Доля доброй воли

Социологи утверждают: гражданское общество возникает у нас в стране, только когда приходит большая беда. И исчезает вместе с ней. В остальном мире все устроено как-то иначе

Елена Кудрявцева

Пожарные, учителя, работники хосписа, правозащитники, директора музеев, священники и борцы с итальянской мафией собрались на прошлой неделе в подмосковной Истре, где проходила конференция "Люди свободного действия", организованная Преображенским содружеством малых православных братств совместно с Московской высшей школой социальных и экономических наук. Столь пестрый состав участников объяснялся просто: приехали люди, которые в какой-то момент всерьез решили делать что-то хорошее вместе и при этом абсолютно бесплатно. Иначе говоря, представители гражданского общества — безусловной ценности цивилизованного мира. В нашей стране эту ценность с разной долей успеха исследователи пытаются нащупать с начала 1990-х.

Хобби: борьба с мафией

Экономист по образованию, Паоло Петракка живет в Италии, в Милане. Он христианский волонтер: в свободное от работы время борется... с мафией. Это одно из служений, которые взяли на себя Ассоциации христиан трудящихся Италии (ACLI), где Петракка возглавляет отделение в Милане.

— У нас в стране традиционно было много преступных организаций,— говорит Паоло Петракка.— И со временем в обществе собрались добровольцы, чтобы противостоять этому феномену. Сейчас в нашей ассоциации более 6500 организаций (общее название "Либеро".— "О") по всей стране. Каждую, из них, как правило, возглавляет священник. Когда люди объединены единой целью, они многое могут. Даже законы менять. Вот мы, например, побудили парламент принять закон, по которому земли и имущество, конфискованное у мафиози, должны быть переданы организациям волонтариата. Для того чтобы добиться проведения этого закона, мы собрали 5 млн подписей. И те в парламенте, кто не хотел этого закона, не смогли ничего сделать: 5 млн подписей для Италии — это много. Это почти 10 процентов населения.

Закон не только был принят, но и начал работать. На сегодняшний день католические активисты уже получили имущество, конфискованное у двух мафиозных главарей. Сейчас на этих полях выращивается зерно, из которого потом делают спагетти — на них стоит марка "Либеро", и итальянцы прекрасно понимают, что это значит.

"Нам очень важно показать, что мафию можно победить",— говорит Петракка. И формулирует свой рецепт построения гражданского общества: сначала нужно собрать людей с высокой мотивацией, затем объединить их в организацию, найти те движения, у которых можно чему-то поучиться, а затем, самое главное,— транслировать свой опыт дальше. В Италии это работает: в ассоциации ACLI входит миллион человек.

О пользе другого

На конференции "Люди свободного действия" говорили о том, что работа в добровольных организациях не только помогает оздоравливать климат в обществе, но и возрождает человеческое достоинство тех, кто в этом участвует.

— Это помогает людям смотреть за пределы своего страдания,— говорит Александро Салаконе, представитель мирянского католического движения "Община святого Эгидия" в Москве.— Сейчас благоприятное время для милосердия. В Европе — экономический кризис, все больше людей обращаются к нам за помощью и все больше приходят помогать. Потому что общество потребления сводит человека с высоты личности к функции потребителя и многие чувствуют ущербность этой тенденции.

В "Общину святого Эгидия" в Риме входят сотни людей — богатых и бедных. Одним из видов их деятельности стало создание столовых для бомжей. Чтобы бездомные почувствовали себя такими же людьми, как все, столы здесь застилают скатертями, украшают букетами цветов, а посреди этой красоты официанты разносят меню.

— Человек парадоксальным образом устроен так, что для того, чтобы чувствовать себя человеком, ему нужен другой,— говорит Александро Салаконе.— Знаете, какая была самая успешная акция? Мы попросили итальянских заключенных собрать посылки для заключенных в Африке. Даже не знаю, кто радовался больше — те, кто клал в посылки свои куски мыла и бритвы, или те, кто их получил.

