Сравните два перевода загадка

                                                       Сравните два перевода       загадка

(перевод П. Антокольского) 

Между тем, как несло меня вниз по речному теченью,
Краснокожие с воплями кинулись к бичевщикам 
И, раздев догола, забавлялись живою мишенью,
Всех прибили гвоздями к раскрашенным, пестрым столбам.

Я остался один и забыл о матросской ватаге.
В трюме хлопок английский, фламандское в трюме зерно.
И свершилась дикарская казнь, и к распахнутой влаге
Понесло меня дальше, куда и зачем — все равно.

Море грозно рычало, и мчало меня, и качало. 
Как глухого ребенка, всю зиму трепал меня шторм.
И сменяли друг друга полуострова без причала. 
Ликовал торжествующий, настежь открытый простор.

Ураган был свиреп, но по-своему нежен и чуток. 
Он, как глупую пробку, пускал меня замертво в пляс. 
Так и плыл я по древним погостам морским десять суток. 
Никаких маяков не мигал мне бессмысленный глаз.

И, как в детстве, дыша кислотою и сладостью сидра,
Заливала борта и сквозь доски сочилась волна.
Ржавый якорь был сорван, и руль переломан и выдран, 
Смыты с палуб объедки и синие пятна вина.

С той поры и тонул я в седом, многозвездном пространстве,
В первозданной поэме, прочтенной почти наобум,
Пожирал эту прорву, проглатывал прозелень странствий, 
Где ныряет утопленник, полный таинственных дум.

Проступали на зыби горячечно-синие пятна.
И в протяжных мелодиях, переполнявших эфир,
Песня горькой любви вырастала, как мир, необъятна,
Крепче спирта и шире всех ваших тоскующих лир.

 

 

 


Знал я свисты смерчей и вскипанье течений глубинных,
Блеск небес, продырявленных молнией, как решето,
Мирный сон вечеров, восхитительных стай голубиных
И такое еще, чего больше не видел никто.

Я видал, как свирепо в отливах таинственной меди 
Начинается ночь и расплавленный запад лилов,
Я слыхал, как подобно развязкам античных трагедий 
Нарастает и катится гул океанских валов.

И в зеленых ночах, в снегопадах, лишающих зренья,
Снилось мне, будто море меня целовало в глаза,
Снилась фосфоресценция, дивных глубин озаренье.
Вековечная та, животворная та бирюза.

Я следил месяцами, как в приступах скотского гнева 
Океан атакует коралловый крохотный риф, 
Но не верил еще, что Мария Пречистая Дева 
Встанет в звездном огне, океанскую злость усмирив.

Понимаете, скольких Флорид прикоснулся я бортом! 
Там цветы — как зрачки у пантеры. Там облик людей. 
Словно радуга строила свой семицветный собор там,
И паслись на эйлагах гурты изумрудных дождей.

Я видал, как в болоте гниет непомерная туша, 
Содрогается в неводе рыбина Левиафан,
Как шторма закипают, вгрызаясь в притихшую сушу,
Как бездонные бельма уставил на мир океан.

Вот серебряный глетчер и блеск перламутровых полдней,
Вот стоянки в заливах в лиманной грязи, на мели, 
Там, где толстые змеи висят на стволах преисподней, 
Там, где жрут их клопы в перегное набрякшей земли.

Я хочу показать золотистых рыбешек ребятам,
И зеленых и розовых, плывших тогда за кормой,
И качанье без якоря на море, спячкой объятом,
И роскошество пены, и парус изодранный мой.

Убаюкало море меня и широты смешало, 
Полюс спутало с полюсом, плача навзрыд обо мне, 
Прилепило медуз желтопузых к корме обветшалой,
И, упав на колени, как женщина, как в полусне,

Весь заваленный птичьим пометом, увязнувший в тину,
В щебетанье и свисте и шорохе маленьких крыл,
Я утопшим скитальцам, почтив их глухую кончину,
Как гостиницу на ночь, нутро свое настежь открыл...

Но, затерянный где-нибудь в бухте лесистой, я скоро 
Снова вышвырнут был в беспредельное море грозой.
И размокшего трупа не встретил бы глаз монитора, 
Не заметил бы парусник, посланный древней Ганзой.

Задымившийся, словно из хлопьев тумана сколочен,
Продырявивший небо, как стену таранят бойцы, 
Накопивший подарки, — поэтам понравятся очень 
И лишайники зноя и слизи морской образцы, —

Весь запятнанный беглым огнем электрических скатов, 
Предводимый морскими коньками на кипени вод, 
С вечным звоном в ушах от июльских громовых раскатов,
Когда рушился ливнями ультрамариновый свод,

Трепетавший не раз и крутившийся насмерть в мальштреме,
Стороживший не раз бегемотов обнявшихся храп,—
Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь синее время,
О Европе тоскую, ступила бы только на трап!

Помню архипелаги в полуночных звездах! Мечтаю
О седых островах в оперении пасмурных рощ! 
Но не ты ли скиталась со мною, певучая стая
Окрыленных изгнанниц, не ты ли, грядущая Мощь?


