Три года спустя (глава 9)

Прошло три года...

Сказать, что они были удачными для Лили – нельзя, скорее наоборот. Дважды поступала в университет и дважды не прошла по конкурсу. Работала лаборантом кафедры в медицинском институте, печатала научные работы кафедральных сотрудников, чертила таблицы, каждое утро с девяти до пяти отвечала на телефонные звонки, получала инструкции от профессорши, возглавлявшей кафедру. Эта женщина заслуживает того, чтобы о ней вспомнить.

Выглядела как императрица! Посадка головы, густые седые кудри, широкие скулы, глаза цвета спелой вишни производили должное впечатление.  Но это были следы былой красоты, хотя и в шестьдесят женщина выглядела эффектно.

Лиля, впервые увидев профессоршу, в мыслях назвала ее «шахиня» - ох, и породиста!

Вскоре, в институтских кулуарах, случайно услышала кличку профессорши - "Баба Клава". 

И через несколько дней стала понятна эта кличка.

Принесла шахиня свою рукопись, положила Лиле на стол и приказала: срочно!

Села девушка читать и схватилась за голову: мама дорогая, ошибка на ошибке. Что уж говорить о почерке. И впрямь, «баба Клава».

 По ходу дела исправляя ошибки, корректируя немыслимые обороты речи, причесала этот доклад, и положила на стол шефу.

Два дня шахиня держалась: не вызывала Лилю в кабинет, не дергала по пустякам ( то есть, не стучала в стену лаборантской, чтобы девушка пришла и сняла трубку на телефоне, стоящем рядом с «бабой Клавой»). На третий день профессоршу прорвало:

- Это вы печатали мой доклад? - сидя в кресле и не поднимая глаз, спросила Лилю.

- Да, разумеется.

- У вас есть медицинское образование?- подняла глаза, смотрит с издевкой. Ведь прекрасно знает, что лаборантка - вчерашняя школьница.

Лиля молчит, ожидая, чем все закончится. Наверняка выгонит нафиг.

- Произошло недоразумение. Я дала печатать старшему лаборанту. Не вам. – Лжет, конечно…

- Мои записи никогда так не кромсали, что вы себе позволяете? - лицо дамы пошло пятнами, еле сдерживает крик.

- Там были…некоторые грамматические ошибки, - следует скромный ответ.

- О чем вы?! Я закончила институт Красной профессуры! Вам ли меня учить! – и понеслось…

О том, что когда-то было такое учебное заведение, Лиля узнала, полистав энциклопедию. За три года обучения этим студентам впихивали в головы не только русскую грамматику, но и массу других дисциплин. Шли по ускоренной программе…

Да, баба Клава так и не научилась грамотно писать, как и многое другое. Она унижала студентов, бахвалилась своим ученым креслом. Но! Она никогда не хвасталась военными орденами и медалями. Лишь один раз Лиля увидела "иконостас" на профессорском пиджаке - бывшего главного санитарного врача Сталинградского фронта. Там она была отчаянно смелой бабой Клавой, не боящейся пуль и зараженных бараков.

И за это Лиля прощала ее грубость, шершавый, как жесть, язык общения, и многое другое...

Баба Клава, в свою очередь, доверила девчонке править ее ошибки. Все профессорские рукописи отныне печатала только Лиля.

-Если что непонятно, спрашивайте. Только вы можете разобрать мой почерк, - цедила шахиня, протягивая ворох бумаг.  Был заключен негласный мир.

Зимой Лиле предоставили двухнедельный отпуск, и она рванула в Польшу, к маме.

В этот раз ей пришлось там нелегко: родственники осаждали ее с требованием поступать во Вроцлавский университет на русскую филологию. Отказать им в здравом смысле был трудно.

Ибо  шансов получить высшее образование в Польше, было больше, чем дома. Почему? Потому что понятие «блат» у поляков почти отсутствовал, а вот в своей стране – блат негласно рулил. Речь, конечно, идет о гуманитарных факультетах, на мехмате блат не требуется, бездарю учиться он не поможет.