Российская особость

— По нашим данным, сейчас в России добровольное участие в организациях гражданского общества составляет 1,5 процента. Еще около 10 процентов — это официальные организации традиционного советского типа,— рассказывает директор "Левада-центра" Лев Гудков.— Для сравнения: в Европе уровень социального доверия и гражданской активности гораздо выше. Особенно высок он в Норвегии, Финляндии, Дании и Швеции. Здесь количество людей, принимающих добровольное участие в общественных организациях, составляет 70-75 процентов.

Чем выше цифра, уверены социологи, тем выше в государстве уровень межличностного доверия, то есть воплощения того, что, собственно, и является смыслом создания общества. Высокий уровень неформального сплочения людей напрямую связан с общим климатом в обществе.

— Уровень и структура солидарности в обществе меряются в социологии в числе прочего через степень различных отклонений от нормы,— говорит Лев Гудков.— Одним из таких критериев является число осужденных за преступления в разных странах. Если привести цифры, то, скажем, сегодня в Норвегии на 100 тысяч населения приходится 65 заключенных, в Германии — 96, в Италии и Нидерландах — 100-130, в Польше — 230, в Белоруссии — 426, у нас — 611.

При этом исследователи фиксируют в России неожиданную тенденцию, полностью противоположную той, которая существует в других странах: если везде уровень разобщенности выше всего в крупных городах, то в России — ровно наоборот. У нас уровень социальной патологии растет от центра к периферии.

Неравнодушные люди

Как отмечают социологи, 1,5 процента населения, готового что-то делать,— это 1-2 млн человек, то есть не так мало.

— В ходе подготовки конференции "Люди свободного действия" мы пообщались с представителями почти сотни организаций, представляющих гражданское общество. Большинство из них, как оказалось, работает в области милосердия — они помогают старикам, брошенным детям, больным,— говорит литературовед Юлия Балакшина, председатель оргкомитета конференции, доцент Свято-Филаретовского института.— Гораздо меньше волонтерских движений возникает среди тех, кто возрождает адекватное отношение к истории или занимается спасением архитектурного наследия. В регионах встречаются уникальные культурно-исторические проекты. Например, Товарищество северного мореходства на Соловках объединило тех, кто хочет возрождать традиции строительства древних поморских судов и вообще сохранять северную культуру. А одинокая бабушка из деревни Ваймуши Пинежского уезда вдруг с нуля начала собирать экспонаты и создала у себя краеведческий музей, куда теперь едут одна за другой экскурсионные группы.

До 2010 года Анна Баскакова мирно работала искусствоведом в Московской службе по сохранению культурных ценностей. Жизнь ее круто изменилась, когда столицу накрыла мгла от горящих торфяников. Анна написала в ЖЖ пост с призывом собрать вещи и консервы пожарным-добровольцам, а потом как-то втянулась сама. Уже довольно скоро добровольная пожарная помощь воплотилась в достаточно стройную систему: появились координаторы, диспетчеры, исполнители и так далее — все те, кто в свободное от основной работы время едут тушить пожары или сажать деревья.

— Сначала я пошла в добровольцы, потому что почувствовала злость из-за всей этой ужасной ситуации с пожарами,— рассказывает Анна Баскакова,— но в итоге так увлеклась, что стала заниматься этим профессионально, хотя многие знакомые считали, что я сошла с ума.

Главное в работе добровольцев — умение наладить связи с другими людьми, разглядеть в них их способности. Например, при тушении пожаров в Шатуре оказалось, что лучше всего валят деревья танцовщица со змеями и профессор из МГУ.

Социологи утверждают: именно принципиальные волонтеры составляют основу гражданского общества. Это в чистом виде — движение снизу, порыв внутренне свободного человека делать что-то не для себя. Считается, что для нашей страны это явление новое — оно возникло лишь в середине 1990-х годов. Исторически у граждан России особых возможностей реализовать этот прекрасный порыв не было, что породило целую массу интересных особенностей.

С оглядкой на историю

— Я хотел бы отметить, что волонтеры — это не просто добрые люди, которые делают что-то хорошее,— говорит руководитель отдела социокультурных исследований "Левада-центра" Алексей Левинсон.— Это категория людей свободного действия, которые появляются в нашей истории в особых обстоятельствах.