О, как часто я плакал! Как знойная просинь мерзка мне!
Как жестока луна! Как безумное солнце черно! 
Пусть мой киль разобьет о любые подводные камни, 
Захлебнуться бы, лечь на любое песчаное дно!

Ну, а если Европа, — то сумрачней, ниже, теснее:
Чтобы грязная лужа была холодна и мелка, 
Чтобы грустный мальчишка на корточки сел перед нею
И пустил свой бумажный кораблик с крылом мотылька...

Надоело мне плыть наугад, расстоянья оплакав,
Доверяться кильватерам хлопком груженных судов,
Различать за туманом цвета государственных флагов,
Сторониться огней под пролетами страшных мостов!

 

 

 

 Перевод с французского Е.Витковского

 

 
Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:
Хозяева мои попали в плен гурьбой –
Раздев их и распяв, индейцы ликовали,
Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

Да что матросы, – мне без проку и без толку
Фламандское зерно, английский коленкор.
Едва на отмели закончили поколку,
Я был теченьями отпущен на простор.

Бездумный, как дитя, – в ревущую моряну
Я прошлою зимой рванул – и был таков:
Так полуострова дрейфуют к океану
От торжествующих земных кавардаков.

О, были неспроста шторма со мной любезны!
Как пробка лёгкая, плясал я десять дней
Над гекатомбою беснующейся бездны,
Забыв о глупости береговых огней.

Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок
Волны зелёный вал – скорлупке корабля, –
С меня блевоту смой и синих вин осадок,
Без якоря оставь меня и без руля!

И стал купаться я в светящемся настое,
В поэзии волны, – я жрал, упрям и груб,
Зелёную лазурь, где, как бревно сплавное,
Задумчиво плывёт скитающийся труп.

Где, синеву бурлить внезапно приневоля,
В бреду и ритме дня сменяются цвета –
Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя
Бродилища любви рыжеет горькота.

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,
Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,
Зарю, взметённую, как стаи с голубятен,
И то, что никому не явлено вовек.

На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,
Текла лиловая, мистическая ржа,
И вечные валы топорщили закрылки,
Как мимы древние, от ужаса дрожа.

В снегах и зелени ночных видений сложных
Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,
Круговращение субстанций невозможных,
Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

Я много дней следил – и море мне открыло,
Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, –
Мне не сказал никто, что Океаньи рыла
К Марииным стопам должны покорно пасть.

Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,
Где рысь, как человек, ярит среди цветов
Зрачки, – где радуги летят, подобны видом
Натянутым вожжам для водяных гуртов.

В болотных зарослях, меж тростниковых вершей,
Я видел, как в тиши погоды штилевой
Всей тушею гниёт Левиафан умерший,
А дали рушатся в чудовищный сувой.

И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови;
Затоны мерзкие, где берега круты
И где констрикторы, обглоданы клоповьей
Ордой, летят с дерев, смердя до черноты.

Я последить бы дал детишкам за макрелью
И рыбкой золотой, поющей в глубине;
Цветущая волна была мне колыбелью,
А невозможный ветр сулил воскрылья мне.

С болтанкой бортовой сливались отголоски
Морей, от тропиков простёртых к полюсам;
Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски,
И на колени я по-женски падал сам...

Почти что остров, я изгажен был поклажей
Базара птичьего, делящего жратву, –
И раком проползал среди подгнивших тяжей
Утопленник во мне поспать, пока плыву.

И вот – я пьян водой, я, отданный просторам,
Где даже птиц лишён зияющий эфир, –
Каркас разбитый мой без пользы мониторам,
И не возьмут меня ганзейцы на буксир.

Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы,
Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи
Парнасские для всех видны деликатесы –
Сопля голубизны и солнца лишаи;

Доска безумная, – светясь, как, скат глубинный,
Эскорт морских коньков влекущий за собой,
Я мчал, – пока Июль тяжёлою дубиной
Воронки прошибал во сфере голубой.

За тридцать миль морских я слышал рёв Мальстрима,
И гонный Бегемот ничтожил тишину, –
Я, ткальщик синевы, безбрежной, недвижимой,
Скорблю, когда причал Европы вспомяну!

Меж звёздных островов блуждал я, дикий странник.
В безумии Небес тропу определив, –
Не в этой ли ночи ты спишь, самоизгнанник,
Средь златопёрых птиц, Грядущих Сил прилив?

Но – я исплакался! Невыносимы зори,
Мне солнце шлет тоску, луна сулит беду;
Острейшая любовь нещадно множит горе.
Ломайся, ветхий киль, – и я ко дну пойду.

Европу вижу я лишь лужей захолустной,
Где отражаются под вечер облака
И над которою стоит ребёнок грустный,
Пуская лодочку, что хрупче мотылька.

Нет силы у меня, в морях вкусив азарта,
Скитаться и купцам собой являть укор, –
И больше не могу смотреть на спесь штандарта,
И не хочу встречать понтона жуткий взор!