко во Львов. Поводом были  дела «Просвиты» и НТШ.  После дел, зашли на представление  во Львовский украинский театр (теперь там «народный дом»), в который когда-то его устроил Франко. А затем в номерах отметили успех постановки. Вот снимки с оголённой артисткой на коленях у Вороного и получила Вера Николаевна. Родила сына, дождалась крещения, а затем выставила мужа. Для Николая это была страшная трагедия. Он даже пытался покончить с собой. Но Вера всё равно отказалась его принять. Правда, по требованию Николая Андреевича Вербицкого,  Вороному  было разрешено навещать сына. Мало того, сдавая очередную квартиру перед отъездом в командировку, Вороной относил свои вещи к Вербицким и у них останавливался после поездки, пока ему не находили квартиру. Одна из таких остановок закончилась тем, что Вера в 1908 г родила сына Дмитрия. Увы, она отказалась записать его Вороным. Так и вырос он Дмитрием Николаевичем Вербицким-Антиохом. В декабре 1909 умер  старший Вербицкий и Вороному было запрещено показываться в усадьбе, поэтому в 1910 он переехал в Киев. В усадьбе Вербицких  вместе с Николаем Андреевичем и его женой Екатериной Фёдоровной, жила незамужняя дочь Ольга  и  семейство сына Фёдора.   Марик рос с сёстрами-погодками – старшей на год Талюсей и младшей на год Мусей. У них вечно толклась старшая дочь Николая Николаевича Вербицкого – Ната, его ровесница, и её подруга – Люся Пустосмехова, живущая рядом. Марк был бабушкиным любимцем. Его, а не девчонок, она пичкала  сладостями, прощала все  шалости, вплоть до потопов  на кухне. В 6 лет  научился читать по Шевченковскому «Букварю». В 7 лет он пошёл в гимназию. Это ж надо было видеть, как он ходит на занятия!- С одной стороны дороги семенит его  тётя Оля, а по другую сторону важно катится похожий на хомячка, толстенький, в серой гимназической шинели до пят, круглолицый, румяный Марик с гордо задранным носом. Не дай Бог  Ольге к нему приблизиться – раздаётся страшнейший визг и вопли – уйди!..

 Его гимназическая жизнь началась с того, что  передрался со всеми одноклассниками. Таким способом   он искал друзей. Увы, этому новому способу знакомств положил конец старший на 5 лет брат Александр, разогнавший раз и навсегда  гимназистов – соперников. Из-за этого Марик так и не стал верховодом! Ходил он только с Сашкой Саранчовым, жившим неподалеку на Лесковице. Вообще-то он не нуждался в гимназических друзьях. Ему хватало командовать сёстрами да младшим на два года братишкой Димкой. В 1914 в Чернигов было эвакуировано из Польши семейство Юрковых. На Художественной выставке в Дворянском собрании они познакомились с Вербицкими. Юрковы ещё не были устроены и Фёдор Вербицкий помог им снять дом в усадьбе Петра Ивановича Рашевского, расположенной рядом по ул. Лесковицкой. У Юрковых был сын Игорь и дочка Оля. Игоря определили в гимназию в класс Марка. Их дружба началась с бесконечных драк. Но вот, во время разлива 1915 они решили провести очередной поединок на островке в озере возле усадьбы Вербицких. Стянули лодку у соседа, приплыли на остров, разметили ринг и начали драться. Сосед заметил пропажу лодки и на другой лодке подплыл к острову. Пока ребята дрались, ничего не замечая вокруг, он уплыл со своими лодками. Наконец мальчишки устали тузить друг друга, промакнули один другому разбитые носы и пошли к лодке. А лодки то и нет. А на дворе таки довольно прохладно. Вода - ледяная, да и плавать оба не умели. Вот и прохаживались, болтая, по острову до самого вечера, пока их не разыскала соседка Люся Пустосмехова, заглянувшая на озеро. С тех пор Марк и Игорь стали лучшими друзьями, а Люся Пустосмехова - любовью Игоря.  Марк, чей дед был любимым учителем почти всех его учителей, был на хорошем счету и учился отлично. Игорь вечно прогуливал занятия и  больше всех в классе имел неудов. Зато в гимназическом литературном кружке он был первым! Коцюбинский частенько навещал своего крестника. Приходил он со свитой юных дарований из своего литературного общества. Изредка приходил с ним длиннющий и скучнейший Павлик Тычина, завывавший свои стихи, как псалмы... Но куда  было тому поповичу до их подруги - юной поэтессы Лади Могилянской.  Лада уже тогда была  способна соперничать с самой Анной Ахматовой. В альбомчике Наты Вербицкой  есть её стишок тех лет, заканчивающийся словами « Десь тут кінчається небо і починаюся я». На всю жизнь Нате запомнился стих Лады: «Щоденно  тануть голубi простори. Щодня все бiльш замрiяна печаль. Дерева обнялись — i хтось смертельно хворий дiстав в останнiй раз бурштини i кораль. Ти не моя, ти тiльки осiнь, осiнь. Не хочу я твоєї глибини. Нехай ранками скам’янiлi роси розкажуть пошепки мої мрiйливі сни»...