Русские люди искони, еще даже раньше крепостного права, принимавшие свою несвободу как данность, в определенных обстоятельствах вдруг оказываются способными быть свободными. Они реализуют это при одном главном условии — когда государство по каким-то причинам пропадает. Причины могут быть технические, например когда люди отрезаны на острове посреди моря, когда горят пожары и государство неспособно с ними справиться, когда оно оказывается бездейственным по отношению к беспризорным детям и так далее. И вот в этот период существования без начальства начинает срабатывать заложенная в нашей культуре альтернативная программа действия. Ее можно назвать первичной демократией, при которой люди мобилизуются, чувствуют личную ответственность за происходящее и способны отлично кооперироваться друг с другом, чтобы вместе решить проблему.

Когда добровольцы тушили пожары в Подмосковье или спасали людей во время наводнения в Крымске, они действовали настолько слаженно и эффективно, что представители госструктур на местах никак не могли поверить, что за ними никто не стоит: ну как же, им не подвезли полевую кухню и теплые вещи, а здесь все работает как часы. Правда, часы эти в России идут недолго.

— Особенностью такого поведения является то, что оно всегда проявляется во время бедствия и исчезает, как только бедствие заканчивается,— говорит Алексей Левинсон.— Иначе говоря, я буду добровольцем, пока здесь не будет нормально работать государство. Так что гражданское общество в России всегда эфемерное, временное явление.

Примером яркого и эффективного гражданского общества историки называют ополчение Минина и Пожарского, когда вдруг из ничего возникло невероятное по силе и сплоченности общество, которое своими действиями спасло страну. А когда его миссия закончилось — люди добровольно отдали власть будущей династии Романовых. Именно так в России заканчивается большая часть свободных порывов.

Это порождает в России особую тенденцию: человеку, который вдруг хочет что-то сделать, зачастую некуда прийти — ему нужно все начинать с нуля. Опыт подобной работы практически не воспроизводится, то есть не пропагандируется и остается уделом тех, кто без этого просто не может жить. Хотя мог бы затрагивать большую прослойку населения, которая, может быть, хотела бы присоединиться к уже существующему порыву. В этом смысле в Европе дело обстоит иначе, там количество общественных организаций, обществ защиты, помощи, добровольцев и волонтеров зашкаливает. Во многих семьях дети сами решают, в какую общественную организацию пожертвовать средства. Это делают люди не от большого достатка — такова сложившаяся культура.

— В Европе институт волонтерства относится к одной из самых мощных и старых традиций,— рассказал "Огоньку" Теодор Шанин, профессор социологии Манчестерского университета, президент Московской высшей школы социальных и экономических наук.— В Великобритании люди или сами создают какую-либо общественную структуру, или вступают в уже готовую, или точно знают, в какую организацию идти, если приходит беда. Это очень облегчает жизнь англичан.

В России, где такой традиции нет, проблема институализации добровольных движений — чуть ли не главная. Люди готовы делать что угодно, но когда речь заходит о создании организации — весь запал мгновенно пропадает.

Причем подобная тенденция относится не только к волонтерским движениям, а к любым постоянным формам объединения людей.

Социологи убеждены: это генетический страх, воспроизводимый на протяжении вот уже трех поколений, память о тех временах, когда "создание организаций" было самым страшным пунктом в 58-й, "антисоветской" статье.

Когда мы от него избавимся и избавимся ли вообще, ученые не знают.
 

Запрещенные слова

Цитата

Поэт, переводчик и философ Ольга Седакова о современном феномене волонтерства и государстве, где нет проблем

