Гений наизнанку

 
   Настоящим сочинением я начинаю размещать здесь ежедневно одну за другой пять «книг» из «Пятикнижия» об одной мистификации века, которая по своим последствиям оказалась отнюдь не безобидной. Ибо породила образ русофоба такого масштаба, что на него ссылаются повсюду на Украине и в местах обитания «свитового украйинсьтва», 

(в Торонто, Мюнхен, США, Австралия и т.д.), когда у кукловодов незалежной Украины возникает потребность (а такая потребность у них всегда) представить Россию сегодня и вчера, и завтра(!) варварской, агрессивной страной, «найбильшим ворогом Украйины» и «усього людства». Как создавался этот образ и каким на самом деле был «натурщик» я рассказываю в очерках-книгах. На сегодня их пять. Прошу внимания. 
Общее предисловие 
5 марта 2010 года президенты России и Украины выступили с совместным заявлением о подготовке к празднованию в 2014 году 200 - летия со дня рождения Т.Г. Шевченко, о котором русскому читателю понаслышке известно, как об украинском поэте, «равноапостольном» Гомеру, Пушкину, Шота Рутавели, Мицкевичу, Вийону, Гёте, словом, признанным вершинам национальной литературы иных народов. Притом, средний русский читатель принимает такую оценку на веру, прочитав 2-3 стихотворения «украинского поэтического гения» в переводе. Но нашлись у нас читатели, хорошо знакомые с творческом Шевченко в подлинниках. Именно с их стороны раздались протестующие голоса, напоминающие, что названная фигура в украинской поэзии не столько поэт по дарованию, сколько хулитель Бога и России. К удовлетворению моих единомышленников, чествование его у нас, при практически всеобщем равнодушии к этой мрачной фигуре, смутно вспоминаемой по смушковой шапке и вислым усам, отзывалось в обществе равнодушием. Я, прочитавший многое из того, что написал Шевченко, счёл своей гражданской обязанностью рассказать соотечественникам правду о Великом Кобзаре. Подчёркиваю, я излагаю своё мнение, но мнение – просвещённое чтением «поезiй» и сочинений других жанров, как принято говорить, «украинского гения», обдумыванием прочитанного, сравнением своих выводов с выводами иных читателей. Надеюсь, после публикации «пятикнижия» одураченных соотечественников хотя бы чуть-чуть убавится. Не знаю, получится ли у меня «доброе» и «вечное», но «разумное» обещаю. 

КНИГА ПЕРВАЯ 
ГЕНИЙ В ШИНЕЛИ 
Технология мифотворчества 
Известность и слухи неразделимы. Последние сопровождают первую, будто свита при жизни объекта общественного внимания; не оставляют его и за гробом. И чем заметней становится фигура, тем громче, противоречивее толки о ней. Разумеется, разноречивые толки не могли обойти стороной на недлинном жизненном пути самородка из села Кирилловка, что под Киевом, Тараса Шевченко. Быль и вымыслы, серьёзное мнение и легкомысленные умозаключения, глубокие и поверхностные суждения о нём стали оформляться в подобие мифов ещё при живом Кобзаре. Мифотворчество продолжилось и после его кончины. Общество, способное читать, понимать его твори, оценивать их, разделилось, по крупному, на восторженных почитателей генiя и тех, кто уверенно называл Великого Кобзаря величиной «дутой», поэтический его талант сильно преувеличенным. Причём, апологетов отличал малороссийский национализм, «нравственная всеядность», а критиками оказались, как правило, известные литераторы и учёные, ценители художественного слова, поэзии, люди высокого искусства, патриоты единой Руси. Более полувека держалась «ничейная» на вялых ристалищах шевченковского поля. Положение в пользу апологетов стало меняться, когда Кремль занял безродный интернационал. 