Время шло, и нужно было на что-то решиться.

Возвратившись домой, Лиля самостоятельно засела за изучение польского языка, польской литературы и истории. К лету худо-бедно освоила грамматику, изучила историю. Литература шла лучше всего, нужные книги «проглотила» без проблем. В принципе, она была готова к экзаменам в польский университет.

Но отъезд за границу означал расставание с дедушкой надолго. Дед мог этого не пережить.

Эта ситуация ее просто «жучила», не давая заснуть по ночам. И Лиля решила рискнуть - сделать последний «заход» во Львовский университет. Села в поезд и спустя три часа сдала документы в приемную комиссию.  Будь что будет!

Дедушка старел, но не сдавался. С годами характер его испортился, он часто скандалил «на пустом месте», но внучка старалась не поддаваться на провокации. Ей говорили, что многие старые люди просто нуждаются в скандалах, мол, таким образом старики забирают энергию у другого человека. Не очень верилось, но замечала: если ввяжешься в скандал, дедушка три дня ходит повеселевшим. Чудеса, да и только!

Жили они скромно, Илья Александрович, не смотря на возраст, все еще изредка консультировал, пополняя семейный бюджет. Кстати, когда дед работал, он весь преображался, молодел, и демонстрировал прекрасно сохранившуюся память. В людях он тоже разбирался неплохо...

Однажды Лилина знакомая студентка попросилась переночевать. Мальвина (так звали студентку) дедушке понравилась. Он сказал внучке: если уедешь учиться, возьму Мальвину на квартиру, она барышня порядочная.

Так и получилось.

В этот раз при поступлении Лиля скрыла в анкете, что у нее есть мама, проживающая в Польше. Сведущие люди подсказали, мол, глупая твоя башка, не пиши о родственниках за границей, это компромат для идейного факультета.

Написала в анкете: «сирота». Затем сдала экзамены, и уехала. А вскоре открытку получила « Елена Лемешева, вы зачислены на первый курс …». Первая мысль – ошиблись адресом. Какая еще Елена? И тут вспомнила, что при поступлении указала имя, записанное в паспорте - Елена. А «Лиля»  было домашним, которым ее называли родители, и потянувшееся за ней в школу.

Все правильно: – жизнь менялась кардинально, вплоть до взрослого имени.

Достигнув цели, растерялась. Как же дедушка? Но Илья Александрович сказал:

- Это твоя первая жизненная победа, горжусь тобой. Не посрамила свой род. Набирайся ума и знаний. И прошу тебя – не переусердствуй, не заболей. А за меня не волнуйся, я тут не один, Мальвина обо мне позаботится. С Богом, внученька, - и крестом осенил.

Она уехала. С маленьким чемоданом и большими надеждами. Повторяя путь бабушки – в 21 год начать учиться, поступив в ВУЗ при чудовищном конкурсе.

В первый день обучения новоиспеченных студентов приветствовал декан факультета:

- Я реалист. И как реалист признаюсь вам: пять студенческих лет были самыми лучшими в жизни! Поздравляю вас! Желаю вам успехов, любви и стипендии!

Декан оказался прав. Это были самые счастливые годы жизни: беззаботные, захватывающие, незабываемые.

Город Львов радовал глаз: средневековый, с остроконечными шпилями костелов, брусчаткой, высокой культурой населения, впитавшего традиции польского и австрийского воспитания. В кафешках слышны были украинский, польский, русский языки, реже венгерский, словацкий. Студенческого народа тут хватало: политехника, консерватория, медицинский – перечень длинный, за которым следовал десяток, известных на всю страну, техникумов.

Обучение было демократичным, лекции посещались без жесткого контроля. Но в период сессии преподаватели поблажек не давали. С тройкой на экзамене получить стипендию было невозможно, а с двойкой (если не пересдал предмет в период сессии) исключали из университета.