Я хорошо помню, что выросла в стране, где слова "милосердие", "благотворительность" принадлежали к запрещенным словам, их никогда не употребляли в положительном смысле. Филантропия — почти такое ругательство. А все вместе они были словами буржуазными. Тем, кто здесь жил, напоминать не надо, но молодым людям стоит сказать, почему раньше нельзя было заниматься милосердием, оказывать свободную помощь. Дело в том, что в Советском Союзе из поля зрения тщательно отсекались все зоны несчастья, все зоны, выходящие за границы, за некоторые нормы. В стране все должно было быть хорошо. У нас нет нищих и больные-то, в сущности, не такие уж больные. Все зоны неблагополучия были каким-то государственным секретом, посторонние об этом знать не должны. К тому же на этих понятиях была печать, которая затемняла значение всех этих слов, печать, хорошо знакомая идеологам. Все эти слова имели христианское происхождение, то есть религиозное, дурное. А этому была объявлена война, самая беспощадная. Государство, в котором уже осуществлена всяческая справедливость, не нуждается ни в каких свободных благотворителях, оно само справляется со всеми проблемами, да и проблем-то серьезных, в сущности, нет. Вот это была обстановка, в которой мы росли, взрослели. Можно было прожить жизнь в благополучной среде и никогда не заметить, что где-то есть что-то еще.

Из выступления на конференции "Люди свободного действия"

Руководитель отдела социокультурных исследований "Левада-центра" Алексей Левинсон о том, почему россияне не желают вступать в организации

— Почему гражданское общество в России никак не может закрепиться в виде конкретных организаций? Почему вообще подобных организаций ничтожно мало?

— Сразу оговорюсь, я никак не склонен считать это национальной или этнической чертой нашего народа. Но для политических режимов, которые были сначала в дореволюционной, а потом и в послереволюционной России, отсутствие таких организаций — типическая черта. В те моменты, когда политический режим менялся и возникало состояние относительной свободы, количество всевозможных форм общественной самоорганизации резко возрастало. Яркий пример — революция 1905 года. Хорошо задокументирован факт, что в период между 1906 и 1918 годом в России был невероятный бум независимых организаций, о которых активно писала пресса. Это была богатая институционально оформленная среда.

— Но эта среда не устроила пришедших к власти большевиков?

— Дело в том, что РКП(б) как раз была одной из многочисленных организаций, которые получили возможность активно действовать после 1905 года. Но как только она после октябрьского переворота получила возможность применять насилие, первым делом, что чрезвычайно интересно, навалилась не на своих прямых политических соперников — эсеров или кадетов, а на абсолютно внеполитические организации — формы гражданского общества — кассы взаимопомощи, товарищества по обработке земли, вольные общества и тому подобные.

— Почему же опасность увидели именно в них?

— Этот кукушонок изгонял из гнезда всех, подобных себе. За тем, чтобы не возникла организация, следили невероятно пристально. Их уничтожали просто за тот факт, что они — организация, не сильно интересуясь предметом деятельности. Создание организации являлось отягчающим обстоятельством в Уголовном кодексе. Очень быстро образовалась мифология и фобия — появились, например, не просто троцкисты, а именно троцкистская организация, то есть многократно увеличенное зло. Началось вылавливание, придумывание организаций. И сегодня, когда за создание ассоциации любителей садоводов или кружков вольного исторического общества уже давно никого не сажают, число оформленных общественных организаций, в которых есть регулярные собрания, членство, управляющий орган, печатное издание или недвижимость, чрезвычайно мало.

— Почему же дело обстоит так до сих пор?

— Интересно, что этот старый страх, рациональный на уровне своих создателей, спустя 100 лет для общества в целом стал совсем уже иррациональным. Он провалился в то, что можно с некоторой натяжкой назвать общественным подсознанием. И наличие этого страха социологи фиксируют многократно. Не далее как в прошлом году в одном из небольших российских городов мы с коллегами-социологами изучали отношение населения к сохранению памятников культуры. Оказалось, что люди готовы помогать деньгами, приходить на субботники и так далее, но вот войти в реально существующую организацию (из пяти человек), то есть взять на себя настоящую задекларированную ответственность, нет. Я убежден, что здесь действует вот эта фобия, которая не имеет никакого отношения к каким-то низким моральным качествам людей — лени, неспособности действовать сообща, желанием жить для себя и так далее. Точно так же властью на местах, которая пытается все взять под свой контроль, зачастую руководит не злой умысел. Вряд ли они думают, эти люди сейчас сажают леса, а завтра превратятся в подпольную группировку, готовящую переворот. Нет, они тоже заложники этого страха. Единственное, что можно в этой ситуации делать,— говорить и показывать людям исторические корни этих явлений.