Мудрая политика партии 
Спрятавшись за высокой великокняжеской стеной, большевистские вожди не избавились от страха перед народом, который они привлекли к себе помещичьей землёй, а теперь собирались всю землю, в том числе исконно крестьянскую, отнять в колхозы. Новая «Антоновщина» могла охватить повсеместно красную империю. Центральная нерусская власть в СССР, помня недавнюю смертельную для себя опасность со стороны главного народа-бунтовщика, поднявшего против большевиков «белые» армии, казаков, крестьян Тамбовщины, рабочих Ижевска, матросов Кронштадта, решила внести в русскую (в историческом понятии) общность вирус раскола. Русские уменьшались сразу на одну треть, эта треть превращалась в «братские народы», в относительно смирных, покладистых украинцев и белорусов, якобы вековых сидельцев «тюрьмы народов», которых теперь бывшие «тюремщики» (ими ретроспективно назначались собственно русские, славяне РСФСР!) должны опекать и лелеять во имя искупления грехов и «нерушимой вечной дружбы народов». Руками вождей прочертились границы внутри «союза нерушимого». Большевистский административный передел расчленял «бунташные» русские области (в первую очередь казацкие) с передачей их частей в ведение создаваемых инородческих автономий и республик, тогда послушных и, предполагалось, навек благодарных кремлевским благодетелям. 

Роль особого противовеса «великодержавному шовинизму» отводилась новообразованной в фантастических границах Украинской ССР, чему способствовали размеры территории, численность населения, хозяйственная значимость и сравнительно высокий общеобразовательный уровень населения. Пришлось, правда, пойти на некоторые послабления националистам – дозировано, с оговорками. Но предстояло при этом унифицировать союзную республику, то есть, украинизировать Украину. Ведь около половины её советской площади никогда не было этнической территорией малороссов, заселялась, в основном, выходцами из центральных губерний после побед Екатерининских орлов. Повсюду здесь звучала русская речь, города были преимущественно русскоязычными. Одно время в головах вождей крутилась идея украинизировать Кубань и прочие «клины», вплоть до Дальнего Востока. Основным же средством «новой национальной политики» в Северном Причерноморье кремлёвские украинизаторы и их туземные батьки-атамани вiд нацiональноÏ культури верно избрали для насильственного внедрения в массы мову, как называют украинцы своё наречие (хотите – язык). Только этого недостаточно для торжества идеи. Для мовы нужны мовознавцы, а для укоренения их в народную почву необходимо вывесить в зените своеобразный светоч – эдакое Солнце украинской поезии. 

Среди имевшихся в наличии кандидатов первого ряда находился и Шевченко. Кремль перстом Вождя уверенно указал на него. Пролетарское государство отдавало предпочтение пролетариям. Большего сиромаху , чем Тараса, невозможно было найти в украинском пантеоне служителей лиры, то есть кобзы. Таких горемык, абсолютно неимущих поэтов в посрамлённой Великороссии не водилось. Там всё помещики, разночинцы, да сыновья купцов, в лучшем случае – прасолы. Выходцев из крестьянкой бедноты (со «звонкой свирелью» за пазухой) не наблюдалось. А тут тебе не просто бедняк. Знедолений крiпак (на мове)! Да ещё униженный Николай-палкинской солдатчиной! И не сломленный: царицу, которая вынула из кармана 1000 рублей на выкуп одарённого парубка из неволи, печатно обозвал сукой; призывал простой народ добре отточить сокиру и окропить волю вражьей злою кровью. Напророчил верно. Воистину, Пророк, революционер! Не хуже того, который к топору из Лондона. 
  Дореволюционными апологетами Кобзаря, официальным советским шевченковедением, нынешней пандемической шевченкоманией, возведённый в ранг государственной политики Украины (и не только политики культурной), земное существование автора «Библии украинского народа» выдавалось и выдаётся непрерывной чередой страданий физических и душевных и их преодоления волевыми усилиями страдальца с помощью верных землякiв. Живучесть этого сверх мифа поддерживают в искусно сложенной кладке отдельные кирпичики-мифы о тяжёлой доле крепостного пана Энгельгардта, о голодных годах учения в Академии, о революционной борьбе украинского Пророка, о новой неволе – в казарме, о романтичской неразделённой любви, о тоске по родному краю, о том, как тяжко жити серед ворогiв (из писем Шевченко), о… Этот ряд бесконечен.