В первые два года обучения, стипендия студента составляла 35 рублей, из которых за общежитие платилось два рубля, за обед в студенческой столовой 50-70 копеек. Проезд на трамвае – три копейки, билет на галерку в театр – один рубль. Копеечные профсоюзные взносы давали возможность получить путевку в студенческий профилакторий, где кормили бесплатно и хорошо. Имелась собственная поликлиника, включая зубного врача.

Здание университета было старым (бывший Галицкий Сейм), величественным,  аудитории большие, со старинными лавками.

Библиотека университета.  Заседание Ученого совета Львовского университета в 20-е годы.

На курсе, насчитывающем 50 человек , вместе с Лилей учились вчерашние школьники - их было большинство, тех, кто имел стаж работы, были немногочисленны.

Преподавание велось как на русском, так и на украинском языках, в зависимости от предмета. Для студентов с Украины это проблемы не составляло, так как в школах обучались двум языкам еще с младшей школы. Что касается аспирантов, приехавших из Москвы или Ленинграда, то особым шиком у молодых ученых считалось выучить украинский и продемонстрировать оные знания студентам. И, черт подери, получалось!

Пожилые столичные мэтры, обосновавшиеся на двух - трех кафедрах, читали лекции по-русски. Поговаривали, что в свое время они обвинялись в троцкизме, и студенты смотрели на этих профессоров, как на реликвию. На первый взгляд мэтры выглядели вальяжными старорежимными баринами. Однако на лекциях эти "баре" преображались, демонстрируя блестящее остроумие, аналитический склад ума, и глубокие знания. Старая школа!

За студенческой скамьей сидела молодежь, приехавшая из разных городов Украины, Белоруссии, России. Скучая за домом, могли вырваться со Львова лишь на зимних каникулах. Постепенно стали забывать о домашней пище...А так хотелось! Выручали те, кто был родом со Львовщины: местные ребята уезжали домой на праздники Рождества и Пасхи, и возвращались с огромными сумками, забитыми домашней праздничной едой, а именно: холодцы, домашние колбасы, голубцы,  салаты, пироги, сырники, банки с соленьями. Содержимое тут же выкладывались на стол и общежитие пировало.

Лилька, доселе не употреблявшая спиртного, научилась по запаху определять местность, откуда привезена самогонка (различное сырье: сахар, свекла, или даже мед-варенье). Без самогона студент из дома не возвращался, таков был негласный закон. И вскоре весь курс стал отличным дегустатором этого питья.

Но только по праздникам! Всевозможные комиссии «бдили», проверяя бытовые условия студентов, и, не дай бог, заприметили бутылку! Тут же вон из общаги!

И что же? Нарушить бурсацкие традиции? А как же «Гаудеамус игитур», студенческий гимн, призывающий: радуйтесь, пока молоды!

Разбитные коменданты студенческих общежитий шепотом говорили: после юристов, историков и геологов пустые бутылки вывозят машиной. Неплохой довесок к скромному комендантскому жалованию…

Не зря говорят: делу время – потехе час.

А дела у Лили шли неважно.

Беда заключалась в том, что через месяц обучения ее постигло большое разочарование: – она шла на истфак за раскрытием тайн истории, за обсуждением всемирных проблем, за расшифровкой старинных текстов… А получила скучное начетничество! Романтический склад ума студентки взбунтовался.

Ежедневно за кафедрой бубнил очередной профессор, повторяя материал собственного учебника, который можно  прочитать и без этого дядьки в очках. На семинарских занятиях тоже была скука смертная.

Когда подошла первая сессия, Лиля всерьез подумывала оставить университет. Дедушка посоветовал: не принимай поспешных решений, уйти всегда успеешь.