Нужно сказать, что хотя в то время в гимназии, да  и дома, в Чернигове разговаривали по-русски, но с лёгкой руки Кулиша и Вербицкого, официальным языком тогдашней черниговской интеллигенции был украинский. Вот и Лада пела свои стихи по-украински и также по-украински завывал свои Тычина и декламировал  свои Михаил Жук! Разве же в таком окружении можно было не пытаться самим писать?

            Ко дню рождения Марка в 1915 Марик с сёстрами Талюсей и Мусей и братцем Димкой выпустили семейный альманах,  который иллюстрировала Муся (страничка приложена).  Уже умер  его крестный, поэтому вместо Крестного понёс он  альманах  на литературную среду к художнику и поэту  Михаилу Жуку, перенявшему от Коцюбинского  эстафету. Жук тут же  сделал его и сестёр участником своего кружка. Стал членом кружка и Игорь Юрков и гениальная Ладя Могилянская.      Но тут  грохнула февральская революция, и город заполонили толпы с красными бантами. Разогнали жандармов, объявили Украину. Этим   всё и закончилось. А затем произошёл октябрьский переворот. Провозгласили УНР и в  Чернигове воцарилась не то УНР, не то ЗУНР с её сечевиками, пришедшими с самого Львова и не только разговаривающими на непонятном диалекте, но и потребовавшими введения этого диалекта и в русскоязычном Чернигове. Черниговчане, привыкшие к украинской речи полтавского розлива, видели в них чужаков и не особенно расстроились, когда эти сечевики драпанули от  красноармейских отрядов земляка Юрки Коцюбинского. Увы, они не знали, кто придёт за отрядами Коцюбинского. Зимой 1918, вырезав небольшой заградотряд ребят- гимназистов  под Крутами, пришёл со своей пьяной дивизией Муравьёв. И началось… Изрубили в клочья Григория Вербицкого в Репках, пьяный матрос  неподалеку от дома Вербицких заколол штыком красавицу-гимназистку Томочку Мещерскую, отказавшую ему в притязаниях. 14 летний Марко пишет:

«Господи, в день твого гніву неспинного

Дай мені мужність і віру в небеснеє,

Дай чути в шепоті саду звіриного

Царство Ісусове Хрестовоскреснеє

О пам’ятаю, роскинувши косами

Впала вона під рукою ворожою

Вкрито її сніговими покосами

Я усій зграї звірячій загрожую

Господи, дай мені сили помститися

За її душу - за синєокую

Господи Боже! Не можу молитися-

Кров її кров – борозною глибокою...

