Эстетическое послевкусие

За последнюю сотню лет в мире выучены и воспитаны миллионы художников. Да, я не преувеличиваю – миллионы. И я не преувеличиваю дважды – именно художников, уровень чисто технического мастерства которых гораздо выше, чем у Рубенса, допустим.

И живопись в результате как вид искусства почти убита – что бы ты ни нарисовал, ты всегда вторичен, если не сказать хуже. Современная живопись – как вечное повторение ранее многократно повторенного. И я не представляю, что с этим делать.

Возможно, выход прост – делать шоу, делать имя и потом продавать уже его. Только вопрос – живопись ли это? И нужно ли это кому-нибудь, кроме продавца? Точнее, художника. Или, точнее, все-таки продавца?

Для живописи все совсем печально, ибо это искусство интернационально и всеобъемлюще во всех смыслах. Даже в музыке все не так, она более физиологична, и если ты начнешь дудеть не в такт и скрипеть железом по стеклу, то слушателя удержать будет трудно, если вообще возможно.

И именно живопись, кстати, замечательно это подтверждает – все попытки привнести в нее физиологию, вроде попыток рисовать фекалиями, закончились максимум заумными рецензиями в эстетских изданиях да репортажами падких до сенсации журналистов.

Поэтому вопрос с живописью мы закроем – она умерла, окончательно и бесповоротно, и ни в какой своей ипостаси она уже не вернется к нам как таинство искусства. Возможно, мы будем ценить картины сумасшедших, или детей-аутистов, или дрессированных слоников, но это уже не вопрос искусства, а вопрос социологии или даже психиатрии.

Возможно, и даже весьма вероятно, что еще поживут прикладные дочки живописи, и мы иногда будем видеть шедевры архитекторов, дизайнеров или мультипликаторов. Но и это будут лишь цветы на могиле их общего предка...

Не хочется касаться и музыки, которая спрятана слишком глубоко в каждом из нас, чтобы ее можно было безнаказанно убить и чтобы о ней можно было легко рассуждать.

Где-то посредине между живописью и музыкой – поэзия. Миллионы поэтов и поэтесс. Правда, жесткая языковая ограниченность ареала делает ситуацию чуть проще, но все равно...

Самое плохое, что мы не столько поэтов повыучивали в своих литинститутах, сколько графоманов. Да, именно. Графомания, к сожалению, не стоит на месте. И сейчас ее очень много – очень хорошей, добротной, красивой графомании. Такое вот новое поэтическое явление. Стразы «Сваровски» от литературы.

Заходишь к какой-нибудь модной девочке, читаешь первое стихотворение – ах! Читаешь пятое – не помнишь название первого. Читаешь десятое – вообще не помнишь, о чем было в пятом.

Все так замечательно, такие символы, такие рифмы, такой правильный размер, такие длинные-длинные строчки. И настоящая каша из образов. Прекрасные образы, как правило. Прекрасная каша, замешанная на эстетическом совершенстве и приправленная стилистическими находками. Почитатели в восторге, почитатели сыты.

Но в итоге – ни голове, ни сердцу. И у такой поэтессы (равно как и поэта, это не сексистский текст), как правило, сотни таких вот стихов. Сотни. Она генерирует их по любому поводу – увидела милого ребенка, играющего пожухлой листвой, или ударила ножку, пиная гадкую несправедливость этого мира. Вороха поэзии – одинаково красивой, одинаково совершенной. Ну просто чего-то не хватает.

И гора того, что окружающие считают бриллиантами, на поверку оказывается горой стразов.

Правда, в отличие от ювелирного дела, точных критериев нет, и толпа почитателей будет считать это бриллиантами, кто бы и что бы на сей счет ни говорил.

Кстати, о критериях – критиков мы тоже понавыучивали тысячи.

Но четких критериев, как вы помните, у них нет. Кроме, пожалуй, одного – новизны. И в итоге мы наблюдаем, как вся критика, вся околопоэтическая дискуссия сводится именно к ней, новизне.

Почему? Вероятно, ларчик открывается просто – раз это единственный объективный критерий, критики оперируют им как доказательством своей компетентности.

Просто для того, чтобы не быть обвиненным во вкусовщине, в некомпетентности и не сесть прилюдно в лужу. Кто его знает, что скажет читатель о твоих эстетических послевкусиях... А вот блеснуть эрудицией и напомнить, где и когда было написано что-то подобное – это беспроигрышный ход.

В общем, я не знаю, что с этим делать. Особенно поэтам. Разве что посоветовать лучше гранить свои бриллианты тем, кто их имеет. Хотя уверен, что и это не выход, и как бы даже не наоборот – плохо ограненный камень заметнее в куче совершенных в своей геометрии стеклышек...

Ибо если бросить бриллиант в кучу стразов, найти его даже профессиональному ювелиру будет трудно. Что уж тут говорить про обычного читателя, который и не силен в оттенках нюансов, и времени на всякое баловство не имеет.

Я далек от мысли хоронить русскую поэзию. Нет, слишком уж она могуча своими корнями, чтобы это можно было счесть разумным выводом. Какая еще поэзия могла бы существовать добрую сотню лет с отравленным ножом Хлебникова в спине? Какая еще поэзия могла бы пренебрежительно отнестись к Маяковскому, почти совсем проигнорировать Твардовского, Симонова, Высоцкого – и все равно остаться великой?

Да и сейчас у нас, безусловно, не только графоманы «пишут в столбик». Есть и поэты, калибр которых определит лишь время. Поэзия жива. Но она, увы, все-таки умирает. Умирает не из-за отсутствия достойных авторов, а из-за расфокусированности взгляда аудитории, завороженно следящей за сверканием все новых и новых поэтических «звезд».

Из-за некомпетентности критики, которая заинтересована в поиске еще одного блестящего камушка, но не в состоянии определить, что он на самом деле из себя представляет.

И не рассказывайте мне про почитателей, которые сами по себе ориентир, про восхищенные отзывы, про слезы, пролитые над страницей. Не рассказывайте, ибо самые потрясающие, самые искренние, самые теплые и душевные отзывы я видел именно под страницами самых махровых графоманов, пишущих нравоучительную дурновкусицу, не соблюдая ни рифмы, ни размера.

Я не знаю, во что это выльется. Возможно, количество перейдет в качество, и тысяча изюбрей, сноровисто пробивающих себе путь через дебри современной русской словесности, родит однажды трепетную лань. Хочется в это верить, на самом деле. Но пока я смотрю на судьбу живописи и боюсь, что поэзия тем вернее ее повторит, чем больше блистательных графоманов будут ее девальвировать.

Потому что поэзия как общественное явление – это не авторы. Поэзия как общественное явление – это аудитория. А аудитории все сложнее сфокусировать взгляд, все труднее услышать настоящие голоса в оглушающем сонме рифмующих сущностей, и она все вернее теряет смысл, теряет восприятие и уходит. В лучшем случае – в классику. Где ей теперь все чаще и все вернее подсовывают того же Хлебникова...

А если вы думаете, что уж вы-то настоящую поэзию отличите на слух даже при грохоте взлетающего истребителя, то я не знаю, завидовать вам или сочувствовать. Искренне хотелось бы первого, но склоняюсь, к сожалению, ко второму. Потому что раньше я и сам так думал...

Источник: Блог Виктора Кузовкова