В душе дед был против выбора внучки, полагая, что «историк» - не есть специальность, о которой можно всерьез говорить. Илья Александрович был убежден, что для внучки существует только две профессии: адвокатесса или агрономесса. Ну, на худой конец – поэтесса. Это люди свободных профессий, неужели непонятно?

- Почему агроном? - спрашивала Лиля.

- О, агрономесса - это замечательно, - дед поднимал указательный палец, - бричка, свежий воздух, дивные поля…

- Какая бричка? Какие поля? Я в шестом классе корову первый раз увидела! – возмущалась внучка.

Но дедушка не слышал, уходя в воспоминания молодости.

После летней археологической практики Лиля повеселела: ей понравилось ковыряться в раскопах, находить фибулы, черепки, классифицировать их. Вдыхать аромат древней старины.

Окончательно смирилась с обучением, когда в аудиторию вошел косоглазый мужчина, и сказал, что будет вести спецкурс о Германии периода правления Бисмарка. Кося одним глазом на студентов, он, в течение первых же минут, буквально загипнотизировал публику. Аудитория слушала, позабыв о конспектах...

Это был историк от Бога. К нему на занятия, как и к профессору Окуню в Ленинграде, читавшему лекции о Павле 1, сбегались студенты многих факультетов – послушать. Кстати, защиту своей диссертации он постоянно откладывал: дескать, нет времени заниматься «пустяками».

Следующей колоритной и значимой фигурой был преподаватель латыни Мушак, о котором в университете ходили легенды. Одна из них гласила, что приехав в Вену по приглашению друга на защиту диссертации, он прихватил  собственный уникальный перевод Овидия. К сожалению, портфель, где покоилась рукопись, был утерян. Полиция с готовностью отозвалась помочь двум ученым, но оказалось, что друзья так усердно меняли бар за баром, что маршрут их следования не удалось установить. Было это еще в довоенной Вене…

Войдя в класс, Мушак швырял потрепанный портфель на стол, туда же летела старая шапка-ушанка, он взгромождался рядом и, не глядя на студентов, рассказывал историю Греции, Рима, легко переходя с латыни на греческий, или любой другой язык.

- Латынь есть основа, все языки – калька с латыни, - утверждал он, легко доказывая сей постулат.

Мушак был уже стар, поговаривали, что пьет втихаря. Всех студенток почему-то называл «руда мавпа» (рыжая обезьяна), студентов «тумане 19-й» ( дурень 19-й), был безобидным и нетребовательным. Латыни студенты у него так и не научились, но сохранили щемящую добрую память о гении - неудачнике.

Что и говорить, высшая школа того времени имела научные кадры на любой цвет и вкус. От института Красной профессуры (партийные кадры прошлого), до ученых с мировой известностью (эти были скромны и, как правило, беспартийны).

Кого готовил истфак?

В те времена он был трамплином для немногих, кто с разбегу желал плюхнуться в высокое комсомольское должностное кресло (имея связи в определенных кругах). Кое-кто шел служить в армию (военная кафедра университета выпускала лейтенантов) или силовые ведомства, но большая часть выпускников отправлялась по направлению, учителями в школу, что было неразумно - «педагогика», как предмет, в  университете почти не изучался. К сожалению, в науку шли единицы, сумевшие найти заинтересованного в них патрона.

Спустя двадцать лет, в аудитории Альма Матери встретились бывшие однокурсники. После объятий, слез и поцелуев выяснился интересный факт: в школе работают самые толковые и уважаемые ребята, учившиеся на курсе.

Как объяснить этот факт?

После споров, пришли к единому мнению.

Все дело в детях! Они рассекретят любого учителя, выведут его на чистую воду, как бы он ни шифровался «под умного, хорошего». Дети неподкупны. Они любят и уважают лишь того, кто готов уважать их. Делиться своими знаниями. Учить думать. Сложная задача для педагога, но если справиться с ней, - от детей не уйдешь, " прикипишь" к ним всем сердцем. На долгие годы.