            Больше года свирепствовала в Чернигове красная чума. Но вот в октябре город заняла Белая Гвардия. С её частями вернулся к семье тяжело раненый во время Ледового Похода Лавра Корнилова Николай Вербицкий. В том походе, он, штабс-капитан, шёл рядовым в отряде Маркова.  Сейчас его комиссовали. На его место встал племянник – Александр Вербицкий. Вместе с ним добровольцами в Белую Гвардию записались и Игорь Юрков и Марк Вороной. В конце октября Деникинский поход на Москву захлебнулся. Красная лавина подошла к Чернигову. Но Игорь  и Марко  в это время были уже далеко – в Екатеринодаре, куда их отправили  на обучение. И тут выяснилось, что Марку нет 16! Необученные дети белым не были нужны.  Ему выдали месячное довольствие, деньги  и посоветовали отправляться домой через фронт. Марк предпочёл остаться в Екатеринодаре у родного дяди Григория, работавшего здесь земским врачом. У него он  и встретил приход красных. Конечно, началась зачистка города от интеллигенции, но семью известного земского врача не тронули. Марк помогал дяде по хозяйству, а в 1920 вернулся в родной Чернигов. Город встретил неприветливо и враждебно.  Игорь Юрков воевал где-то в Средней Азии уже на стороне красных. Отец вместе с Петлюрой отступил в Польшу и жил сейчас в Варшаве. Работать было негде – никуда не брали, как бывшего белогвардейца. Еле-еле, при помощи Михаила Жука, устроился грузчиком в порт…

            В 1923 вернулся из Средней Азии похудевший и почерневший Юрков. В Чернигове и ему  не нашлось работы. Устроился в «Пролетарской правде» в Киеве и  к Марку и Люсе Пустосмеховой приезжал только на лето. В Киеве он организовал литературную группу. Марик, как работник порта, придумал для этой группы портовое название «Майна». ( Из известных ныне поэтов в ней был Ушаков). Хоть Марк  и оставался в Чернигове, но Игорь регулярно печатал его стихи в своей «Пролетарской правде». В том же 1923 отец переехал из Варшавы во Львов и стал печататься в изданиях, которые распространялись  в Советском Союзе.  Хоть у Николая Вороного и отлично идут дела, его печатают, платят самые высокие гонорары, но Львов всё более и более полонизуется и он чувствует себя всё более и более чужим. В это время в СССР начинается кампания по возращению талантливейших писателей. Возвращается граф Алексей Толстой. Связываются и с Вороным. Ведь если граф, столбовой дворянин, смог найти в себе силы вернуться, то ему, потомку крепостных, стыдно отказываться. Когда в 1926 в Польше вернулся к власти Пилсудский, Вороной принял приглашение Советского правительства и вернулся на Родину. Вначале он приехал в  тогдашнюю столицу Украины - Харьков, на должность заведующего музыкальной частью оперного театра. Он вызывает к себе Марка и тот с удовольствием переезжает из опустевшего Чернигова в шумный Харьков. Здесь всё так непривычно, здесь «Трамваї сині линуть в ирій”. Отец  помогает ему поступить в институт Нарпросвета. Он знакомится с Бажаном, Сосюрой. Но отцу неуютно в Харькове. Все его старые друзья остались в Киеве. Через год они переезжают в Киев  и здесь общественность с помпой отмечает 35-летие писательской деятельности Вороного. Юбилей отмечают стотысячным тиражом толстейшего сборника его произведений «Поэзии»(1929) Ему дали  трёхкомнатную квартиру по ул. Львовской 16. Отец выделил Марку отдельную комнату, накупил шикарной одежды. Через друзей  помог поступить на режиссёрский факультет  Киевского музыкально-драматического института им. Лысенко. Муся Вербицкая вспоминает то время. « Я тогда училась в художественном. Жила в квартире на чердаке по ул. Львовской 14. У нас на чердаке собиралось очень много народа, а мне нужно было учиться. Мне Марк дал ключ и я спокойно приходила к Марку, открывала двери и занималась у него. Как-то приходит старший Вороной, а я его терпеть не могла из-за его вечного «Чего ты не целуешься с Мариком?» А я: «Чего это я буду с ним целоваться, он же мой брат!» А он тогда и говорит-«Хорошо. Вот у меня здесь старая-старая картина, так ты её обнови!» Ну взяза я краски и обновила её. Сделала все краски яркими-яркими, она засияла ими, как драгоценный камень. Приходит Вороной: «Господи! Что ты натворила! Ты же совсем  испортила старинную картину! А я и говорю : « Вы бы сказали, что это старинная картина , так я бы совсем её не трогала, а так смотрите на мою картину…» Не любила я его.