Больше всего мне полюбился миф о солдатской шинели Тараса. Прочту его вслух. Послушайте! 

Особенности шинели рядового Шевченко 
В обильной Шевченкиане одна из самых канонических иллюстраций – певец народной скорби в серой солдатской шинели. А ведь этот предмет верхней одежды, разоблачающий жестокость самодержавия, совсем не часто употреблялся вольнолюбивым Тарасом в десятилетней службе. Обратимся к очевидцам. Ф. Лазоревский, офицер Оренбургской пограничной комиссии, свидетельствует: «С Тарасом у нас одежда была общая, так как в это время он почти никогда не носил солдатской шинели. Летом он ходил в парусиновой паре, а зимой – в черном сюртуке и драповом пальто»(«Киевская старина», 1899, № 2). Другие сослуживцы подтверждали, что, бывало, Шевченко, рядовой Отдельного Оренбургского корпуса, разгуливал в белых замшевых перчатках, отдавал честь старшим, небрежно приподнимая бескозырку, как цилиндр. Поколениям, прожившим под грохот гигантской пропагандистской машины в советское «цареборческое» время, в такое трудно поверить. 
  Да, запреты были. Но кто и когда исполнял «буквы» приказов в России? Гарнизонный писарь А. Груновский оставил запись: «Хотя сначала, года полтора, ему и запрещали многое, а потом все разрешили: и писать, и рисовать, и ездить на охоту». Писарю вторит капитан Косарев: «Он со многих офицеров снимал портреты». Вот откуда у ссыльного достаточно царских рубликов, чтобы нанимать солдатиков в караул вместо себя! Кстати, о запрете рисовать. Запреты случались неоднократно. Первый – до солдатчины – за «неблагопристойные картинки» ( из официальной справке о поэте, подготовленной III Отделением). Другие… по той же причине, ибо в политической карикатуре наш «пламенный революционер» (см. ниже) замечен не был. Впрочем, не будем строги к поэту. Фривольность присуща служителям муз, как юности в целом. Они вечные любознательные мальчики. 
   Послабления не свалились на «злоумышленника» с неба. Молодой Тарас умел вызывать у окружающих сочувствие и жалость. Он был щедро одарен природой: литератор, художник, актер, песенник, душа любой компании, «выпить не дурак», при этом шалун и проказник во мнении тех, кто его любил. Они и защищали «самородка» от других, не столь влюбленных. Родная Украина, вопреки вздохам Пасечного, обступала со всех сторон малороссийскими лицами – от солдат до офицеров. Болтай на своей мове сколько душе угодно! Мечтай о казацкой мести тем, кто тебя выкупил из неволи и в Художественную академию определил! Строй планы, как «вражьей злою кровью волю окропить»! В промежутках между такими мечтами и планами, свидетельствует тот же Лазоревский, «Тарас Григорьевич с благодарностью вспоминал о своих начальниках в Орской крепости, что ни о каких палках и фухтелях не было там и помину, что никогда цензоров для его писем и рисунков не существовало. Он только числился солдатом, не неся никаких обязанностей службы. Его, что называется, носили на руках, он бывал в доме генерал-губернатора, рисовал портрет его жены и других высокопоставленных лиц». В воспоминаниях ротного командира Е. Косарева «с 1852 г. Шевченко стал вхож в наше маленькое общество… без него не устраивалось ничего, – были то обед или ужин, любительский спектакль, поездка на охоту, простое сборище холостяков или певчий хор» («Киевская старина», 1889, №3). 

Добавим, что в это «маленькое общество» входил также комендант, подполковник Маевский, устраивавший для подчиненных, в том числе и для поднадзорного штрафника-солдата, семейные ужины, танцы до рассвета. После таких трапез с возлияниями Кобзарь позволял себе хмельные истерики, обзывая прилюдно старших офицеров «палачами», что удивительно сходило ему с рук. Излив таким образом душу, народный заступник удалялся в сад комендантского дома, где одна из беседок служила опальному поэту для ночлега, вторая – для дневного отдыха, к которому тот был охоч, пишет свидетельница пяти последних лет «служебной каторги» гения в Новопетровском укреплении Н. Ускова («Киевская старина», 1889, № 2). Она же:«Комендант не требовал от него несения солдатской службы со всей строгостью… допустив появление его в строю лишь в самых необходимых случаях». 
  Конечно, полностью избежать казармы за десять лет солдатской службы было невозможно, но по протекции ново петровского доктора Шевченко спал не на нарах, а на отдельной кровати. При построении стоял в задней шеренге(видимо, по причине своего отнюдь «не рядового» вида).На тяжелые работы его не посылали. Разумеется, «привилегированному солдату» завидовали. У него даже было хобби – фотография, новейшая забава «избранных». Вторым «избранным» был сам комендант. Хобби их сближало. Аппараты и все прочее приобретал офицер. Что взять с нижнего чина! Ведь гонорары за портреты офицеров-сослуживцев и их жен (а литературные не платили) уходили на поднаем смены, когда приходила очередь «прыгноблэного» стоять в карауле. Не осуждайте гения! Этим он не «барство дикое» демонстрировал, подсмотренное в развратном Петербурге, а заботился о безопасности Отечества на киргизских рубежах. Какой из него караульщик?! «Я даже поверхностно не выучил ни одного ружейного приема!» – признавался Тарас Григорьевич в дневнике. 
  «Где же ужасы николаевской службы, о которых мы так начитаны? – вправе воскликнуть читатель. – Разве это наказание государственному преступнику? Разве так «гноили» цари своих врагов?» Никакого наказа «гноить» в казарме, даже гонять по учебному плацу неблагодарного молодого человека из царского кабинета не поступало. Император Николай, понимавший малороссийскую речь, по свидетельству Белинского, хохотал, читая пасквиль на себя – поэму Шевченко «Сон». Смех сменился гневом, когда дошел до отнюдь не поэтического оскорбления императрицы. Это было слишком. Венценосная супруга, добрая, отзывчивая душа, в 1839 г. выделила (скажем по-современному) из семейного бюджета 1000 рублей, почти половину суммы выкупной за Энгельгардтова казачка, Тараса. И вот благодарность! Раз не выучился самородок из села Кирилловки правилам хорошего тона в Академии художеств, пусть пройдет науку под ружьем. 
  У Николая I был свой метод перевоспитания молодых наглецов, безобразников, будь то дворянин или разночинец: служба в отдаленном гарнизоне. Но с «правом выслуги». Многие из таких «оступившихся», «хулиганов» через год получали первый офицерский чин. «Упрямый малоросс», как называл Тарас сам себя, таким правом не воспользовался. Было бы ради чего лямку тянуть! Он и так все десять лет в более чем офицерском чине шагал между гостиной генерал-губернатора и комендантской беседкой в тихом саду – вольным художником, одетым в «пару» и пальто, накормленным и напоенным, общим любимцем. Это Пушкину в ссылке необходимо было голову ломать, как из разоренного имения какую-нибудь прибыль получить. Для вялого антикрепостника Тараса одним щедрым «имением» стала вся интеллигентная, отзывчивая на реальную и виртуальную беду Россия. Такая служба его устраивала. 
  Ведал ли император, что его власть ограничивалась порогом того летнего сооружения, где почивал подданный, хулитель его супруги? Наверное, просто об этом не думал. Как не думал о том, что рядовой Шевченко дослуживает третий год, не приняв присяги. А что за солдатская служба без присяги? Фикция. Фикция же в конкретном случае с псевдорядовым Шевченко – курорт, как говорят в наше время. Пусть окрестности Оренбурга – места не столь комфортные, как парки Санкт-Петербурга, зато не столь голодные, как съемные комнаты в суровой столице. Тарас Григорьевич десять лет… в солдатах не служил. Это служба служила ему (и сколько еще будет служить!) мифом о жестокой солдатчине, не греющей шинели, о тюрьме-казарме. Без этого мифа одними только виршами петербургский живописец не стал бы ярчайшим на Украине певцом «народной доли». Атрибуты солдатчины пригодились при политическом заказе на образ защитника угнетенных.

  Продолжение следует...