Я тогда студенткою была. До зимы ходила в сандаликах, была у меня кофта и платье. И больше ничего. А они расхаживали в модных пальто, ели всегда такие вкусно пахнущие конфеты, а угостить не догадывались. Вот как-то мы идём с ними, а навстречу какой-то интеллигентный дядечка идёт. Он и говорит им: « Такая девушка красивая с такими панами идёт. Вы что не видите, что снег падает, а она в сандаликах. Вы сами шубы напялили, а она в какой-то серой кофточке…» Ох как они оба покраснели…Вообще-то мне дядя Боря Свечников присылал из Москвы по 10 карбованцев и на эти деньги я и краски покупала, и обедала, и за квартиру платила. Иногда, правда, и Марк давал мне  книгу, а в ней, тайком от отца, передавал пятёрку-десятку. Так было всегда, когда он получал гонорар за стихи»…

            С приездом отца  дела у Марка пошли на лад. Хоть он и раньше печатался, После первых стихов в «Пролетарской правде»: «Лягає тінню довгий вечір (1923), в1924- 1925 опубликовали его «Иван Франко», «Дни осени», «Память»,  «Сон»,”Рахіль”,”, ”Рукав метелиці шовковий”, ”Наступ” и ещё десяток других.  У Марка в  1926-1930  публикации насчитываются уже сотнями. Всё началось с воистину шлягера, написанного на мотив старинной немецкой матросской песни: „Родились ми робити з казки дійсність\Долати простір і скоряти час.\І окрім рук у нас вже крила міцні\А окрім серця є мотор у нас\Все вище, і вище, і вище\Прямуємо лет наших птиць\І в кожнім моторі їх дише\Безпека і спокій границь! „( Со временем эта песня будет переделана Павом Германом и Юлием Хайтом в гимн советских авиаторов, а немцами в гимн фашистов «Хорст Вессель»)   В 1928 отец его устраивает на киностудию, где он переводит кинокартины с русского на украинский. И именно в это время он пишет  песню «физкультурная шутейная» со словами:  «Щоб до старості ти був, наче змолоду, наче змолоду, наче змолоду, не лякайся ні жари, ані холоду, ані холоду, закаляйся, як сталь!” (затем это переделает Лебедев-Кумач и вставит в фильм «Вратарь).

<pre> 1928-29 - пик его жизни. В 1928 году общественность  отмечает юбилей его отца. Ему шлют поздравительные стихи друзья и близкие – Максим Рыльский, Павло Тычина, Николай Бажан, Дмитрий Тась (брат Лады Могилянской). Благодаря этому юбилею, печатают безотказно и Марка. Но уже прозвенел тревожный звонок судьбы. В 1929 забрали сестру Мусю по  делу о Черниговском «Союзе освобождения крестьян». Забрали вместе с Галей Левицкой и Ладой Могилянской, у которых нашли листовки против коллективизации. Стали сгущаться тучи и над  Николаем Вороным. Появились публикации о его дружбе с Симоном Петлюрой. Марко всё ещё публикуют. Он вмещает в журнале «Життя і революція” своё стихотворение „Соловей”, в котором есть такие строки „ Кругом лежать розсипані/Медалі і хрести,/Бійцям же позабивано/Землицею роти...”  В том 1930 году он переключается на книги для детей и многотысячными тиражами выходят его «Будівники», «Коники» «Носоріг», «Ставок».</pre>

            Чтобы доказать  «правильность» своего воспитания, любовь и преданность советской власти, Марко в 1932 публикует сборник стихов «Форвард».

.

Зросли в нас

 тривалість,

Азарт

І жадоба.

Чистим озоном

Дихнули ніздрі,

Бо становимо

Шосту частину глобусу,

Нетрі суші

Й сторіччя побуту

На рельси

Комунізму!

            Увы, вместо  похвал  в литературной газете за 23 марта 1932 г появляется статья партсексота Мыколы Шеремета (1906-1986), который восклицает: « Рядом с откровенно контрреволюционной вылазкой таких поэтов, как Фомин, в советскую литературу проносят свой враждебный товар, маскируясь и приспосабливаясь, типично буржуазные поэты, например, Марко Вороной («Форвард», для которого наша классовая борьба не что иное, как игра в футбол. Классовой борьбе, ликвидации вражеских классов Марко Вороной противоставляет « вечно живые» биологические законы борьбы старого с новым, то-есть подменяет классовую борьбу биологией: « Наша молодость – мускулы  сильные, /крепкие нервы, здоровый аппетит!»… Свою статью он заканчивает: «Зачем издана эта книга, кому она случит, какова её цель? – Классовому врагу, который выбрал цель, чтобы  время от времени выпускать литературно-бандитского « почтового голубя» «заморской державе своей»!...

            От украинских чекистов легче всего было укрыться в Москве. Туда и перебрался Марко, устроившись в  редакцию журнала «Наши достижения». Ездит по всему Союзу. Вот как он описывает встречу со Средней Азией: «Росло за смугою береговою/Пустинь дихання- «Азіє, ти спиш, /Ти на колі на впала головою ./На площу рівних квадратових криш»…

Ранней весной 1934 был схвачен его отец. Классик советской украинской литературы Иван Ле  на допросе 28.03.1934 доносил: :«…Николай Вороной, в прошлом белоэмигрант, Праздновал при Петлюре свой юбилей и выпивал вместе с Петлюрой: «Гетман украинской поэзии с гетманом украинской армии». На похоронах С. Васильченко сказал такую контрреволюционную фразу: «При жизни покойный любил украинское сало и перед смертью его хотел, увы, не дали и перед смертью ему кусочка того сала»… Сын его Марко почему-то выехал в Москву и там работает в журнале «Наши достижения». Думаю, это демонстрация перед общественностью: глядите мол, как нам украинцам тяжело на Украине, вынуждены свою  культуру бросать и работать на русскую. Безусловно, Марко сделал это по совету отца, ещё и перетянул в Москву Антоненко-Давыдовича (тоже скрытый фашист)»…

 Николай Вороной был всё же всемирно известный писателем. Так просто уничтожить его было ещё нельзя. Присудили три года лагерей, заменённых на высылку за пределы Украины. С «Укртеатриздата» его уволили, а куда  сослан,  не сказали. Марко, получив известие об этом, выехал из Москвы и вместе с отцом поехал в Харьков, где добился повторного пересмотра дела. После пересмотра Вороного сослали в село Вороное (теперь Новоукраинка) Одесской (теперь Кировоградской) области. Из-за поездки Марко был вынужден уволиться из журнала и теперь вместе с отцом  безработные, ожидали того нового решения из Харькова. Не дождались, за отцом пришли и увезли куда-то.  5 месяцев Марко не знал, что с отцом и где он, а 19 марта 1935, в День рождения, схватили и его. Арестованный вместе с ним  Леонид Миткевич пишет: «От меня требовали, чтобы я оболгал себя и других, будто мы принадлежали к террористической организации во главе с Максимом Рыльским. Я твёрдо решил умереть, но не подписывать страшной лжи о себе и других. Я на суде не признал себя виноватым, да и когда вопросы ставились конкретно, никто ничего конкретно не отвечал… Интересен сам факт определения «террористической организации». На суде было оглашено, что на квартире Максима Рыльского в присутствии Зерова, Филлиповича и какого-то молодого поэта был прочтён стих, кажется, Франко   «Так пос.ідаймо на голих лавах, та подумаймо по вбитих братах», а так как это было после расстрела 16 писателей, которые признали себя террористами, значит, и люди, которые находились в кабинете Рыльского - также террористы!» Борис Антоненко-Давыдович, в письме к Прокурору СССР 15.08.1955 пишет: « Следователь в июле месяце 1935 в процессе следствия положил передо мною на стол объёмистую папку с надписью «Дело Николая Бажана - украинская военная организация» и тут же начал допрашивать меня о Бажане и читать мне клеветнические показания на Бажана других репрессированных лиц». Как видите, не только «советский патриот» Иван Ле врал на «врагов народа». Выбивали показания  из всех их друзей. Вороному не давали спать, допрашивали в три смены. А затем положили на стол такие же папки. Он продержался только 20 дней, а затем 14.04.1935  подписал: « Заявляю о том, что со дня моего ареста 19 марта в течение 20 суток, уже находясь в стенах НКВД, я вёл себя как предатель, как классовый враг, ни одного слова правду не говорил, но с 8 апреля я решил ещё раз навсегда порвать с  моим националистическим прошлым, и начал говорить искренне, ничего о себе не утаивая, отдавал всего себя, какой я есть, на руки пролетарского правосудия. И с указанного времени ни одного слова лжи мной не было сказано” А затем стал подписывать всё, что подкладывал ему следователь Бондаренко. Он подписал: « В руководстве нашей контрреволюционной националистической организации были Бажан, Яновский, Рыльский…В беседе со мной Бажан говорил, что дальше так продолжаться не может - или фашизм, или Союз Советских республик. Это была открытая ориентация на фашизм». Рыльского и Бажана спас звонок Хрущёва Сталину. Вместо них руководителем сделали Николая Зерова.     Военный трибунал Киевского военного округа на закрытом судовом заседании 1-4.-2.1936 присудил Вороного М.Н. к 8 годам исправительно-трудовых лагерей.

            Вначале он попал в  г. Кеми, откуда и смог написать матери первое письмо (с дороги слал только открытки). Он ещё бодриться, пишет «Родненькая моя, я ещё до сих пор на Морсплаве – т.е. у самого Белого моря. Лёд стаял и погода стоит тёплая, так что мы на карельских розовых камнях солнечные ванны принимаем…». Надеется, что она сможет приехать на свидание с ним и просит, помирившись с отцом, приехать вместе. Возмущается, что их семью уплотнили и советует строить жизнь с учётом того, что он на долгие годы будет оторван от семьи. Передаёт приветы брату Мите, сёстрам Мусе, Иринке (моя мать) Серёже и дяде Феде, живущим в Чернигове. Он просит выслать тетради и блокноты для стихов, семейные фото, чистые конверты и открытки для писем и  послать запрос в Москву о вузах с заочной формой обучения.

В июне он пишет уже с Соловков. Опять бодрится «…зеленеют берёзки, шумит хвойный лес, цветут какие-то деревца, похожие на нашу вербу, а в траве лютики и одуванчики…Живу я в монастырском подворье-Кремле, за стены выходим только на работу или на стадион по выходным дням. Работал я до сих пор в основном на полевых работах: садил Буряки да полол морковь и репу. Погода стоит теплая, солнечная, а ночи сейчас совсем нет – круглые сутки можно книжку читать – сплошной день. С обстановкой и работой я уже более-менее свыкся и чувствую себя здорово и бодро…Не писал я так долго потому, что отсюда можно только одно письмо в месяц посылать и лишь по особому разрешению дают право на дополнительное письмо…Вновь передаёт приветы Черниговским родным и просит прислать карандаши и самоучители французского, английского языка и учебник латыни…

Затем письма  приходят всё реже, зато становятся всё более объёмными. Он всё больше и больше тоскует о Родине. «…живётся мне ни хорошо, ни плохо – сплю в тепле, голоден не бываю, но жизнь такая ровная, - день в день, что совершенно теряешь счёт времени и от этого становится очень тоскливо. А если вспомнишь о тебе, так и того хуже… Родненькая моя, как бы хотелось, чтобы всё это скорее проходило, а дни хоть и быстро бегут, но годы тянутся долго. Подумаешь о будущем и тревожно делается – когда придётся домой вернуться все давным–давно сойдут со своих мест и будешь всем чужой…»

      Увы, не пришлось ему вернуться домой.  Решение, принятое на  Заседании ОСОБОЙ ТРОЙКИ УНКВД Ленинградской области  "9" октября 1937 года  под председательством --- Заковского, при членах В.Гарине и Позерне, секретаре Егорове по Делу # 103010-37 г. Оперативной части Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР на 134 человека украинских буржуазных националистов осужденных на разные сроки за к-р, националистическую, шпионскую и террористическую деятельность на Украине, которые, оставаясь на прежних к-р позициях, продолжая к-р шпионскую, террористическую деятельность, создали к-р организацию: «Всеукраинский центральный блок». ВОРОНОГО Марка Николаевича, 1904 г.р., украинца, гр. СССР, из дворян, ур.г. Чернигова, УССР, служащего, образование высшее, литератора-журналиста, служил добровольцем - рядовым в белой армии Деникина, послед. Место службы - член Союза писателей в г. Киеве.- Приговором Воентрибунала КВО 1-4.2.36 г. к л/свободы на 8 лет. – РАССТРЕЛЯТЬ!

      ВСЁ!

К.т.н. Владимир Сиротенко(Вербицкий)

Племянник Марка Вороного